Слепая зона

Она нерешительно пролепетала что-то, с настороженным сомнением глядя на него, он ответил ободряюще. Они улыбнулись друг другу: она – смущенно, а он – нагловато, по – свойски, мол, нечего бояться. И вот она впорхнула в машину, хлопнув дверью («ой, я не слишком сильно?»), – и они полетели в сторону центра. Долго возилась с ремнем безопасности, потом, устав с ним бороться, так и не пристегнувшись, со вздохом отпустила его, откинулась в кресле, сказала, что она тащиться от больших машин. «Ощущение, что плывешь на корабле» – сказала она, блаженно улыбаясь. Было ей лет девятнадцать. Высокая, худая; с широким, скуластым лицом. Глаза – выразительные, с фиолетовой подводкой, похожие на крылья бабочки. От девушки исходил сладкий, дешевый запах; во рту она катала жвачку. Хрулеву рядом с девушкой было спокойно, удобно; как будто он разговаривал со случайной попутчицей в поезде. Хрулев позабыл о Марине и о тревожном расставании с ней. Хрулеву опять хотелось говорить, говорить взахлеб о судьбе, о случае, о пророчествах, о дальних странах, – обо всем том, что не имеет отношения к реальной жизни. Девушка рассеянно слушала его, приветливо улыбалась, вставляла грубоватые словечки, пучила полные губы, выдувая розовые пузыри; а когда очередной пузырь внезапно лопался, она с виноватой улыбкой говорила: «Упс!» – и потом издавала резкий всхлип, всасывая в себя жвачку.

На крыше торгового центра светилась надпись «Арба»; ночь по-восточному тихо умыкнула последнюю букву. В витринах замерли худые, лысые девушки в ярких майках и шортах. Так хотелось быть оригинальным, обаятельным, так хотелось шутить. Но усталость брала свое, в голове что-то щелкнуло, и Хрулев с раздражением подумал, что он повторяется, что опять говорит о внедорожнике, о Багамах, что это скучно, вяло, не смешно. Он замолчал, с вымученной улыбкой слушая чавкающую тишину. Перезревшим крыжовником рыжела луна. Голый мужчина, озираясь, рысцой перебежал дорогу и, пригнувшись, нырнул в заросли. И вдруг, неожиданно для себя, Хрулев предложил ехать к нему, – выпить кальян, покурить ликер.

«Зря я это предложил» – через полчаса укорял себя Хрулев, чувствуя, как сводит скулы от улыбки. Он с ненавистью смотрел на девушку, которая, отвернувшись к стене, танцевала с тенью, заламывая худые как плети руки, качая острыми бедрами, с которых сползали джинсы; в ложбинке поверх стрингов чернела розочка, обвитая плющом. И эта наколка, и тонкий прочерк трусиков, и тем более голос девушки, которая старательно и самозабвенно подвывала популярной плакальщице из радиоприемника, ностальгировавшей о своей лучшей ночи – все это раздражало Хрулева; он чувствовал себя лишним в комнате. Вряд ли он подарил или подарит кому-нибудь лучшую ночь.

Но сказать ей в лицо, чтобы она ушла, Хрулев не решился. Ведь по ее словам он же лапочка, он же душечка, ведь он почти как старший брат, с которым ей легко и спокойно. Да, он ошибся, когда пригласил ее к себе. И за этой первой ошибкой неотвратимо последовала другая ошибка. Эх, колея ты моя колея… Хрулев решил изобразить из себя тупое, наглое животное, надеясь, что девушка испугается и покинет его берлогу. Он подкрался к худышке сзади и рявкнул, что хватит кокетничать со стеной, что он уже ревнует. Девушка замолчала, но не остановилась и не обернулась, продолжая танцевать, дергая головой, вскидывая руки и поводя плечами. Тогда Хрулев грубо схватил девушку за бедра, привлек ее к себе и покачиваясь вслед за ней, намеренно сбивая ее с ритма, присосался к белой шее, чуть ниже созвездия родимых пятнышек и чуть выше кроваво-красного стекляруса бус. Девушка затрясла головой, как лошадь, которая пытается сбросить овода. А Хрулев уже добрался влажной ладонью до плоского и твердого как доска живота; а другой рукой он загребал и разминал под короткой майкой грудки похожие на два игрушечных мячика. Третьей рукой, – в тот миг Хрулеву показалось, что он стал многоруким как древнее божество, – расстегнув пуговку, – нырнул в джинсы. Безжизненная сухость шершавого, покрытого мелкими колючими волосками лона успокаивала и обнадеживала. «Она, так же как и я, ничего не хочет, а потому совсем скоро уйдет» – думал он, машинально оглаживая девушку между ног. Но она не спешила отталкивать его и бежать из квартиры. Она стала двигаться очень медленно, заторможено, захлебываясь громким чавканьем. И еще она зачем-то расставила ноги. Может быть, она в трансе и не понимает, что происходит? И тогда в отчаянной попытке растормошить ее, вывести из себя, он решил сделать ей больно и резко вдавил пальцы в сухую наждачную щель. Но вдруг оттуда, словно из мягкого перезревшего плода, брызнула, засочилась теплая влага. И вот уже там у нее все хлюпает, а до Хрулева с тоскою доходит, что девушка готова к тому, чтобы ее употребили, и что теперь ему точно не отвертеться. Девушка замерла, перестала чавкать, дыхание ее стало тяжелым, громким, словно она задыхалась; она едва-едва поводила бедрами вслед затихающей, умирающей в радиоприемнике мелодии. Вдруг она резко сжала ноги, и пальцы Хрулева хрустнули. Он испуганно дернул рукой, угодившей в капкан. Но – какое там. «Вот ты и попался!» – взвизгнула худышка и расхохоталась надтреснутым, сиповатым голоском. «Вот я и попался», – уныло повторил про себя Хрулев.

Он попытался еще. Дернул рукой, дернул – резче, второй, третий раз… Безуспешно.…Только спина и лоб взмокли. Но вот она милостиво раздвинула ноги, ослабив хватку, и онемевшая рука – наконец-то! – выскользнула из плена. Хрулев облегченно вздохнул. И тут он, вспомнив, что завтра рано вставать, тащиться в банк, корпеть над отчетом, вдруг почувствовал себя совершенно разбитым, выжатым. Было тошнотворное ощущение, что ему так и не удалось высвободить руку, что произошло прямо противоположное, то есть вслед за рукой он весь увяз там, между крепких ног молодой кобылицы, что его там всего сжало, расплющило. Он понял, как ему все надоело, как он устал. Устал от работы, устал от квартиры, поросшей мшистой пылью, устал от девушки, которая громко и часто дышала ему в ухо. « Скажи ей, что она проваливала. Ну же! Чего ты ждешь?» – твердил себе Хрулев, в тоже время машинально продолжая обнимать и раздевать ее. Непонятно, чего он добивается. Он походил на человека, который хочет скрыть свой изъян, но делает все, чтобы продемонстрировать его. Он сам ставит себя в глупейшее положение. «Чего я жду? Почему я не прогоню ее? Ведь в таком состоянии у меня точно ничего не получится… – стискивая челюсти, давясь зевком, спрашивал себя Хрулев и сам себе раздраженно, запальчиво отвечал. – Ну и пусть, пусть я выгляжу глупо…. Теперь все равно. Хуже быть уже не может. Да и поздно теперь что-то говорит». Осоловевший Хрулев взглянул на обнаженную девушку, которая, смеясь, прыгнула на диван; ее бусы теперь были не на шее, а почему-то сверкали на бедре, словно подвязка.