#PortoMyLove

Ситуация два. На следующий же день стою на наземной остановке метро и пытаюсь купить в автомате карточку на проезд. Что-то идёт не так: машина предлагает мне лишь один вариант – пополнить существующий проездной. Кто-то из прохожих португальцев останавливается и пытается мне помочь. Затем видит, что сделать тут ничего нельзя, достаёт из кармана свою карточку, отдаёт мне и уходит со словами «не проблема, у меня дома ещё одна есть». Занавес. И это происходит всё время. Изо дня в день я понимаю, насколько эти люди контактны и эмпатичны, что весьма и весьма подкупает.

Возвращаюсь из магазина, несу в прозрачном пакете продукты. Женщина, идущая навстречу, останавливает меня и со смехом показывая на торчащую из сумки упаковку с куриным яйцом, говорит: «Давай подержу, переложишь, а то домой с омлетом придёшь». Это смешно, но, между тем, я чувствую себя членом этого общества. Частью города. Хотя, сдаётся мне, что описываю я характер именно города Порту. Простой и неприхотливый уклад жизни его обитателей.

Конечно-же я переехал сюда жить не сразу, но, тем не менее, в те дни на каком-то глубинном уровне процесс переезда уже запустился. Плюс ко всему, память принялась выкидывать наружу полузабытые моменты моей прошлой жизни на холмах Кова-да-Бейра, и это только укрепило мое намерение.

В Ковыля я приехал в конце 90-х, из южной португальской провинции Алгарве, сбежав от навязчивых услуг по трудоустройству с последующим рэкетом, предлагаемых местным украинским криминалом, расплодившимся в конце девяностых по всем наиболее солнечным местам Европы. Место же, куда именно нужно было ехать (если вдруг захочется спокойной жизни), подсказал водитель фуры, встреченный мной ещё по пути в Португалию. Португалец этот, Руй, также познакомил меня в Ковылях со своим родственником Мигелом, который держал в пригороде семейный бизнес. А тот, практически не раздумывая, взял к себе на работу (читай: в семью). Фирма была семейной, без работников со стороны, кроме меня, разумеется, и занималась «фруктовым бизнесом». Цитрусовые – от лоранжей до клементинов – выращивались на нескольких плантациях-кинтах в сельской местности на Алгарве. А черешня, яблоки и персики – на кинтах Серра-да-Гардунья, в окрестностях города. Сначала Мигел поставил меня на сортировку фруктов. Потом доверил взвешивать ящики и маркировать их. И окончательно убедившись, что я не тупой, предложил работу экспедитора. Два раза в неделю мы с Руем ездили на кинты фирмы, расположенные на югах. Туда везли черешню и яблоки, а обратно – цитрусовые. Часть груза сдавали оптом в крупные супермаркеты, у которых был контракт с Мигелом. А по средам оставшиеся фрукты отвозили на рынок в город Каштелу-Бранку. Всё остальное время я просто помогал по хозяйству на местных кинтах и на складе.

Я совершенно не понимаю постоянную работу, как концепцию. Ту, нелюбимую работу, которая сама по себе не приносит удовольствия. То есть ты десятилетиями ходишь туда, но зачем? Чтобы раз в месяц получать зарплату, а потом тратить ее на вещи? Но ведь уже через год-другой у тебя есть всё необходимое и процесс теряет былую остроту, а шоппинг превращается в навязчивую идею. Про еду мы не говорим, – чтобы быть сытым, нет необходимости встраиваться в систему и работать изо дня в день. Сейчас же, в моём случае, простой, неквалифицированный труд воспринимался в ином качестве. Не скажу, что эта деятельность была мне по нраву, но она стала ключиком к системе, в которой мне было уютно. Связующим звеном между мной и людьми, отдавшими этой работе большую часть своей жизни.

Мигел с Руем организовали мне отдельное жильё – трёхкомнатную квартиру. Было очень непривычно, да и совершенно ни к чему так много места одному. Но у них имелся только такой вариант, к тому же за небольшие деньги, которые вычитались из моей зарплаты. И я был практически счастлив, так как получил то, о чём думал всё последнее время – свой дом. Квартира занимала целый стояк в четырехэтажном доме – по комнате на этаже. А на верхнем – кухня с камином. Ещё одна особенность была в том, что ввиду гористой местности улицы шли серпантином, и в мой дом можно было войти через первый этаж, а выйти – через четвёртый, с обратной стороны дома, – на улицу, расположенную выше. Вечерами я сидел на кухне, на маленьком стульчике возле камина, и попивал терпкий тинту. Иногда выходил со стаканом в руках на верхнюю улицу покурить.

Все жители нашей улочки, так или иначе, приходились Мигелу родственниками. Он был главой семьи, словно крёстный отец в небольшой диаспоре, – от прабабушек, греющихся на солнышке, сидя на своих балкончиках – до пацанья в количестве не менее двух футбольных команд, дико орущих весь световой день под окнами.

Семья любила меня и возилась словно с ребёнком, взятым из интерната. Каждый норовил научить каким-то португальским словам, которых я ещё не знал. И нецензурным, конечно же, в первую очередь. Я снова учился говорить, как в раннем детстве, не переводя услышанное на свой материнский язык, а принимая так как есть, образами, облачёнными в новые слова.

Родной язык, попадая в другую страну, под воздействием свежих образов, постепенно подавляется. Начинается всё на уровне мыслей. Поначалу кажется, что некоторые слова ты раньше где-то уже слышал. К тому же ты понимаешь их чутьём, в контексте ситуации. Каждый раз, отмечая про себя знакомо звучащее слово и в конце концов осознавая, что оно означает именно то, о чём ты подумал, ты намертво его запоминаешь. Затем обнаруживаешь, что новые слова гораздо удобнее – не зря же ими пользуются все вокруг. И начинаешь в своём уме, всегда выбирающем более лёгкие пути, использовать новые инструменты – думать образами и словами нового языка. Из головы окончательно вытесняются старые термины, ненавязчиво подменяясь теми, которые используют люди, населяющие данную местность. Заканчивается всё тем, что тебе снятся сны с персонажами, которые общаются на новом языке. Просыпаясь, ты пытаешься вспомнить и описать их, но старый язык теперь уже явно не подходит и корректен не более, чем переводы японских хайку.

Возвращаясь в Португалию через пятнадцать лет, я отчётливо понимал, чем был уникален мой предыдущий опыт – полным погружением в языковую среду на относительно длительный срок. В то время интернет только начинал развиваться, и я ещё даже не представлял, что это такое. А мобильная связь была достаточно дорога, чтобы я смог часто общаться на русском. Поэтому я слышал вокруг себя исключительно португальскую речь. Говорил и даже думал только по-португальски. Сейчас же, подавляющую часть времени находясь в пространстве интернета, я замечаю, что моя интеграция начала проходить гораздо сложнее. Тот язык, на котором я уже вполне прилично изъяснялся, с годами стал заметно беднее, а потом и вовсе ушел. Язык – живая субстанция, которой необходима постоянная подпитка, как минимум в виде ежедневных разговоров. Иначе он умирает. В этом и заключается самая большая иллюзия при изучении иностранного языка – его невозможно выучить раз и навсегда. Это процесс, которым ты занят в течении всей своей жизни.

Лопата

– Ты отлично!? – не то спросил, не то утвердил Мигел, когда я вошел в сортировочный цех, – Тажь-бо-па-кораль[4 - Caralho – вульгарное португальское слово, используется примерно так же, как Fuck в английском языке.]?!

– Туду-бень[5 - Todo bem – все хорошо.]! – бодро ответил я, – О, Мигел, что такое «па»? У кей ишту[6 - O que е isto – что это такое.]?

Мигел засмеялся, обнажив белоснежные зубы

– Значит в смысл слова «кораль» тебя уже посвятили, – он развернулся и показал на совковую лопату, стоящую в углу цеха, – Па, – это лопата.

– А причём тут лопата? – искренне удивился я.

Незаметно вошедшие в помещение Руй и дед Жайме дружно загоготали.

– Кабеса-вазия-э-офисина-ду-диабу[7 - Cabe?a vazia, oficina do diabo – Пустая голова – мастерская дьявола.], – проскрипел дед Жайме, и подойдя ко мне потрепал своей морщинистой рукой по голове.

Мигел по-отечески улыбнулся и махнул рукой в сторону конвейера

– Потихоньку, Димеш, всему своё время. И ты когда работаешь, не молчи – побольше разговаривай с людьми. Персебеш[8 - Percebes? – понимаешь?]?

Он позвал Руя и они, перекинувшись парой фраз, оставили меня на попечение деду Жайме, убежав куда-то по своим делам.

Сегодня мы сортировали яблоки. Я подтаскивал ящик и высыпал содержимое в начало конвейерной дорожки, состоящей из меховых валиков. Яблоки катились по крутящимся валикам и падали уже до блеска отполированными в желобок на конце конвейера. Те, что полегче, проскакивали желоб и падали чуть дальше, прямо в большой чан для некондиции, а которые тяжелее – не докатываясь, соскакивали с дорожки в специальные отводы ещё по пути к желобку. Вот и раскрылась детская тайна блестящих яблок, которые якобы натирают воском, чтобы придать им более товарный вид. Такими они становятся именно на сортировке, прокатываясь по меховому конвейеру. Дед Жайме собирал некондицию в одно место, а готовые сверкающие яблоки одинакового размера и идеально-круглой формы, в специальные небольшие ящички для готовой продукции. Затем, когда ящиков набирался целый поддон, мы взвешивали их, и степлером пришпиливали на каждый ярлык – ротуш – с названием сорта и весом ящика. Некондицию грузили на трактор и отвозили большую часть на ферму свиньям, а то, что оставалось – на перегной для удобрения тех же яблоневых садов. Жайме мне нравился. За короткое время мы отлично сработались и часами могли заниматься каким-то делом, не произнося при этом не единого слова. Это, конечно, никоим образом не пополняло мой словарный запас, но все же было удивительным опытом невербального общения. Вообще-то, мы даже не пытались общаться, – он заранее понимал всё что я хочу и предупреждал каждое мое действие. А я старался вести себя так же по отношению к нему. И лишь когда работа заканчивалась, щуплый с виду, но не по возрасту крепкий дед, почему-то усмехаясь в свои пышные усы, хрипло выдавливал из себя одно лишь слово: «Вамуш», что понималось мною примерно, как: «Работа закончена, парень, на сегодня с нас довольно, пойдём-ка, выпьем по бутылочке пивка». Слово это, «вамуш», от всего предшествующего ему длительного молчания, сказанное с теплотой и зачастую сопровождаемое отеческим похлопыванием его морщинистой рукой по моему плечу, становилось той самой песчинкой чистого золота, вымытой из тонн ежедневного шлака, которую я бережно принимал и прятал где-то внутри себя, как неизменную ценность, маленькую инвестицию не подверженную инфляции. И мы шли по вечерней улочке, по пути домой заходя в бар к Антонио, где дед брал нам по двухсотграммовой бутылочке пива «Сагреш». Молча выпивали, и через полчаса, коротко попрощавшись, расходились по своим домам.

Сегодня была пятница, и первое о чём я подумал, открыв дверь в своё уютное, но тем не менее пустое жилище, – что бутылочки сервежи[9 - Сerveja – пиво.] мне будет явно недостаточно. Пиво после рабочего дня не расслабило, а скорее наоборот – натянуло некую внутреннюю пружинку, и к тому же роль пятницы в жизни селянина пока ещё никто не отменял. Недолго думая, я сменил рабочие ботинки на купленные недавно на рынке Каштелу-Бранку белые кроссовки, натянул на себя светлые брюки, накинул клетчатую фланелевую рубаху и снова выскочил на улицу, направившись обратно в бар Антонио. Бармен, увидев, что я вернулся один, подмигнул

– Кер-бебер-алгума-койза[10 - Quer beber alguma coisa? – хочешь что-нибудь выпить?]?

– Си, – я задумался, но лишь на секунду, – Винью-ду-порту.

Кивнув, Антонио взял одну из стоящих в баре бутылок с портвейном и нацедил стограммовый стаканчик до краёв.

– Обригаду! – довольно поблагодарил я.

– Нннадо! – махнул рукой Антонио.

Я не спеша выпил, заказал ещё один, а потом ещё, но уже так, чтобы просто стоял передо мной на стойке. Вечер заиграл новыми красками. Новоприбывшая молодёжь с любопытством косилась в мою сторону, но на контакт никто не шел, а самому навязываться не очень-то и хотелось. Вот она, золотая середина в бытие интроверта. Сидишь, слегка поддатый, и наблюдаешь как мир мягко обтекает тебя, слушаешь звуки музыки, чужие разговоры, иногда даже про себя, но не участвуешь во всём этом. Ты тут всё ещё чужак, и вызываешь лишь сдержанный интерес. Ещё один вид одиночества, коих у меня набралась уже целая коллекция. Но все же это лучше, чем сидеть одному дома и тупить на огонь в камине.

– Димеш! – услышал я удивленный возглас. На пороге заведения стоял Руй. Он подскочил ко мне и приобнял за плечи. – Винью пьёшь?

– Да, скучно дома сидеть, пятница.

– Кальсаш-бранкаш-ем-жанейро – синал-де-поку-динейро[11 - Cal?as brancas em Janeiro, sinal de pouco dinheiro – Белые брюки в январе – первый признак безденежья (португальская поговорка)] – скороговоркой выпалил Руй глядя на мои уже испачканные снизу светлые штаны, и почти без паузы, – я на машине, поехали в город, шары погоняем.

– Поехали, – пожал я плечами.

Я купил с собой бутылку светлого пива, и мы вышли на улицу. Влажная черная ночь приятно окутывала близлежащие дома и пустынную дорогу. Мы дошли до стоянки и забрались в старенький «домашний» ситроен Руя.

– Димеш, шкута[12 - Escuta – послушай], не пей в одном баре помногу, а то будут алкоголиком называть, – озабоченно сказал Руй, лишь только мы покатили по ночной улице.

– А если хочется выпить? Ты же пьёшь, когда хочется.

– Оля[13 - Olha – смотри. Часто используется как обращение вместо имени], здесь ума-сервежа, там ума-сервежа, не больше двух бутылок в одном месте. Две бутылки нормально, больше – нехорошо, понимаешь? И не будь пьяным. Пьяных не уважают.

За двадцать минут мы доехали до одного из баров в Ковылях и, оставив машину прямо возле входа, вошли внутрь. Это было заведение с двумя бильярдными столами, и Руя тут знали все без исключения. Мы поздоровались с кучей народа, взяли по пиву и уселись ждать свободный стол. Я уже изрядно захмелел, и когда очередь дошла до нас, встал, слегка покачиваясь.

– Нуу, так дело не пойдёт, пару партий и домой, – со смехом сказал Руй и принялся намеливать кончик кия.

Две партии закончились так быстро, что я даже не успел ничего понять. Руй оказался мастером игры, каких я ещё не встречал. Пару раз различные люди предлагали мне сыграть позже, но Руй им объяснял, что я новичок, и буду пока играть только с ним.

– Оля, шкута, не ввязывайся, сначала поддадутся, а потом оставишь им все деньги.

– Так мы же не на деньги играем…

– Што-те-дизер[14 - Eu estou-te a dizer – говорю же тебе.]! Тебе только так кажется, сам не заметишь, как ставки пойдут.

В непроглядной тьме, выхватывая лучами фар неожиданные повороты, мы ехали по серпантинной трассе в сторону дома и молча слушали какой-то португальский шансон. «Пока, пока, по-кааама[15 - Para a cama – в кровать, игра слов.]» – хрипло надрывалось радио. Напоследок, уходя из бара, я взял ещё пива, но уже не пил, просто держа бутылку в руке открытой. Руй, несмотря на добрый литр выпитого, вёл машину очень уверенно и в глазах его не было ни хмелинки. Он высадил меня на развороте, в сотне метрах от дома, затем мы попрощались и лихо стартанув с места, его Ситроен скрылся в темноте. У дверей моего дома, на маленькой деревянной скамеечке сидел дед Жайме и курил самокрутку. Когда я подошел, он молча протянул ко мне руку. Я чуть замешкался, но потом понял, что он хочет и дал ему бутылку. Дед, взял её, и глядя мне в глаза, словно баскетболист, точно знающий конечную цель мяча, легко зашвырнул мое пиво в канаву за дорогой.

– Завтра работаем на кинте, убираем мусор. Мигел заедет за тобой к восьми. Будь готов.

Я немного опешил, но все же молча кивнул ему, решив не спрашивать почему мы будем работать в выходной.

– Тазы персевери?[16 - Tаs a perceber? – Тебе понятно?] – твёрдым, с хрипотцой, голосом переспросил Жайме.

– Да, Жайме, я понял.

– Всегда, когда ты будешь напиваться, на следующий день мне придётся работать с тобой на кинте. Тазы персевери?

Теперь я действительно понял. Меня пытаются перевоспитать.