Морские берега

– Вон, посмотри, – и он обернулся легко назад, – дойди-ка до Хосты, посиди на собранье!

Мы обернулись за ним и увидели далеко под город разбросанные домики Хосты. Дорога все время в горы и чертит такие тут кренделя, что какую-нибудь небольшую вершинку видишь и сяк и так, со всех сторон, словно вертишь ее, как шарик, у себя перед глазами.

Первые версты дорога тряска – Айба пояснил нам, что скоро станут править ее и здесь, как уже правят по разным иным местам. Но лишь только развернется чистое и ровное гагринское шоссе: очарованье! Без встрясок – легко и плавно шуршит авто тугими шинами, глотает аппетитно версту за верстой. Сумрачно-прекрасны, крепки богатырской силой – стоят кудрявые гигантские дубы; оловом отливают гладкие стволы чистого, прочного бука; зеленит, смеется, шелестит со всех сторон, как девушка-хохотушка, бузина, – на глазах у солнца, у моря – обнимается, бесстыдная, с веселым гибким кизилом. Недвижны и важны, словно затянуты в тонкий изящный костюм, остроглавые кипарисы; откуда-то с гор, может, вот с этих мелькающих дачных садов, доносятся чуткому обонянию ароматные нежные вздохи магнолий. Воздух насыщен то чуть уловимыми, то густыми и терпкими запахами трав и цветов. А тут еще – соленое крепкое дыхание моря; вон оно, море, глянь-ка: то и дело провертывается темно-зелеными шумящими полянами сквозь побережную стену кизиловых-бузиновых зарослей!

– Слушай, Айба: ты вот сказал, что не словом, а делом тут надо работать с горцами… Ну, а какие, к примеру, дела ты мог бы нам рассказать?

Айба ответил не сразу. Он осторожно в памяти отбирал такое, что надо сказать.

– Никаких особых дел и нет, – ответил он, подумав. – Наши дела те самые, что с утра до ночи малыми заботками тревожат горца. Были такие поселки, где ставили на собраньях большущие вопросы, – и на те собранья никто не приходил. А те, что были там, – спали. Большие вопросы надо, видно, по-большому и рассказывать. В нашем селенье мы – по-другому. Всего на поселке нас семь человек. А народу находит двести, а то и больше. Отчего? Да все потому, что говорим про такое, что каждому близко и знакомо: как ходить за скотом, как за кукурузой, говорим про табак, насчет посеву, роста и сборов, говорим про хлеб, про домашнее хозяйство, – на эти речи ползет народ, как муравей на мед. А тут, промеж этих речей, говорим про совхозы, про ученье, о кооперации – что к слову выйдет. И за то нас горцы приходят слушать…

Или вот был случай: засорилась травами, забилась западью разной рядом с поселком река – малая речка. И никак не поймут, отчего так народ на болезни стал падок, отчего так много на поселок стало комарья-мошкары лететь. Обошли мы, ребята, речку, оглядели, объяснили, что надо очистить русло, вытащить что там набилось, и пропадет комарье. Долго не верили, слушать не хотели, мы сами тогда в работу пошли, семь человек. И глядь, тишком – один подступил, другой подступил, пособлять стали: очистили начисто ловко речку. И увидели все, что правда наша была. С той поры – что ни день – в комсомол за советом идут, даже хворать зачнут – и то к нам.

Когда по горам ливни идут – сами знаете, какая беда: уносит скот, размывает поля, пропадают табачные плантации, посевы кукурузы – все погубит, что встретит вода на пути. В одну из таких-то бед попала горка-вдова с троими ребятами: у нее дотла погибло за ночь хозяйство, все унесли волны; несчастная женщина за ночь стала нищая, потеряла с горя разум – стоял впереди страшный голодный год. Тогда взялись за дело комсомольцы: на сходе выпросили ей какую-то чуточную помощь на первый раз, а дальше, как время пришло, – посеяли ей кукурузу. И, можете поверить, сами горцы плакали, когда видели нашу работу…

Вот это и есть главные наши дела, – закончил Айба. – Они небольшие, дела эти, а нужные: через них мы того добились, что горцы в комсомол да в ячейку за советом ныне идут…

И мы чувствовали все, что Айба говорит про настоящее дело, что только этой дорогой можно там, в горах, – да, пожалуй, и везде – проложить путь от партии, от комсомола – в темную толщу.

Влево скользнула дорога: а это что ж, куда?

– Это на Гагры пошла… Там же и на Красную Поляну… видишь, туда, к вершинам вьется…

Наша дорога прямо: осталось всего тут две версты. Скоро въезжаем в праздничный, шумный Адлер. По улицам пыль замирает сизыми тучами. По улицам песни и пьяненький гвалт: по случаю праздника весь городок под градусом. Улиц, собственно, тут немного, а вся гулянка сбилась на главной, на одной – той, что идет от базара к морю. Море, что магнит: сколько б ни шатался, ни шумел гуляка – все равно попадет на море, а раз на море попал – штаны долой, купаться. И выходит так, что весь город целый день купается посменно: к морю не разрывается ни на минуту плясовая, пьяненькая вереница. Прошлись и мы, огляделись: со стен комсомольский клуб извещал о собранье; упоминалась какая-то труппа, какая-то пьеса…

Обнявшись, грудно-крикливые и веселые, кучками, толклись на площади. Женщин мало, почти вовсе нет: одиночки только у лавчонок, у кооператива, у домиков. Зашли в столовку, в другую – все подчистую поели гуляки, нет для нас ничего. Выпучив живот под черной масленой рубашкой, пьяный буфетчик скалил зубы, кричал:

– Мяса весь съел… Хлеба весь съел – хошь вина? Вина можно многа пить, вина еси…

Мы поспешно ушли от столиков, где в смрадной вони бледнели сквозь завесы табачного дыма испитые осклизлые лица завзятых питоков.

Потом приютил нас какой-то сердобольный грек, стал из чуточных чашечек поить ароматным тяжелым турецким кофе: пригубь – и запей холодной водой, пригубь и снова… Пили и важничали – вовсе по-турецки. Вдруг барабанный бой! Да это же идут пионеры! Отряд красношеих ребят действительно показался с угла и быстро колыхал на площадь: это детишки откуда-то из дома отдыха, к ним влилась и местная ребятня. И нам показалось, что пьяный гул по улице смолк, толпы тихо сдвинулись по бокам, раздались надвое, обнажили улицу – быстро, легко подходившему отряду.

Какой восторг! Какой это был восторг! И какая вдруг перемена! И какой контраст с этой пьяной толпой! Отряд, словно победитель сквозь ряды своих пленников, прошел к морю сквозь беспокойные шпалеры сгрудившихся к лавкам гуляк.

И через пять минут, когда мы вышли на пляж, сотни детских головенок чернели на море, плеск и звон и крик над пляжем стоял веселейший.

Дети, дети, знаете ли вы, какой дорогой ценою досталось вам это право: вместо гнилых и вонючих подвалов – прыгать летами вот тут, по солнечному пляжу, вместо луж, где смачно ворочаются жирные свиньи, – купаться в этом голубом и теплом море!

Гагры

Гагры – это частичка Абхазской республики. Нам еще где-то в пути сероглазый и шустрый парнишка всучил о Гаграх малую книжонку, – читаем ее, знакомимся:

«…Курорт Гагры обладает теплым, мягким морским климатом, средняя температура года 15® С, зимы – 8®. Курорт благоустроен, полное отсутствие пыли, инфекционных заболеваний и малярии, обилие солнца, масса озона, чистый морской и горный воздух, морское купанье с прекрасным пляжем… Экскурсии и прогулки: пешком, на лошадях и осликах в горы (альпийские пастбища), на гору Дзытра, Мамздышха, озеро Рица, на водопады, Бзыбское ущелье, историческую Пицунду и в дальнейшие окрестности Гагр, где расположены тысячелетние древние храмы и замки византийского периода… Охота на всякого рода зверей (медведи, кабаны, серны, дикие козы, джейраны, туры, куницы, барсуки и проч.), пернатую дичь… всевозможные кафе, рог изобилия лучших кавказских вин…»

Потом говорится о прекрасных гостиницах, в том числе о Доме отдыха, расположенном в бывшем дворце принца Ольденбургского, о кефире, о фруктах, о кухне «под наблюдением и руководством первоклассных кулинаров».

Говорилось в книжице кой о чем и прочем – всего не перескажешь. Мы ехали в Гагры полные надежд – тех смутных и милых надежд, что волнуют, когда подступаешь к новому месту.

Автопромторговский ковчег высадил нас на базарной площадке, там, где рядами теснятся одна на другую легкие дощатые лавчушки. На глаз прикинуть – никто, казалось бы, ничего и не покупает, – трется, толчется впустую народ, а шуму столько, что хватит на Смоленский рынок! Из товаров – выбор не ахти богат: груши, яблоки, длинные палочки, слепленные из орехов, скользкие рыжие финики, подернутые плесенью, копченые колбаски, хлебная часть да вино по полкам… Встали посреди – ротозеем. Куда нам идти – не ведаем. Уцепились за первого встречного, вверили судьбу незнакомому дяде: видим, прахом пошла вся наша подготовка – гостиниц под теми названьями, что указаны в книжице, никто не знал, все толковали как-то по-иному.

– Ладно, дядя: веди куда знаешь!

И он повел – сквозь старинные крепостные ворота, мимо каменной пустой часовенки, которой насчитывают полтыщи лет, мимо пионерского лагеря (как вздрогнуло радостное сердце!), повел мимо магазинчиков, где вино, вино и вино по витринам – и довел: из длинного пустынного коридора нырнула к нам юркая фигурка номерщика, сгоняла фигурка нас этажом выше, потом обратно вниз:

– Пожалуйте!

Жалуем: при нас же метелкой начали спешно выметать разный мусор, заходила пыль облаками.

– Да вы что же, черт подери, раньше не могли?!

– Как угодно: можете так оставаться…

И метелку под мышку, хотел уходить.

Поскрипел я зубами, подошел к лиловому умывальнику, подергал рыжий кран – он мне ответно заскрипел ржавым зудом.

– Работает?

– Нет… в ведерке будем носить…

Смолчал я насчет ведерка – наклонился к размочаленной, ободранной кровати, дружелюбно пощипал матрац: глядь – встревоженные клопы сердито побежали в стороны.

– Эй, земляк, не трудись: мы уходим! И, захватив пожитки, – вон.

Рядом нашлось чистое жилье: ну, что ж, первый блин всегда комочком!

Гагры под самыми горами. Горы здесь тучные и черные от густых лесов. Горы здесь высочайшие и хранят от холодных, от гневных бурь селенье, только теплые тихие ветры дышат с моря.

Вечером по взморью фланирует много красивых, отлично одетых ленивых жеребчиков – это бездельники, каких очень много всегда по курортам. Наутро вы их увидите по кафе, у столиков, по садам – они пьют вино, потом играют в нард, в домино, слоняются от лавки к лавке, нехотя побалтывают, вяло отходят, снова подходят – и так толкаются до тех пор, пока не умостятся где-нибудь для праздного и длительного разговора. Это не дачники, не курбольные, это просто куржеребчики.

Вы здесь и тени не сыщете от трудовой Абхазии, она, настоящая, где-то там – по табачным плантациям, у кукурузных полей, на лугах, где пасутся стада, по виноградникам, по мастерским.

Над Гаграми, на скале – прекрасен и грозен – высится замок, он был когда-то собственностью принца Ольденбургского. Теперь там малярийная станция, а наверху живут одиночки-жильцы. Чудесное зданье вовсе не использовано, содержится в позорно грязном виде, никому до него нет дела. Как только спустился с лесенок замка – прямо в садок. В садике – круглый серый фонтан, в фонтане плавают черные миноги, трутся о холодеющие черные бутыли вина.

За столиком в саду всегда людно.

Сидели – гуторили, – тишь да гладь, воздух легок, чист и пахуч. И вдруг застлался понизу густой, едучий дым; все всполошилось, – в чем дело? Оказалось, на площади, в центре Гагр, свалены были навозные кучи, отвезти их подальше никто не хотел, тут же торжественно началось и сожжение. Через десять минут Гагры сплошь были в дыму – он набился не только по садам, он задушил все комнаты, стлался до самых гор.

То-то курортнички подышали, сердечные! Помнится, мы заявили протест по начальству, да вряд ли вышло что: ухмыльнулось начальство лукаво.

Есть Старые Гагры, а есть и Новые – до Новых недалеко, что-то верст пяток. Прежде тут ходила конка, путь остался и до сей поры. Конка теперь забедняла, не работает – в Новые Гагры гоняют извозцы. Умостились мы на бархатную, в лоск просиженную пролетку, свесили ножки, – двое к двоим, в разные стороны, сомкнувшись плотно спинами, – покатили жарчайшей, пыльнейшей дорогой: приехали в Новые Гагры, седые от пыли!

Там шум и суета – все движенье собрано у базара. Важны и чинны, прохаживаются красноголовые милиционеры – отношение к ним отменно почтительное, да и сами они цену себе, видимо, знают: держатся с сочным достоинством.

Идем мы вдоль по говорливому базару – любуемся «картинкой с натуры»: стоит какой-то дядя на дороге, балакает с извозцом, – а высоко на облучке и с высоты, через голову собеседника отшлепывает возница здоровеннейшие, смачные плевки – тот хоть бы сморщился. На эту милую пару, кроме нас, никто, конечно, не обращал вниманья.

В воздухе гам и звон от крика торговцев, от конских бубенцов, пробы кинжалов… Солнце, пыль, жара, человеческий гомон. Новые Гагры победней Старых, главный жизненный нерв не здесь, а там.