Слепая зона

Но может быть, все-таки она не дотягивает до его мечты? И поэтому все получилось так?

Обшарив ее придирчивым взглядом, он сглотнул сухую слюну и, дотронувшись до перламутровой пуговички на жакете, тихо спросил:

– Когда мы увидимся?

– А зачем? – усмехнулась девушка и взглянула сквозь Хрулева. И он понял, что окончательно исчез, превратился в невидимку, призрака.

Дверь грохнула. Настя… Ушла… Хрулев дернул за золотистую цепочку, с сухим треском на стене вспыхнул свет, задрожал и померк, – лампочка настенного светильника скоропостижно перегорела. Удушливая темнота густо облепила Хрулева.

2

В «Кубе» так же как и в квартире, где Хрулев лежал в обнимку с бессонницей и растворялся в кислоте сумрака, голова дымилась, тяжелела от голоса. Только здесь, в клубе голос вплетался не в тишину, а в электронное танго, звеня: где твое достоинство? Кап-кап…

Хрулев, сгорбившись, окаменел над банкой пива, которую, словно тонкий слой пыли, покрывала изморось. Бармен – осветленные пряди, сережка в ухе – тискал руку прыщавой простушке, выражением лица и позой напоминавшей знак вопроса. Взять банку, перелить пиво в бокал – это для Хрулева запредельная эквилибристика. Время выдохлось, как пиво. Хрулев врос в апатию, в барный стул, в звонкую капель слов. Кап-кап…

Что-то жгло, мешало дышать, выводило из себя. Хрулев оглянулся.

Вокруг бильярдного стола – маленькие разноцветные шары, большие лузы – кружатся двое парней, громко споря, беззлобно ругаясь. Один из них, невысокий, подкаченный, похож на цирковую обезьянку. Мечется гавайская рубашка, бугрятся шея и руки, мелькают улыбчивые рожицы на словно прорезиненном лице, ярится разноцветьем галстук, который перед каждым хлестким ударом кия по очередному шару с манерной небрежностью закидывается через плечо. Гримасничая, он крутит кием, изображая, то мастера кун-фу, то трепача-акробата, который шутками-прибаутками пытается удержать на вспотевшем, облепленном черными вихрами лбу шаткий кий. И еще успевает подтрунивать над приятелем. Тот – высокий, худой, в продранной жилетке – низко нагнувшись и высунув кончик языка, долго выверяет удар, но все равно промахивается, злится, стучит кием в каменный пол, вытаращив мутно-красные глаза, бряцая цепочками на жилетке, после чего опустошает очередной бокал пива и рыгает, прищелкивая пальцами.

А может быть, так угнетал зеленовато-синий свет, что растекся формалином. Или музыка, отравляющая грустью. Или то, что в клубе – пустыня, никого. Где драйв? Где народ? На морях, в уличных шатрах, дома? Или – на кладбище? Но и здесь не лучше… Прочь – из бреда в стиле хай-тек. Бежать от железных столов и стульев, от сползающих с потолка черных змей-проводов, от формалина в музыке и свете.

Пальцы прощально скользнули по банке пива, а взгляд – по девушке, которая замыкала собой барную стойку. И сердце захолонуло, затылок онемел. Вот она, его заноза, взмахнула рукой. Подскочил бармен, игольчато сверкнула сережка в ухе, бросил в новый бокал с мартини раз, два, три кубика льда, убрал со стойки пустой бокал и метнулся обратно к вопрошающей подружке.

Чем дольше Хрулев глядел на девушку с мартини, тем хуже ему становилось, – с него сдирали кожу. Очень медленно… Сквозь прозрачную розовую тунику просвечивает черное бюстье. Джинсы с дырами на бедрах и острых коленях облегают длинные ноги. Завораживает черная туфелька, которая свисает, покачиваясь, на кончике левой ступни – и вот-вот соскользнет. Расплавленным воском по лбу Хрулева стекает капля пота, нервы звенят…

Ее лицо угнетало, подавляло Хрулева своей красотой. Хотя и несколько мелковатые, суетливые черты были ювелирно правильными, словно выпестованы из мрамора по лекалу древних богинь.

А потом он вспомнил Испанию, точнее то, что читал о ней, – и воздух накалился, загустел от маслянистой жары, Хрулев стал задыхаться. Черная туфелька покачивалась и бренчала на нервах Хрулева. Тонкие губы через розовую трубочку цедили, нет, не мартини, а закипавшую кровь Романа Леонидовича. Но глаза в черном контуре, увы, не замечают Хрулева, – они воздеты на монитор, который распят между потолком и стеной. Там модели в нижнем белье режут сцену острыми бедрами.

Представив ее в одних туфельках и кружевной пене, он побагровел. Ажурная фантазия ужалила в сердце и ядом растеклась по всему телу. Да, это не Настя. С этой Испанкой достоинство было бы более чем достойно.

Но зря он мучает себя, млеет, тает воском и буравит ее взглядом, непонятно на что надеясь. Он призрачен, чем когда-либо раньше. Не прошибаемо призрачен.

Вспомни моль, что изучала раму картины. Горло сжало, стало нечем дышать.

С каждой секундой он все сильнее презирал себя и ненавидел незнакомку, ее лицо, глаза, черную туфельку, что качается, дразнит, изводит и гонит прочь.

Соскользнув с ноги, она все-таки упала. В черной окантовке глаза удивленно сверкнули, – вниз, на туфельку, а Хрулева вдруг опять прихлопнула звенящая капель: «Где твое достоинство?»

Хрулева передернуло, он схватился за банку пива, залпом опустошил. Куда там – во рту та же сухость и так же язык прилипает к небу. Вздохнув, слез с высоты барного насеста и потащился к выходу.

Ноги заплелись, Хрулев споткнулся, чуть не упал, – как раз рядом с ней. Ради бога, только не пялься на нее! Еще два шага и встал, обессилев. Зачем-то зашарил деревянными руками по карманам. Монета, ручка, грязный комок платка, телефон, ладони из мокрой ваты, лицо полыхает, кровь стучит о висок… А пахнет от нее полынью, тревогой, желанием. Он может ее коснуться, даже ударить может… Потому что она… Потому что он… И вдруг неведомая сила сносит его к барной стойке. Лицом к лицу с девушкой. Он так близко к ней, что в глазах туманится, и сердце пытается выпрыгнуть из горла.

Облокотившись о стойку бара, он нервно поглаживал затылок, исподлобья глядя на девушку. Но тонкие длинные пальцы все так же теребили соломинку, окуная ее в мартини, а глаза все так же были распахнуты на экран монитора. Для нее он по-прежнему – призрак.

Даже бровью не поведет. Хрулев закипал, кусая губы. «Стерва! Шлюха!» – рявкает он и наотмашь бьет ее по лицу. Она затравленно смотрит на него, темно-красная струйка капает из носа в бокал с мартини. «Может так я, и сделаю», – запальчиво подумал он, вглядываясь в нее и пытаясь понять, разгадать тайну ее красоты.

Родинка на щеке, завиток волос, мочка уха, щемящий запах полыни… Облик ее туманится. Словно он с ней знаком уже много лет, отчего черты ее стали чем-то привычным, обыденным. И уже невозможно вспомнить то, самое первое впечатление. Оно стерлось, поблекло.

– Сидите тут одна, – задыхался Хрулев и падал в гулкую пропасть.– Неспроста это, наверное…

– А вам то что? – недовольно прозвенела она.

– Спросить хотел, – губы его дрожали.

– Ну и? – она ждала, нетерпеливо теребя соломинку и покачивая ногой в черной туфельке.

– Сколько? – выдохнул Хрулев, отяжелев на тонну.

Туфелька замерла, глаза сузились, черным холодом прокалывая Хрулева. Он побагровел и, не выдержав ее взгляда, опустил голову, виновато пробормотал:

– Времени…

– Понятия не имею, – сухо сказала она и отвернулась. С экрана монитора ей улыбнулась дива в блестках, словно сотканная из глазури и слюды.

Хоть бы какой-нибудь изъян в ней найти, думал Хрулев. Хоть за что-то зацепиться. Но напрасно. Он безнадежно заболел ей.

Пора уходить. Но он окаменел, парализованный ее красотой. Ему казалось, что он прожил с это девушкой всю жизнь и теперь он должен с ней расстаться, потому что она сказала: понятия не имею.

– Ну что еще? – звонко медный надменный голос, ледяная игла взгляда.

Скажи хоть что-нибудь. Не стой как истукан…

– С вами что-то случиться… – пробормотал Хрулев, не слыша сам себя.

– О чем это вы? – тонкие губы скривились.

– Да. Что-то странное… – задыхался Хрулев, – и очень, очень скоро… Это перевернет, – он рассек ребром ладони воздух, – всю вашу жизнь…

Пол накренился и убегал из-под ног, рассыпались наспех сколоченные пророчества. Но Хрулев был готов нести любой бред, ересь, лишь бы как можно дольше вдыхать запах полыни и обливаться потом, выгорать под черным солнцем глаз. Холодно глядя на Хрулева, она приканчивала через соломинку мартини.

– Самое странное, что со мной случилось, – вздохнув, сказала она, отодвинув бокал и глядя уже на экран, – самое странное, что вы никак не оставите меня в покое.

– Но я только…

– Оставьте меня в покое, – вдруг повернувшись к нему, с досадой протянула она.

Хрулев что-то буркнул и потащился прочь, с трудом преодолевая вязкий, плотный воздух. Взгромоздившись на стул, смял с остервенением пустую банку. Проскрежетало. Он такой же опустошенный и раздавленный как это банка из-под пива.

Подлетел бармен, смятая банка исчезла со стойки, белая салфетка метнулась по желтой полированной поверхности. «Что-нибудь еще?» – спросил светловолосый парень. Хрулев вдруг вспомнил, что собирался уходить… и заказал себе рюмку текилы, вкус которой ненавидел. Горький огонь стянул удавкой горло, обжег желудок. Хрулев вспомнил, что наговорил девушке, покраснел. Поморщился, закусив долькой лимона. Ну, вот и все. Все что можно он словил. Теперь точно пора…

Ненавидя себя, но не в силах совладать с искушением, он взглянул на нее, чтобы на прощание пропитаться каждой мелкой черточкой красоты. Жадный взгляд заметался по девушке, точно вор, выбегающий из ограбленной им квартиры и в спешке роняющий драгоценности, – изгиб щеки, завиток волос, линия бедра, взмах ресниц, движение руки… Девушка распадалась, ускользала от Хрулева.

– Опять ты обложался! – ударил в спину вопль. Хрулев напрягся, поежился. И вдруг он увидел, как черный бильярдный шар, подкатившись, боднул ножку барного стула, на котором сидела девушка, рассеянно глядя на экран и задумчиво покачивая ногой. Хрулев выпрямился и весь подался вперед, в замешательстве глядя то на девушку, то на черный шар у нее под ногами, – предлог приблизиться к ней. Решившись, он спрыгнул со стула, но было уже поздно, – длинный парень в черной жилетке опередил его.

– Пардон! – ухмыльнулся парень, выпучив на девушку мутные, яйцевидные глаза. Она, обернувшись, недоуменно посмотрела на него. Он кивнул ей вихрастой головой и, нырнул под стул, скрючившись. – Вот он! – схватив черный шар, воскликнул длинный и, разгибаясь, головой задел стойку, звякнувшую бокалом, из которого чуть не выпрыгнула соломинка. Приложив бильярдный шар к затылку, он наклонился к девушке и с ухмылкою стал что-то бубнить ей в ухо.

– Нет, – морщась и качая головой, она отстранилась от парня.– Я не хочу.