Образ врага: технологии конструирования и деконструкции

Образ врага: технологии конструирования и деконструкции
Дмитрий Лушников

Книга посвящена обобщению и детализации технологий конструирования и деконструкции образа врага, используемых в современных военных, социально-политических, этнических и этноконфессиональных конфликтах. Механизмы формирования, конструирования и деконструирования образа врага могут вызвать интерес у политологов и социологов, представителей экспертного сообщества в сферах политтехнологий, политического консультирования, PR, рекламы, военной пропаганды, psy op и информационных войн.

Образ врага: технологии конструирования и деконструкции

Дмитрий Лушников

© Дмитрий Лушников, 2023

ISBN 978-5-0059-9561-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лушников Дмитрий

Образ Врага:
технологии конструирования
и деконструкции

Книга посвящена обобщению и детализации технологий конструирования и деконструкции образа врага, используемых в современных военных, социально-политических, этнических и этноконфессиональных конфликтах. Механизмы формирования, конструирования и деконструирования образа врага вызовут интерес у политологов и социологов, представителей экспертного сообщества в сферах политтехнологий, политического консультирования, PR, рекламы, военной пропаганды, психологических операций и информационных войн, а также у преподавателей и студентов, обучающихся по соответствующим дисциплинам и специальностям.

ВВЕДЕНИЕ

Между Конрадом Лоренцом и Бруно Латуром

Чтобы существовало общество,

нужен образ врага.

К. Шмитт

Сентенция К. Шмитта, приведенная нами в качестве эпиграфа, как нельзя точно отражает смысл и назначение тех генетических и архаических социокультурных программ, которые способствуют возникновению и воспроизводству определенных форм групповой организации у разумных, коллективных и агрессивных приматов, коим является вид Homo sapiens.

По мнению автора, полноценное научное исследование образа врага должно вбирать в себя два дихотомических аспекта – биологический и конструктивистский. Биология врага первична и редуцируема, она выступает как в виде дочеловеческого, животного начала, так и в виде биологических оснований перцепции и поведения уже современного человека. Анализ биологической детерминации образа врага носит первичный характер, поскольку редуцируется до его восприятия и импринтинга у различных видов. Образ врага у животных является следствием врожденных тенденций,

а также непосредственного наблюдения и закрепления его визуального образа, запаха, звуков, которые он издает и т. д. Его формирование подкрепляется особенностями поведения сородичей и представителей других видов, реагирующих на опасность.

Как в филогенетическом, так и в онтогенетическом аспектах, для любого животного негативная информация важнее позитивной, поскольку сигналы хищников несут непосредственную угрозу жизни. Поэтому и визуальный образ врага и звуки, которые тот издает, имеют для него первостепенное значение. Все приматы с интересом изучают повадки своих природных врагов и человек не только не исключение, но скорее вершина развития этого познавательного интереса. Негативная угрожающая информация до сих пор приоритетна для нашего мозга, именно эту особенность используют пропаганда и СМИ. Человеческий мозг старается экономить энергию для повседневных операций, но в случае угрозы для жизни не ленится потрудиться.

Следовательно, образ врага имеет и инстинктивную природу и помимо аккумулирования и трансляции негативных сигналов включает множество функций, одни их которых предполагают саму возможность развития сознания, познания, речи, культуры и социальных отношений.

В биологии связь между агрессивностью вида, формой его организации и эмпатией очевидна. Homo sapiens вид коллективный, с развитой социальностью, способный к глубокому и разнообразному проявлению чувств и эмоций, но агрессивный, отличающийся высоким уровнем внутривидовой конкуренции и слабыми биологическими механизмами торможения агрессии. Любовь у нашего вида невозможна без агрессии, ненависти и вражды, а развитая социальность без «плохих других». Враг как вечный внутривидовой конкурент стимулирует появление и развитие человека, культуры и общества.

Враг создает человеческое общество, делает его возможным и на биохимическом уровне – человек обладает развитым гормональным движком, отвечающим за эмпатию. Действие пептидного гормона окситоцина вызывает чувство удовлетворения, спокойствия и понижение тревожности рядом с партнером.[1 - Meyer, D. Selective Serotonin Reuptake Inhibitors and Their Effects on Relationship Satisfaction. The Family Journal, 2007. 15 (4), 392—397.] Однако доверие и ощущение общности с ингрупппой взаимосвязано с чувством неприятия и агрессивности в отношении аутгрупп. Коллективное «Мы» всегда утверждается и собирается против неких «Они», это социологическая максима в процессах групповой динамики в человеческих сообществах.

Враг являлся тем зеркалом, в которое смотрит человек, и это один из основных источников саморефлексии и личностного становления. В известной поговорке «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты», с полным на то основанием можно поменять «друга» на «врага» и она не потеряет своего оригинального смысла: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты».

Таким образом, Враг – это не только страдание и смерть, это рождение, жизнь, развитие. Сможет ли когда-либо человек преодолеть свою биологическую обусловленность и отказаться от Врага? В рамках ныне популярного трансгуманизма пытаются ответить на этот вопрос утвердительно, нам же это представляется совсем не очевидным.

Без Врага нет Героя. То есть, нет психологического взросления, личностного становления и духовно-нравственного развития, нет преодоления низменных чувств и пороков, нет стремления к идеалам, в конечном итоге, нет культуры и общества. Именно Враг, будучи биологическим следствием агрессивности и развитой социальности нашего вида, в качестве своего отрицания порождает возможности преодоления ограничений биологической природы и обусловленности в человеке, его культурного и творческого развития и трансценденции.

Если биология врага редуцируема до первичных биологических потребностей и механизмов, то конструктивистский подход предполагает совершенно противоположный, дихотомический характер восприятия этого явления – образ врага есть конструируемый и воображаемый феномен и посему он является прерогативой исключительно человека. Это не сумма ощущений, инстинктов и типизированного опыта, как у животных, это сложносоставной устойчивый образ, который человек способен не только держать в сознании, но и развивать, изменять, дополняя его новыми чертами и содержанием.

Однако если мы признаем образ врага за социальный конструкт, то мы должны понять и определить тот строительный материал, который используется при конструировании данного образа. И тут мы обнаруживаем, что подобное конструирование основывается не столько на современном знании, эпистеме эпохи и дискурсе, сколько на древнем человеческом материале, который уводит нас глубже, в океан биологического не- и дочеловеческого, инстинктивного.

Также следует отделить процесс формирования образа врага от его конструирования, в первом случае мы имеем дело с естественным процессом, как биологическим, инстинктивным, так и сознательным. Во втором случае, он является результатом целенаправленной деятельности мыслящего субъекта, использующего знания о его биологических и социокультурных механизмах. На этом основании мы и заявили о «конструировании образа врага» и определили несколько обязательных критериев его анализа: биологический, антропологический, социологический, психологический и мифо-религиозный.

Глава 1

Зоология врага: животное-враг и Враг как животное

Образ врага. Начало. Страхи и враги древесных обезьян

Механизмы распознавания «своих» и «чужих» основаны на образовании стереотипов и соответствующих им стереотипических реакциях. Живое существо на любом уровне биологической эволюции разделяет опасное, угрожающее от привычного, безопасного. Наличие внешнего врага, будь то представитель другого вида или внутривидовой враг-конкурент позволяет сбрасывать агрессию вовне и не аккумулировать ее внутри сообщества. Враг дает возможность простейшим сообществам собственно существовать, не повышая уровень внутренней агрессии и конфликтности. Подобно этому и в человеческих обществах наличие внешнего врага «тонизирует» коллектив, интегрирует и мобилизует его жизненные силы и ресурсы. В обратном случае, агрессия копится внутри общества и постепенно разрушает его изнутри.

Начнем с генетической основы наших страхов, идущих из тех времен, когда «Нас» как явления еще не было, а были наши далекие первопредки гоминоиды (человекообразные обезьяны) – небольшие древесные обезьяны, появившиеся приблизительно 25 млн. лет назад: дриопитеки, микропитеки, афропитеки и др. Эти относительно небольшие по размеру приматы питались плодами и молодыми листьями и передвигались на четырех конечностях. Не все гоминоиды стали предками гоминид – (Hominidae, «человечьих») семейства антропоидов, включающего современного человека и его непосредственных предков.

Однако их генетические программы являются нашим наследством и их страхи, и враги преследуют нас и поныне. В качестве таковых выступают змеи, хищные птицы и ночные охотницы – совы. Эти животные, в большинстве своем, уже не представляют опасности для современного человека. Даже в экосистемах, где существует множество ядовитых змей, страх человека перед ними не является значимым, в человеческом обществе доминируют социальные страхи. Человек в качестве объекта охоты/«жертвы» для этих животных практически недосягаем.

Однако страхи и враги древесных обезьян никуда не делись из нашего бессознательного, о чем пишет В. Р. Дольник: «Человекообразным обезьянам из-за крупных размеров хищные птицы и змеи не опасны. Но небольшие древесные обезьяны (а наши отдаленные предки были и такими) очень боятся и хищных птиц, и сов, и змей, охотящихся на приматов среди ветвей. Наша неосознанная иррациональная боязнь змей, ночных и дневных хищных птиц – наше генетическое наследство. И подсознательная тяга и повышенный интерес к ним – оттуда же».[2 - Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. – СПб.: Петроглиф, 2009. С.90.]

Следует предположить, что данные архаические программы существуют на уровне либо более глубоком, чем уровень «коллективного бессознательного» в аналитической психологии К. Г. Юнга, либо на более «нижних этажах» в его структуре. Коллективное бессознательное архивирует опыт не отдельного индивида (индивидуальное бессознательное), а вида и форм его общественной организации. Но только ли собственно вида Homo sapiens sapiens рода Люди (Homo) из семейства гоминид в отряде приматов? На это вопрос нет утвердительного ответа в юнгианской психологии, но есть в этологии и социобиологии, которые признают наличие у человека генетического наследства предшествующих видов (к примеру, связь между брахиацией и любви человека к качелям).

Тоже касается и юнгианского учения об архетипах коллективного бессознательного, которые бесспорно «человечны», связаны с нашим видом и, возможно, его ближайшими разумными предшественниками, они не включают на первый взгляд какой-либо дочеловеческий «обезьяний» материал. Архетипы «персона», «тень», «анима/анимус», «дева», «младенец», «мудрый старец», «небесный отец» и «хтоническая мать», «трикстер» и т. д. явно антропоморфны и отражают наличие сложных социальных отношений, а значит, не относятся в своём генезисе к более ранним стадиями антропогенеза.

К. Г. Юнг утверждал, что коллективное бессознательное включает архетипы и инстинкты, именно в них проявляется наследуемая «животная» составляющая человека. Его последователи (М.-Л. фон Франц, М. Фордхам, Э. Стивенс, И. Якоби и др.) с одной стороны, а зоологи и нейропсихологи (А. Портманн, Дж. Генри и др.) с другой, пытаются соотнести эти два явления и понятия. При этом зоологи и нейропсихологи склонны к физиологической трактовке архетипов, локализуемых ими в структуре ДНК или головного мозга.

Современные нейробиологи утверждают, что инстинкт записан не в ДНК, а в системе связи нейронов. Кодировка относится к системе межнейронных связей, поэтому у человека мало врожденных рефлексов и они не очень устойчивы. Социальные инстинкты строятся на врожденных и закрепляются в мозге в процессе его роста, подкрепляясь в процессе социализации.

Со времен исследования К. Лоренцем поведения серых гусей и открытия им явления импринтинга (запечатления), стало понятно, что образы у животных формируются в процессе раннего закрепления в памяти признаков внешних объектов и обучения. Визуальные характеристики образа врага формируются в сочетании с другими поведенческими условиями – беспокойством родителей, демонстрации ими агрессии или избегающего поведения.

С другой стороны, по мнению К. Г. Юнга: «Психика погружена в нечто имеющее не психическую природу».[3 - Collected Works of C.G. Jung. vol. 8, par. 437.] Способность человека генерировать и структурировать образы и идеи является отражением бессознательных процессов, на которые воздействует «архетипическая реальность» вне пространства и времени.

Не погружаясь в глубины данной проблематики, обратим внимание на тот аспект, который интересен именно в рамках нашего исследования. Архетипы и инстинкты есть наследуемая бессознательная часть человеческой психики, но образы наследоваться не могут – это производные конструкты индивидуального и коллективного сознания, транслируемые и реплицируемые исключительно в культуре. Архетипы используют содержание сознания для своей актуализации, выступая в виде образов, вызывающих базовые эмоции (страх, гнев, удивление и т.д.), которые, в свою очередь, влияют на поведение индивида. Они как старые меха, всегда заполняемые молодым вином.

Генетические структуры не полностью обусловливают специфику образов – актуальное содержание сознания, его личностный, социокультурный и исторический контекст («дискурс» и «эпистема» по М. Фуко), являются важнейшими составляющими нашей образности и метафоричности. К примеру, особенности машинного производства и новые принципы организации фабричного труда в начале XX века экстраполировались на культуру, искусство и воспитание («тейлоризация театра» и «биомеханика» В. Э. Мейерхольда, понимание социальных институтов: школы, армии, работы как конвейеров социализации и т.п.).

Именно культура выступает как метапрограмма ламаркистского «наследования приобретённых признаков», отрицаемого в отношении биологической эволюции. Однако и в этих транслируемых культурой разнообразных и сложных образах, идеях и представлениях есть место генетическому наследию, обнаруживаемому подчас в виде базисного редуцированного фактора, структурирующего сложное социокультурное явление или процесс, институт или идеологически наполненный социальный ритуал.

Мы можем достаточно сложно описывать ритуалы спешивания дворян и представителей других сословий при приближении короля, снятие ими головных уборов и разнообразные поклоны перед его величеством. С другой стороны, эти ритуалы могут быть редуцированы как к ритуализированному проявлению инстинкта «уменьшения в размерах» особи при приближении к альфа-самцу, так и наоборот – занятию доминантом более высокого положения в пространстве как демонстрации его статуса. Но понимание этой банальной биологической подоплеки не описывает всей сложности происходящего социокультурного ритуала, погруженного в определенный исторический контекст.

Следовательно, биологическое и культурно-наследуемое у человека переплетено и образует зачастую неразрывный симбиоз, основанный на эффектах эмерджентности, поскольку общее сложное явление не сводимо к одному, культурному или инстинктивному частному.

Отсюда мы выводим следующую методологическую рамку:

– если какое-либо явление или процесс могут быть объяснены с позиции доминирующего влияния инстинктивного начала, они и должны рассматриваться как в основе своей биологически детерминированные, а социокультурные интерпретации в их отношении должны приниматься как носящие вторичный производный характер;

– понимание социокультурного наследования приобретённых признаков и небиологических факторов эволюции сложных социокультурных систем не предполагает устранение и игнорирование влияния признаков филогенетических;