Клинки и карабины

– Эй, вы чо?! – Рыжий попробовал встать и осел. Протянул руку к Тайсону. Тот шагнул, и остановился, придержанный Жанкой. Та посмотрела на все сильнее топочущую темноту и потянула Тайсона к дверям.

– Стойте! – Рыжий пополз, размахивая рукой, стараясь дотянуться до своих.

Вадим, косясь в странно шумящую черноту за спиной, замер, глядя на свежий след, отпечатавшийся в пыли у правой двери. Лев в треугольнике на подошве, кеды, купленные мелкому в поездке из Финки в Швецию. Сука!

– Я сюда. – Он толкнул дверь и шагнул в моргающую лампами темноту. Следы уходили куда-то вглубь. Девчонка с грустными глазами, задержавшись, кивнула Рыжему и ушла за Вадимом. Жанки с Тайсоном уже не было, они бежали к свободе по левому коридору.

Рыжий, сумев встать и прыгая, вцепился в ручку двери, хлопнувшей за друзьями-предателями. Взвизгнул от обжигающего холода, резанувшего по пальцам и заткнулся, поперхнувшись смрадом, поползшим из-за нее. Кожа прилипла намертво и, шарахнувшись назад, Рыжий оставил ее вместе с мясом. Глянул на обнажившиеся фаланги, блестящие крохотными алыми разводами и заплакал. Топота сзади уже не слышалось, сменившись частым дыханьем и шепотами.

Он так и не сумел оглянуться, начав кричать сразу, как обломанные гнилые зубы впились в шею, плечи с руками, спину. Кричал долго, ровно все время, пока кровь не перестала хлестать во все стороны. И даже дождался одного из слепошарых, как кроты, уродов в больничных пижамах, желтыми ногтями разорвавшего брюхо и вгрызшегося в потроха.

Вадим с девчонкой спустились к новой перегородке. Здесь оказалось не так свободно. Каталки, матрацы, распотрошенные и даже целые, тюки с больничным бельем, стальные боксы с еще виднеющимися красными буквами, подставки для систем, похожие на офисные вешалки на колесиках.

Дверь их не пропустила. Держалась мертво, поблескивая по краям и щелям самым настоящим льдом. Холод стал сильнее, пришлось дуть на руки, растирая и даже приседать. Вадим, чуть вспотев, смотрел назад и вверх. Такие звуки могли быть только в киношных ужасах. А он слышал наяву.

– Дверь откроется. – Грустноглазая потянула рукав олимпийки, блеснув старенькими часами. – Еще минуты две.

– Почему? – Вадим, растирая руки, старался не клацать зубами.

– Это же игра, ты не понял?

– Чего?!

– Игра. – Грустноглазая говорила четко, как маленькому, но Вадим не обижался. Обидишься тут, ага.

Девчонка, притоптывая на месте, продолжила:

– Тут все живое, просто прячется, спит до времени. И не сразу и не на всех включается, даже если зайдут. На взрослых лабиринт реагирует нечасто, просто сейчас проголодался.

– Кто?

– Что, не кто. Не, не так… Что и кто.

Там, наверху, под солнцем, рядом с развалинами, прячущими в себе пыль, дерьмо и бомжей, Вадим точно подумал бы – баба-то крейзи и все. Тут, глядя на грязный лед, покрывающий дверь и не спешивший таять, слушая хрипы, влажный треск и чавканье сверху, он пытался ее услышать.

– Ты не понял? – Грустноглазая улыбнулась. Улыбка у нее оказалась красивой, с ямочками. Да и лет, на самом деле, не пятнадцать-шестнадцать, больше, года на два, девушка уже. – Это не несколько проходов под бывшей онкологической больницей. Это дом, вернее, съемное жилье, только жилец стал хозяином.

– И кто жилец?

– Демон. – Она пожала плечами, мол, ты сразу не понял, что ли? – А его дом – это лабиринт, где коридоров больше, чем когда-то было, почти до бесконечности, здесь даже не один уровень. И люди, играющие в эту игру, дают ему жизнь.

– Да ты гонишь.

Она вздохнула, оттянула воротник олимпийки, показав длинный шрам, проходящий от шеи до ключицы и убегающий вниз. Расстегнула молнию и подняла футболку. Здесь шрам не пропадал, спускался до задорно торчащей грудки, почти разрезав ее пополам, извивался на ребрах и уходил вниз, лишь чуть не коснувшись пупка.

– Мне дали выжить. Срастили… почти все. И выпустили сюда. Я видела таких, как ты с братом, много. Я здесь давно, так уж вышло. Почти ничего не помню.

– Почти?

Она робко улыбнулась.

– Те, с тобой, очень злые и испуганные. Жестокие… особенно девушка. Не стала все говорить, зачем? Я приехала к бабушке. Мы с ней жили в деревне, она заболела, пришлось везти сюда, самой назад. Школа, экзамены впереди, я же на медаль шла.

– Какие экзамены?

– Выпускные, ну… В школе, когда билеты, по ним отвечать, писать сочинение. Ты чего, не учился?

Вадим охренел. Натурально, просто взял и охренел. Вокруг такое дерьмо, а она про школу.

– ЕГЭ у нас. Без сочинений и все такое.

Дверь не отмерзала, рыканье и чавканье влажно лились вниз, а непонятная дурочка смотрела с почти открытым ртом.

– Ну… Ладно. В общем, мне сказали идти в морг, объяснили, куда и как, спустилась на лифте и вышла уже сюда. Вот… не живу и не умираю. Нас таких несколько.

– А кто вот это сделал? – Вадим кивнул на шрам.

– Бабушка.

Он сглотнул. И начал сдвигать каталки, системы и всю халабуду вокруг завалом, типа баррикады. Не нравилось ему, что наверху притихли.

Может, не врет, может, живет и помогает. Вадим ужасами не интересовался, ему вообще нравилась фантастика типа «Звездных войн» или «Стражей» с их енотом. Не любил и не верил, только хруст и порыкивание сверху заставляли думать иначе.

Не врет, наверное… Часы такие, «Монтана», батя с детства сохранил, говорит, в девяностых самые понтовые были у пацанов. И олимпийку помнил, Юэсей чемпион, на даче мачеха носила такую же, от мамы оставшуюся. Кеды? Ну, а чо, батя говорил – в девяностых, в начале, все донашивали, на новое денег не было. А эта вообще с бабкой жила и в деревне. Красивая. Вадим вспомнил офигенные сиськи и думать забыл про шрам. И живот хорош…

– Эти не страшные. – Грустноглазая кивнула наверх. – Так, жрут, если могут, как крысы здесь живут.

– Тебя как звать?

– Не помню. Бояться надо других. Если мы найдем твоего братишку, то другие будут рядом. У хозяина лабиринта их целая коллекция.

– Откуда ты все знаешь?

Она снова красиво и грустно улыбнулась.

– Меня не просто залечили, а держали в клетке, заставляли смотреть и слушать. Вот это все питается болью, страхом, кровью и душами. Здесь много людей умерло, страдали, боялись, мучились, кто-то с собой кончал. Вот дверь и открылась, оттуда, снизу. И теперь этому всему нужно питаться.

Вадим понимающе мотнул головой. Ну да, все как в кино. Только на самом деле, сука. И этот, поперся сюда, с уроков удрал, он же ему кричал, только не понял, куда Санек поперся. Дебил, все из-за него.

– А еще вы что-то натворили всякого за последнее время.

– Чо?

– Ты думаешь, вот это просто само по себе случилось? – Она показала вокруг. – Вы же там не хотите жить по-хорошему. Вот и…

– Где там? – Вадим немного устал от ее нудятины, если честно.

– Снаружи. – Грустноглазая замолчала, закрывшись от него.