Данте

В 1311 году, в самом начале похода, пишет он такое же торжественное послание «ко всем государям земли», как двадцать лет назад, по смерти Беатриче. Но то было вестью великой скорби, а это – великой радости.

«Всем государям Италии... Данте Алагерий, флорентийский невинный изгнанник... Ныне солнце восходит над миром... Ныне все алчущие и жаждущие правды насытятся... Радуйся же, Италия несчастная... ибо жених твой грядет... Генрих, Божественный Август и Кесарь... Слезы твои осуши... близок твой избавитель»[10].

Может быть, казалось Данте, что в эти дни готово исполниться услышанное им в видении пророчество бога Любви тем трем Прекрасным Дамам, таким же, как он, нищим и презренным людьми, вечным изгнанницам:

Любовь сказала: «Подымите лица,
Мужайтесь: вот оружье наше...
Наступит час, когда, в святом бою,
Над миром вновь заблещут эти копья!»

Слишком настрадавшиеся люди легко обманываются ложными надеждами: так обманулся и Данте надеждой на Генриха; принял мечту за действительность, облака – за горы, марево воды – за настоящую воду.

Генрих и Данте близки друг другу хотя и очень глубокою, но не последнею близостью. Та же у обоих «прямота», drittura, по слову Данте, – как бы одна, идущая от души человеческой к миру и к Богу, геометрически прямая линия правды, противоположная всем кривым линиям лжи. Оба – «люди доброй воли», – те, о ком Ангелы пели над колыбелью Спасителя:

Мир на земле, в людях доброй воли.
Pax in hominibus bonae voluntatis.

Оба – высокие жертвы человеческой низости. Главная же близость их, может быть, в том, что оба – люди не своего времени. Но здесь начинается и то, что их разделяет: Данте – человек далекого будущего, а Генрих – близкого прошлого; тот родился на тридцать-сорок веков раньше, а этот – на три-четыре века позже, чем следует. Римская Священная Империя Генриха отделена от Монархии Данте тем же, чем прошлое отделено от будущего, и непохороненный покойник – от нерожденного младенца.