Золотой иероглиф

Собственно кровати в квартире Лены не обнаружилось. Эта эксцентричная особа, оказывается, настолько вжилась в японские обычаи, что спала на полу, правда, на широченном и довольно мягком матрасе. И вообще, всяких сувениров и атрибутов Юго-восточной Азии здесь хватало. Узкоглазые куклы, маски, какой-то соломенный жгут… Панно, несколько фривольное при этом – свирепый воин с двумя мечами на поясе как будто обнюхивал полуголую девицу.

– Интересно? – спросила Лена. Она, в одной блузке, развалилась в кресле и тоже покуривала. – Эту картину в стиле школы «суйбоку» мне подарил в прошлом году один японский поклонник…

– Как? С какого боку? – на самом деле не врубился я.

Лена засмеялась.

– Так называется традиционная японская графика… Вернее, одна из ее древних разновидностей.

– Так это очень старая картина?

– Нет. Этот парень заказал сюжет художнику, а потом прислал картину мне на память. А изобразил он, если хочешь знать, себя и меня… А вот подпись иероглифами: «Хигаси, самурай твоего тела».

– Гм, – только и мог сказать я.

– «Самурай» по-русски значит «доблестно служу». Вроде как «рыцарь». Впрочем, смысл этой подписи на наш язык адекватно перевести невозможно.

Если честно, то иероглифы всегда вызывали у меня чувство, близкое к отчаянию, поскольку я хорошо понимал, что никогда в жизни не смогу запомнить пусть даже пяток. А ведь они и читаются, бывает, совершенно по-разному… Тогда, на первом курсе института, я слышал от Ленки, что такое разночтение, особенно имен и фамилий, приводит к совершенно невозможным для европейских языков каламбурам, и поинтересовался, что получится, если записать иероглифами наши фамилии. Но тогда Лена не могла с ходу сделать такой сложный лингвистический анализ, а я, признаться, забыл напомнить.

– Ты не помнишь, я как-то спрашивал, можно ли найти смысл в наших фамилиях, если написать их по-японски?

– Помню, – неожиданно сказала Ленка. – Со мной очень просто: моя фамилия практически также и читается: «кирю-шина», и имеет очень конкретное содержание: «временно живу здесь и кокетничаю».

Я промолчал, думая, что хорошо, наверное, получилось в свое время, когда мы расстались. Вероятно, жить с такой экзальтированной женщиной оказалось бы еще труднее, нежели даже с Валькой-стервозой…

– А ты читаешься так: «ма-су-кайфу».

– «Кайфу»? Мне это нравится. Люблю, когда по кайфу…

– В переводе – «морской ветер»… А первые два слога означают «злой дух» и «мель». Вот и получается, Андрей, что ты – злой дух, севший на мель где-то на морском ветру.

– Сиживал, случалось… Только на реке, и вообще никакой я не злой.

– Охотно верю. – Лена погасила сигарету и стала расстегивать пуговицы своей блузки. Я не отрываясь следил за ее движениями, и вдруг мой взгляд переместился на эту самую «суйбоку». Неожиданно я ощутил что-то напоминающее примитивную ревность:

– Вот этот значок, похожий на паука, и означает имя Хигаси?

– Ну и ассоциации у тебя… Вообще, да, его имя записывается одним иероглифом.

– И этот самурай действительно служил… Твоему телу?

– Всякое случалось, – неопределенно произнесла Лена. По идее, у меня должна была пропасть охота к дальнейшим вопросам, но сейчас почему-то все произошло наоборот.

– У тебя, наверное, хватает поклонников среди японцев?

Лена перестала расстегивать блузку.

– Если ты об этом, то в моей квартире действительно бывали японцы. Только ты меня за гейшу не держи, я этим за деньги не занимаюсь…

– Ты что, и в мыслях не было. – Говоря это, я, надо сказать, врал, ибо действительно решил, что Ленка еще и валютной проституцией между делом балуется… Отдельная квартирка, пусть даже доставшаяся ей по наследству, меховая шубка… А хотя бы и так – мне-то какое дело до этого? Но все же спросил: – А неприятности по этому поводу не могут возникнуть?

– А от неприятностей у меня – вот, – Лена показала на соломенный жгут. – «Симэ-нава», против несчастий и всяких бед. Вроде подковы у нас, только надежней.

– И ты в это веришь?

– А он помогает, независимо от того, веришь ты или нет.

Нет, Ленка коренным образом изменилась со студенческих времен. Она стала не просто загадочной, а прямо-таки непостижимой… Рядом с соломенным жгутом висела цветная фотография довольно крупного формата – госпожа Кирюшина в роскошном кимоно, очевидно, чисто японского происхождения… Надо признать, оно ей идет даже больше, чем сегодняшний наряд.

– Твое?

– К сожалению, нет… – с явной неохотой сказала Лена. – Это я в Токио зашла в магазин, где торгуют почти исключительно национальной одеждой. Примерила, но брать не стала. Жутко дорого, но главное, что побоялась разочароваться – все они невероятно красивые, и если уж брать, так не меньше десятка…

К этом моменту я почти протрезвел, но очень хотелось пить, и я, слушая Лену, открыл вторую бутылку «шипучки».

– Да, если что, у меня еще шампанское есть, – сказала Кирюшина. Я невольно посмотрел в сторону тикающих часов, показывающих полночь.

– Ушел поезд? – в голосе Лены я услышал легкую насмешку, которая мне не очень понравилась, но я решил ее проигнорировать.

– А, гулять так гулять, – отозвался я. – Харакири мне делать некому – я же говорил, что Татьяна приедет только в субботу утром.

– Харакири человек может сделать только сам себе, – с неожиданной серьезностью произнесла Лена. – Кстати, если будешь общаться с японцами, не упоминай об их традициях просто так, всуе и не понимая сущности.

– Так харакири – это ведь архаизм… Со времен второй мировой, по-моему, только один случай в Японии был – какой-то писатель решил протест таким образом выразить.

– И все-таки. Если хочешь, чтобы японец к тебе ровно относился, не лезь в материи, которых тебе не понять…

Я немного обиделся.

– А чего тут понимать? Это же идиотизм – таким образом жизнь кончать. Застрелиться куда проще…

– Кстати, сами японцы очень редко употребляют слово «харакири». Этот ритуал называется «сэппуку» и с обычным самоубийством, как его понимают европейцы, не имеет ничего общего. Просто японский дворянин в какой-то момент осознавал, что, согласно особому кодексу чести, к слову говоря, писанному, его душа не имела больше права, возможности… По-японски это звучит вернее… Находиться в теле. Разрезая кинжалом живот, дворянин открывал «вместилище души», а секундант, чье присутствие было весьма желательно, отрубал ему голову, и не для того, чтобы человек меньше мучился, а чтобы душе было легче отлететь…

– А как же приходилось подлому сословию? – Я попытался поерничать, но не получилось. Мой вопрос прозвучал недвусмысленно и серьезно.

– Ну, кастовая иерархия в Японии до сих пор существует. Но ритуальные самоубийства совершали не только мужчины-дворяне. Правда, другими способами.

– Неужели и женщины тоже?

– Всяко бывало. Но японки такое харакири не делали; женщинам предписывались другие способы. Вот в Камбодже – да. И еще там было поверье, что если женщина, будучи примерно на пятом месяце, при этом вытащит из себя ребенка и отдаст его своему мужчине, то в качестве амулета подобный подарок сделает обладателя совершенно неуязвимым. Для европейцев все это жутко, просто немыслимо, для азиатов – пусть не повседневность, но действия вполне допустимые и объяснимые. А в Китае…

– Послушай. – Меня эта лекция стала несколько угнетать. – Может быть, хватит о смертях? Неужели это самая лучшая тема для сегодняшнего вечера?

Лена поднялась с кресла, подошла ко мне и присела рядом на корточки, положив руки мне на колени: – Я, наверное, действительно слишком глубоко погрузилась в свой Восток. Но там все очень отличается от того, к чему мы привыкли здесь. Смерть, секс, рождение там считаются явлениями обыденными и лишенными греховности. Просто одна форма сущего переходит в другую, и ничего более, за исключением, конечно, улучшения или ухудшения кармы. Понять это не все могут и не все хотят.

– А ты?

– Я стараюсь.