Слепая зона

– Это еще дальше от жизни, – сказала Марина, задумчиво дергая золотой кулон на шее.

– Пусть так, но… – Хрулев смутился.

Подплыл полный щекастый парень в белой рубашке с коротким рукавом и, сопя, осторожно переставил с подноса на стол две крохотных чашки с кофе, а так же две больших квадратных тарелки, в одной – шарлотка, в другой – острый клин торта, облитый темной шоколадной глазурью. Бросив взгляд в свою чашку, Хрулев увидел мелкие белые крапинки, которые плавали на поверхности кофе. Хрулев, прищурившись, взглянул на парня.

– Что это такое там, в чашке? – насмешливо спросил Хрулев.

– Как что? – глаза парня заметались, парень стал нервно постукивать подносом по бедру. – Вы же кофе заказывали?

– А что там еще плавает кроме кофе? —

Парень, выпятив подбородок, заглянул в чашку.

– Побелка это, – сказал официант и, покосившись на Марину, доверительно пробурчал.– Крышу чинят.

– А может это полоний? – Хрулев подмигнул Марине, та улыбнулась в ответ.– Вдруг меня хотят отравить?

Парень, выпятив нижнюю губу, внимательно оглядел Хрулева и, хмыкнув, покачал головой:

– Навряд ли… Кому надо вас травить…

Хрулев замер, словно от удара. Ошеломленно взглянул на сопевшего официанта и подумал: «Издевается!» Лицо обожгло, разворотило грудную клетку. Хрулев бросил затравленный взгляд на Марину. Она улыбалась. И Хрулев вдруг решил, что она смеется над ним.

– Почему вы мне грубите? – он старался говорить спокойно, достойно, но голос его дрожал, срывался.

– И не думал даже, – парень часто заморгал, похлопывая подносом по бедру.

– А надо бы – металлом резанул воздух Хрулев, костяшки пальцев зачесались.

– Хм… – парень схватил чашку Хрулева, настороженно заглянул в нее, втягивая ноздрями воздух. Пожав плечами, он задумчиво пробормотал.– Может вы и правы, – и, покосившись на Марину, осклабился.

– Да как ты смеешь… Ты… – Хрулев задохнулся, в глазах у него почернело, в голове загрохотало, пол накренился, потек.

– Так заменить чашку-то? – официант побледнел, опасливо глядя на Хрулева и прижав поднос к животу.

– Хватит! – Хрулев вскочил со стула и, вжав костяшки пальцев в стол, с угрюмой ненавистью уставился на официанта. Тот попятился назад.– Слышишь. Прекрати… – Хрулев задыхался, его трясло, африканские маски со стен, скалили зубы, дразнились, дергались.– Я требую… требую… администратора! – почти прокричал Хрулев и грохнул ребром ладони по столу.

– Не надо, не надо никакого администратора… Пожалуйста, возьми мой кофе, – торопливо зашептала Марина, растерянно улыбаясь, оглядываясь, дергая Хрулева за рукав.

– Так мне что, менять? – буркнул парень.

– Уходи, – она с досадой махнула на официанта рукой. – Он просто пошутил. Ведь так? Да? – она резко дернула Хрулева за рукав.

Хрулев, зачарованно глядя на Марину, опустился на стул, схватил свою чашку, поднес к губам и, продолжая тонуть в двух темных, ночных озерах, машинально отпил из чашки.

Официант, пожав плечами, развернулся, скрипнув каблуками черных, лакированных ботинок, и ушел, обиженно бормоча себе под нос и дергая прилизанными затылком.

– Ничего не произошло? Правда? – Марина скорее утверждала, чем спрашивала. Она дотронулась до руки Хрулева.

Хрулев поморщившись, хотел отдернуть руку, но сдержался. Странно. Он так мечтал, прикоснутся к ней, а тут она сама… И вроде бы радоваться надо, но ощущение счастья, легкости, полета пропало, как пропадает эрекция – внезапно, скоропостижно, после тяжелого и продолжительного самообмана. Он стал безвольным, ватным, пустым, ни на что не годным. Он стал самим собой, или даже еще хуже. Казалось, что все вокруг смотрят, скалятся, шушукаются, кивают на него и крутят пальцем у виска. И Марина. Она тоже смеется над ним про себя. Поскорей бы исчезнуть отсюда. Зачем он сорвался?

– Скажи хоть что-нибудь, – Марина улыбнулась ему. И опять Хрулев подумал, что она презирает его.

– Что за люди… Лишь бы подгадить. Если кофе, так с побелкой. Я уж не говорю о внедорожнике… никак не отрихтуют – в сердцах вырвалось у Хрулева. Зачем он все это говорит ей? Хрулев побагровел. Маслянистый жар облепил его лицо, шею, затылок.

Марина вздохнула и убрала свою ладонь с его руки. И Хрулев вдруг ясно понял, что Марина может исчезнуть из его жизни, так же неожиданно, как и появилась. Кинет его в любой момент, променяет на первого встречного, на какого-нибудь пусть мелкого, но олигарха, который увезет ее в реальную Испанию с тореадорами, пляжами и замками.

«Почему он тормозит?» – тем временем спрашивала себя Марина. Они встречаются уже больше месяца, а воз и ныне там. Он словно боится чего-то. « С ним что-нибудь не так? Или – со мной?» – думала она, ковыряя ложечкой в десерте и косясь на Романа Леонидовича. Он хмуро посматривал по сторонам, словно ожидая удара в спину.

4

Каждый раз, когда он договаривался с ней о встрече, он боялся услышать что-то вроде: не звони ко мне больше, между нами все кончено. И когда-нибудь Марина обязательно это скажет. Но пока все было флэш-рояльно, пока Хрулеву везло. Для него это было непостижимой загадкой: неужели, такая как она, встречается с таким как он? Но это было, было с ним. Они бродили по набережной, которая шумела шатрами и пахла жареной свининой; на темной зеленой воде змеились желтые огни моста. Они сидели в кафе (где нет «полония») … Зябкий от кондиционера зал жадно хрустел попкорном. Герои фильмов, прыгнув в джакузи или нажав на изумруд, вставленный в рукоять кинжала, жонглировали временем и круто меняли свою судьбу. Как все легко и просто. Мне бы так, думал Хрулев. А после бесстрашного принца или стильного Шерлока Холмса – заключительный аккорд вечера: подвезти Марину. Это был ритуал, без которого мир для Хрулева рухнул бы.

Обычно они встречались по пятницам. Иногда – в субботу. Один раз в неделю – это было очень мало. Но, страшась надоесть ей, Хрулев терпел. Попрощавшись с Мариной, он погружался в апатию, медленно умирал. И лишь Марина могла его воскресить, вывести из небытия слепой зоны. Время измерялось от Марины до Марины. Он жил и дышал только ей. Читая и перечитывая, точно библию, путеводитель по Испании, он мечтал о Марине, как наркоман о дозе, чтобы погрузиться в сладкий транс.

Еще один вечер стремительно скатывался к финалу. Мерин, словно машина времени, неотвратимо подлетал к дому Марины. Густая синяя тьма обволакивала деревья, остановочные павильоны, дома и душила Хрулева. Роман Леонидович был очень разговорчив, как будто пытался выговориться перед смертью. А вдруг как раз сегодня Марина его и огорошит? Скажет ему то, что уже месяц, две недели и три дня тому назад должна была сказать? А потому надо спешить. Он не замолкал не на секунду, из кожи лез вон, тем более кожа – в огне.

Он рассказывал ей то, что вычитал прошлой ночью в путеводителе… Листая глянцевые страницы, он спросил себя: достаточно ли у него денег, чтобы махнуть с Мариной в Испанию и не чувствовать себя там человеком второго или третьего срока. И сложив дебет с кредитом, он в очередной раз с горечью понял, что на отдых класса люкс рассчитывать не приходится. Проклятая, глупая гордость. Будь она не ладна…

Хрулев подумал, что Марина очень похожа на Испанию. И та и другая – за гранью реальности. Даром, что Марина была так соблазнительно близко, – откинулась в кресле, слушала Хрулева, задумчиво улыбаясь, и жмурилась от снежных всполохов встречных машин. Она терзала его точно так же, как глянцевые картинки путеводителя. И рассказывая об июльской фиесте, об уличном беге быков, о кафе Ирунья, что утопает в свечах, о легких галийских винах, о музее Прадо или о чем-то еще таком же далеком, инопланетном, Хрулев прежде всего говорил о Марине, в каждой фразе была она, в каждом слове то, что он к ней испытывал…

Но сможет ли он все сделать идеально? Хрулев неуверенно погладил Марину взглядом. А вдруг опять – осечка? Нет. Он этого не переживет. Надо быть предельно осторожным. Как сапер. Еще не время. Он еще не готов. А потому остается только говорить и любоваться Мариной как пейзажем, что на глянцевой странице путеводителя. Ах, если бы он только мог добраться до Испании! Если бы он только мог… Да и поймет ли его Марина, если он с бухты-барахты пойдет на приступ? Хрулев поежился от холодка пробежавшего по спине. Пусть все идет, как идет.

Марина, сжав коленки и кусая губы, слушала Хрулева и гадала, чем закончится сегодня вечер. Хрулев рассказывал о Страстной неделе в Саморе, о шестнадцати романских церквях в старой части города… Поцелует он ее сегодня? – спрашивала себя Марина. Или, как всегда, виновато улыбнувшись, пропадет на неделю? Они так долго встречаются, а он даже ни разу не попытался… Только смотрит на нее и говорит об Испании. Чего он добивается? Но может быть, сегодня он осмелится? Да. Сегодня все будет иначе. Она почти уверена в этом. В противном случае она… пошлет его куда подальше.

Она расслабилась – все стало предельно ясно: или – или. Хотя она будет скучать по этому голосу. Она закрыла глаза и, положив ладони на бедра, прислушалась. Голос мягко окутывал и волновал ее. Вот, что значит любить ушами – подумала Марина и улыбнулась. Странно, что этот страстный голос принадлежал именно Хрулеву, который напоминал Марине неуклюжего пингвина.

Старая баржа, тихо поскрипывая, подплыла к подъезду. Свет фар выхватил из темноты земляной холм, опоясанный веревкой, на которой трепетала красная тряпочка – ремонтные работы. Хрулев приглушил фары, – и темень подкралась ближе, а тревога сильнее царапнула сердце. Хрулев замолчал и, растерянно улыбнувшись, посмотрел на Марину. Вот сейчас она скажет: «Пока», – выпорхнет из машины и исчезнет в подъезде. Но в этот раз все было не так. Марина была другой – медлила. Она глядела в притаившийся за стеклом сумрак, ее рука скользила по дверной обшивке, тонкие бледные пальцы нерешительно поглаживали ручку на двери.

Неужели сегодня? – подумал Хрулев и сжался в кресле, замерев. В груди заныло, заполыхало, ртутной пустотой отозвалось, заколыхалось, завозилось в животе. Ну, вот и приехали! Стало душно и страшно. Скорей приоткрыть стекло, – но руки стали чужими. Чья-то ватная рука машинально повернула ключ в замке зажигания, глуша двигатель. Осмелев, темнота прянула и затопила салон машины. Сумрак размыл лицо Марины до зыбкого профиля, до беглого наброска. Призрак с прозрачными чертами – теперь это мог быть кто угодно. Хрулев вдруг понял, что это и есть ее истинный облик. Для него она всегда была миражом, видением. А по-другому и быть не могло. Он старый, нищий, с пыльным ворохом проблем, с капризной потенцией, а эта девушка… она из другого измерения, там красота, молодость, успех. Вспомни цвет и разрез ее глаз, форму носа, губы, волосы, прочерк скул, дорисуй то, что стерла темень! Но в памяти – лишь гул и дрожь, словно он заглядывал в пропасть. Да что там лицо. Имя ее и то позабыл. Может быть, ее зовут Испанией? Остался только горький запах и страх. «Только не сегодня! Не сегодня!» – сжавшись в кресле, отчаянно повторял про себя Хрулев. Рука дернулась к панели за светом, чтобы увидеть, вспомнить, вернуть… Но вместо света в салоне шансонисто заголосили скрипки, замяукала гитара, разметав удушливую пелену молчания.

– Не надо… Только не сейчас, – с досадой отозвался призрак.

Хрулев мертвеющей рукой выключил приемник. Ну, вот и все. Значит – сейчас. Она скажет. И ничего не изменишь. Приговор окончательный, обжалованию не… Наверное, ее убил полоний. На кой ляд я поцапался с официантишкой? Не сдержался. Вот теперь расхлебывай. Накатило сожаление, сдавило горло, в глазах защипало. Обида жгла, высекая слезы, – еще чуть-чуть и поплывешь. Если уже не поплыл. Крепись. Рано или поздно это должно было… И вот случилось. Перед смертью не…

Да, нет. Просто-напросто ей наскучили бредни об Испании. Она раскусила Хрулева. Поняла, что почем. Иногда она так смотрела, словно стыдилась его… Все из-за проклятых денег. Были бы они у него, – швырнул ей в лицо. На, подавись! Хрулев вздохнул… Это она сейчас скажет: «Да, пошел ты!», – и уйдет. А он… слишком глубоко увяз в ней, чтобы швыряться. Он возненавидел Марину ненавистью наркомана, который вдруг понял, что медленно убивает себя, но уже не в силах остановиться. В итоге: гремучая смесь из отчаянья и отвращения к себе.

Она все молчит… Только сам он не подставится под удар. Не дождется она этого. Пусть она первой бросит камень – сама заговорит. Неужели все-таки бросит?

Бросит, бросит – и не сомневайся. Иначе бы так не пытала молчанием. А когда ей надоест. Тогда и…

Она молчит… Пусть она про себя смеется над ним, наслаждается могуществом. Пусть молчание продлится вечно. Тогда она не оставит его никогда. Хрулев ждал, замерев и прислушиваясь. Грохотало в ушах, груди. Нервы со звоном рвались, как перетянутые струны на гитаре. Хрулев крепился, сжав зубы.

– Что-то не так? – не выдержав, выдохнул он, растерянно глядя на девушку. – Что-то не так… Ведь так?

Она пожала плечами, вздохнула.

– Ты красиво говоришь, заслушаешься… – вдруг порывисто обернулась к нему. – Ты ничего не хочешь мне больше сказать? – она смотрела на него из темноты, выжидая.