Лаба, Улла и Нева

Многие чувствовали, что где-то там, среди этих бесконечных зданий, живет зло. Даже дети. Помните историю про гробик на колесиках?

Осталась девочка одна дома, а радио ей и говорит:

– Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищет твою улицу.

Девочка не прячется. Радио опять:

– Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищет твой дом.

Девочка не прячется. Радио:

– Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищет твою квартиру.

Девочка не прячется. Радио снова:

– Девочка, девочка, гроб на колёсиках уже у тебя за спиной.

Девочка не спряталась, и гроб ее прибил к потолку. И поставил под нее тазик, чтобы кровью не затопить соседей снизу.

Откуда, по-вашему, он приехал? Где их таксопарк? Чья злая воля ежедневно отправляла их на улицы города?

В гости к прекрасному

Когда я закончил первый класс, мои родители решили, что пора, и при первой же возможности повели меня в Эрмитаж.

– Что тебе больше всего понравилось? – спросили меня после экскурсии.

– Сундуки, – ответил я.

С тех пор египетский зал – мой любимый в Эрмитаже.

Дом с двумя ступеньками

Дом, где жила бабушка Шура, был единственным домом на Большой Пушкарской улице на всем протяжении от Кировского проспекта до Кронверкской, у которого парадная была с двумя ступеньками.

Если смотреть на эту парадную с четной стороны улицы, то сзади слева будет улица Ординарная, кольцо троллейбуса №1, остановка, после которой нужно было платить за проезд заново. Сзади справа будет Бармалеева улица, давшая название злодею детской сказки.

Слева от входа – арка, ведущая в лабиринт дворов, ближайший путь к квартире-музею Кирова, на завод «Пирометр» и на улицу Рентгена, на которой в 90-х было обнаружено захоронение радиоактивных материалов. Слева расположен дом, увешанный памятными табличками в честь проживавших там государственных деятелей. Бабушка Шура дом этот обходила стороной: трудно питать добрые чувства к дому, жильцы которого пытались тебя съесть[24 - Подробнее об этом читайте в главе «Игрушки ленинградских детей».]. Далее через улицу расположен небольшой скверик, облюбованный малышами и их мамами – плешь, оставшаяся от взорванной в 1932 году Покровской церкви.

Двери в парадную были трехметровые, на внешней стороне можно было заметить остатки узорных барельефов. После того как дверь за тобой закрывалась, сразу становилась тихо, как в музее, и в темноте и прохладе проступал запах благородной старины. Справа был проход к почтовым ящикам и квартирам, расположенным в подвале. Поднявшись на десяток ступенек, мы попадали на первый этаж. Дальше можно было на лифте (тяжелая ажурная металлическая внешняя дверь и двери-распашонки внутри кабины) или по винтовой лестнице с широкими ступенями.

Дверь в коммуналку украшали несколько звонков. Каждый звонил на свой лад, и никто и никогда не открывал дверь, услышав чужую трель. Не из-за безразличия, а исключительно охраняя право на частную жизнь соседей. Но не дай бог гостю позвонить не в тот звонок! Разговоров было бы на недели. К счастью, нам не нужно было разбираться в этой хитрой системе, стена бабушкиной комнаты была наружной, и можно было просто постучать в нее в определенном месте.

Данная нам в ощущениях

Комната бабушки Шуры всегда казалась нам частью какого-то музея[25 - Бабушка Шура жила в своем, небесном Ленинграде. «Это на Введенской», – объясняла мне она. Видя мое недоумение, поправлялась с неудовольствием: «На улице Олега Кошевого».]. Возможно, дело было в старомодных диванах или в неубиваемом запахе мастики, которой еженедельно натирался паркет. А может быть, в настольной лампе с зеленым абажуром, как будто сошедшей со страниц рассказов о Ленине. И, как в музее, трогать что-либо нам с сестрой запрещали, поэтому мы сидели на диване и смотрели по сторонам.

Справа был пропахший нафталином шкаф, набитый доверху одеждой. Бабушка хорошо шила, но шила в шкаф, предпочитая носить практически ветошь. Так же она относилась к постельному белью. Несмотря на наличие целой полки новых простыней и пододеяльников, выданные нам были покрыты несколькими слоями заплат. «Без старого нового не будет», – говорила она.

Слева от нас в углу стояло высокое старинное зеркало, с трудом помещающееся в комнате с четырехметровыми потолками. На комодике перед ним расположилась коллекция фарфоровых фигурок: пастух и пастушка, задумавшийся ангел, лежащая, длинная, как удав, гончая. Они украшали собой кладбище парфюма: едко пахнущую пудру, немощные, почти полностью выдохшиеся духи, какие-то непонятные полузасохшие кремы в баночках.

У большого, во всю стену окна подоконник находился на уровне колена, так что смотреть с высоты четвертого этажа было немного страшно. Зато благодаря эркеру можно было видеть всю улицу. От рам, даже в июле, когда вся комната наполнялась духотой летнего города, исходил запах влажной древесины, ни на минуту не давая забыть о близости моря.

На противоположной от нас стене рядом с телевизором стоял буфет. Из правого шкафчика несло корвалолом и прочими лекарствами, а левый благоухал бакалеей: сушками с маком, фруктовыми подушечками, крепким цейлонским чаем в желтой пачке со слоном.

Рядом с буфетом стояла аккуратно застеленная железная кровать. На ней, как у средней руки принцессы, лежали четыре или пять матрасов. И накидки, покрывающие две стопки подушек, и подзор, маскирующий спрятанные за ним чемоданы, были накрахмалены до хруста.

В центре комнаты на круглом раздвижном столе, кроме упомянутой уже лампы, всегда стояла сахарница с кусочками сахара и специальными щипцами для его колки и широкая кастрюлька с кофе, который свои последние сорок лет хозяйка пила по четыре раза в день.

Между этим столом и расположенной за длинным извилистым тридцатиметровым коридором кухней сновала восьмидесятилетняя бабушка Шура. Она убегала с лавровым листом. Возвращалась за солью. Уносила мыть чашки. Несла кипящий чайник. Туда-сюда, туда-сюда.

Revenants[26 - Вернувшиеся из мира мертвых.]

Коммуналка, в которой бабушка Шура прожила большую часть своей жизни, была перепланирована из квартиры доходного дома, предназначенной для проживания состоятельных граждан Российской Империи. Черная лестница на кухне. На потолке квартиры еще была видна оригинальная лепнина, в комнатах осталось несколько облицованных изразцами печей, выполнявших, в основном, декоративную функцию, сохранился паркетный пол, который жильцы натирали мастикой каждые три дня.

Александре даже повезло познакомиться с детьми бывших жильцов этой квартиры. Они приехали во второй половине 1960-х годов, тихие, уже немолодые, по-русски говорили хорошо, хотя и не без акцента. Ходили по комнатам, делились воспоминаниями своих родителей. Потом Александра организовала стол, к спиртному они не притронулись, но чай пили с удовольствием. Ей даже пришлось ставить кипятить второй чайник.

Когда она вернулась с кипятком, они засобирались и вскоре ушли. Через пару дней Александра заметила, что один из изразцов, которыми была облицована печь, сдвинут. Поддев ножиком, она легко его вынула. За ним оказалась небольшая ниша. На покрытом толстым слоем пыли дне ниши был явно виден контур шкатулки, простоявшей там многие годы.

Вчера было рано, завтра будет поздно

Седьмого ноября праздник проникал в комнату на Большой Пушкарской еще во сне. Я просыпался от радостного гомона на улице и бежал к эркерному окну, чтобы увидеть, что по-питерски строгая улица преобразилась.

Флаги, воздушные шарики, плакаты и грузовики, превращенные в передвижные платформы – все было расцвечено в десятки оттенков красного. Не работали светофоры, не было больше правил, народ заполонил все улицы. Боковые улицы Кировского проспекта – место формирования праздничных колонн, люди стекались сюда со всего города. Построившись, они шли к Кировскому мосту и по улице Халтурина выходили на Дворцовую площадь.

Какой был восторг влиться в этот поток, не вслушиваться в бесконечные здравицы, ловя лишь ключевое «Ура, товарищи!», и вместе со всеми кричать «Ура!». Единственный день в году, когда можно было идти по центру города и орать, что есть мочи.

Военная форма жизни

Безродные космополиты

Военная служба устроена просто. Вы заключаете пятилетний контракт. По его истечении вам предлагают несколько новых мест службы. Если одно из них вас устраивает, вы подписываетесь на следующий срок. После четырех таких контрактов вам положена военная пенсия. Первые места службы самые лучшие, командованию важно удержать специалиста, а на пятый, дополнительный, дающий большие бонусы к пенсии, могут послать и в тьмутаракань, если созданные за годы службы связи не помогут.

Первый контракт моего отца был заключен, когда мне исполнилось пять лет, поэтому все мое детство расчерчено на пятилетки. Каждые пять лет мой привычный мир стирался полностью: город, улицы, школа, друзья, образ жизни. И все начиналось с чистого листа.

Человек, как ветка тополя, оставленная надолго в одном месте, прорастает корнями в местную почву. И, когда тебя из нее выдирают, это больно, по крайней мере, в первый раз. Как сказать другу: «Прощай»? Другу, с которым вы были вместе все пять счастливых лет, то есть ровно половину твоей жизни? Я видел своими глазами, как она, а моим первым и самым настоящим другом была Света, уходила вместе с родителями к ждавшему их уазику, и не верил, что это навсегда. И уж тем более не понимал, что и весь этот мир исчезнет вслед за ней буквально через несколько месяцев.

Но все, что не убивает нас, делает нас сильнее. В Заслоново[27 - Белорусская ССР, Витебская область, Лепельский район], куда привел нас очередной отцовский контракт, мы жили в Белых ДОСах[28 - ДОС расшифровалось как дом офицерских семей, в гарнизоне были еще Красные и Зеленые ДОСы.], крепких четырехэтажных кирпичных домах довоенной постройки. Вокруг на соснах гнездились аисты, невдалеке шла железная дорога. За ней начиналась деревня Даниловка. Нам, детям военных, местные жители казались кем-то вроде хоббитов, никогда не покидавших свой Шир. Они гордились своей малой родиной и друзьями на всю жизнь, и на входе в эту деревню поставили самодельный указатель: «Даниловка, центр мировой цивилизации». Как мило. Как по-детски.

Жажда приключений

Смысл жизни военного – защита своей Родины. В жертву этой цели приносилось все. Включая экологию. Вокруг каждого гарнизона рано или поздно возникала своего рода зона отчуждения, в которой в изобилии присутствовали следы деятельности военных: развалины непонятных бетонных сооружений, невыводимые пятна мазута, свинцовые скелеты огромных аккумуляторов, залежи деревянных ящиков от танковых снарядов.

Среди бессмысленных артефактов встречались и вещи полезные. Например, траки гусениц танков. Неподъемные, они были как снитч в квиддиче. Достаточно было найти и приволочь парочку таких траков – они всегда находились парами – в школьный двор, и твой пионерский отряд выигрывал соревнование по сбору металлолома.

В гарнизоне Високе-Мито такая зона начиналась сразу за домами Ивановки[29 - Так называли местные микрорайон, построенный для семей советских военных.]. Ее своеобразие было не столько в количестве военного мусора, сколько в экстремальной пересеченности местности. Кучи земли всех размеров и форм, уже частично поросшие травой, соседствовали с многочисленными глубокими ямами. Ландшафт был настолько не похож на результат осмысленной человеческой деятельности, что в голову приходили мысли о взбесившемся экскаваторе, вырвавшемся из застенков секретной лаборатории.

Каждое лето, после дождей, многочисленные ямы превращались в небольшие, несколько метров диаметром, озерца. Из длинных досок оружейных ящиков мы сооружали плот и отправлялись в путешествие с одной стороны большой лужи на другую. Мы чувствовали себя Колумбами и Магелланами. Когда зуд географических открытий ослабевал, и нам надоедали однообразные чартерные рейсы, проходящие без происшествий, мы устраивали бурю, раскачивая наш плот в самом глубоком месте водоема.