– Отчего, Митрий, самъ не снедавши, стоиши ту? – спрашивал в ответ княжич.
– Мне не можно. Язъ возросъ уже, – отвечал, улыбаясь, молодой боярин.
– Не прельстити тобе мя, Митрий. Вемъ, яко ни малымъ, ни возрослымъ нельзя снедати предъ причастиемъ, – нахмурив бровки и немного подумав, отвечал княжич.
– Да ты ступай отай, яко хощеши на дворъ. А тамо сходи до трапезной, да и поишь чо. Мнихи чай ти не откажуть. Яко же возвернеши ся, зде же и не сказывай, – настаивал, улыбаясь, Митрий.
Княжич задумался на несколько мгновений, но, посмотрев вверх на молодого боярина и увидав лукавую улыбку на его устах, ответствовал:
– Иди-ко ты сам, Митя в трапезную. Поишь, и мне принесеши…
Тут одна створа храмовых врат распахнулась, скрыпнула, и в клубах морозного пара в собор негромко нырнул, слегка шаркая валенками по каменному полу, служка Ряполовских. Быстро и незаметно подошел он сзади к боярину Ивану и негромко зашептал ему на ухо. Услыхав что-то от слуги, боярин вдруг нахмурился, округлил глаза. Затем резко отстранил от себя служку и, потянувшись к Василию Васильевичу, стал негромко говорить ему о чем-то через плечо. Услыхав слова старшего брата, заволновались Семен и Дмитрий. Великий князь, оторвавшись от молитвы, слушал с предельным вниманием.
– Что велиши, княже? – задал вопрос Иван Ряполовский, заканчивая свой короткий сказ.
– Язъ с своею братьею в крестномъ целовании, то как можетъ быти такъ? – вопросом на вопрос недоуменно отвечал боярину Василий Васильевич.
– Поостерегись, княже, ради Христа! Никитка верныи холопъ, николи же не оманывалъ, – вымолвил, словно взмолился, Ряполовский.
– А ну подь сюды борзо, перескажи князю! – повелительно, но с тревогою в голосе молвил боярин, обращаясь к слуге.
Мгновенно представ пред княжески очи, тот склонился в поясном поклоне и, не разгибаясь, вымолвил:
– Не вели казнити, княже!
– Молви скоро, – негромко велел Василий, нахмурив брови и с тревогой во взоре.
Слуга, так и не разогнувшись до конца, не поднимая глаз на Великого князя, стал быстро, но внятно рассказывать, что уже четверть часа назад к монастырским воротам по глубокому снегу движется череда саней, крытых рогожами. Чай уже с горы съехали да добрались до обители. Саней-то сотни полторы. Судя по слухам от окрестных смердов, в каждых санях по два доспешных воя, а третий ведет запряженного коня. Де ко княжеской стороже подобрались еще в темноте и сняли тую врасплох…
Тут северные врата собора со скрипом распахнулись, и в храм с криком ворвался один из доспешных дворян князя. Простужено и хрипло проорал он во всю глотку:
– Беги, княже-господине, спасай ся! Можайцы в обители, да Шемякины люди уже сторожу поимали у воротъ…
Служба в храме, и без того уж притихшая, прервалась совсем. Резко обернувшись в сторону раскрытых церковных врат, князь увидел, что в деснице воина зажата обнаженная, окровавленная сабля, а обе длани и лицо его в крови. Медлить было нельзя ни минуты.
– Иван! С Семеном да Митрием скоро берите сыновъ, да бегитя ко мнихамъ. Спрячуть чай в кельяхъ, – негромко, переходя на шепот, но твердо выпалил Василий.
– Како же ты, княже? – с мольбою вопросил Иван.
– Ступаите, вборзе! – уже с нетерпением крикнул Василий.
Дмитрий и Семен Ряполовские послушно схватили на руки княжеских чад – Ивана с Юрием и бросились к раскрытому порталу.
– Несть! – зычно крикнул Василий. – Уходьте полуденными[6 - Полуденный (русск.) – южный.] вратами!
Митрий и Семен послушно исполнили волю князя. За ними поспешил Иван Ряполовский.
– Иванъ! Гляди же, сыновъ моих убереги! – крикнул князь вдогон.
Затем, обернувшись к иконостасу, наложил на себя крестное знамение и молвил:
– На все воля Твоя, Господеви!
– Княже, бегти надо ти на конюшенный дворъ, – вымолвил пораненный воин, опускаясь пред Василием на колени, теряя силы и подплывая кровью.
– Спаси тя Христосъ, – промолвил князь и ринулся в открытые врата северного портала. По глубокому снегу небыстро добежал он до конюшни. Запыхавшись, открыл воротную створу и увидел, что у коновязи нет ни одной лошади.
– Не бе мне коня уготовано! – в отчаянии крикнул он.
Произнеся это, Василий напряженно осмотрелся и вновь побежал в собор. Быстро добравшись туда, велел мнихам накрепко затворить все врата. Те с перекошенными от страха лицами беспрекословно исполнили приказ князя. Василий осмотрелся. На полу в луже крови лежал воин его двора, что предупредил господина, подняв сполох. Над ним склонился кто-то из монастырской братии. Василий подошел и присел пред лежавшим воем. В церковные врата забарабанили, требуя открыть.
– Живъ ли? – спросил Василий монаха.
– Живой есть, токмо язвленъ зле, – негромко отвечал мних.
– Почто же зде ти, княже? – прошептал воин сквозь зубы, открыв глаза.
– Понадеял ся язъ грешныи на крестное целование… не повеле себе ничего уготовити, – отвечал князь со скорбью в голосе.
В ту минуту в северные церковные врата ударил таран.
– Отворяите! Ни то силою врата сымемъ! – орал кто-то снаружи.
Удары в воротные створы становились все сильнее и сокрушительнее. Посыпалась штукатурка с фресками.
– Княже, воспрети имъ крушити церковныя врата, – молвил с трепетом кто-то из братии.
Василий подошел к запертым вратам и громко вопрошал:
– Эй! Есть среди вас кто из бояр, аль бо князь?
– Кто самъ есть таковъ? – послышали снаружи.
– Великии князь Московскии, – сказано было в ответ.
– Великий князь Димитрий на Москве! Ту же несть Великому князю, – последовали ответ и веселый гогот.
– Цыцъ те, холопы! – прикрикнул кто-то грозно снаружи
– Зде язъ есть, боярин Никита Добрынскии, княже! Узналъ ли мя? – громко произнесено было тем же голосом.
– Узналъ ти, Никита. Чего хочеть брать мой князь Можайскии Иван Андреевич?
– Вели мнихамъ отворити врата, княже, – ответил Добрынский.
– Поди, Никита, молви Ивану, де хочетъ Димитрий (Шемяка) Великого стола, отдамъ ему. Перескажи, де приму постригъ зде же в Троице, не выиду из обители. Буду Господа молити за братью свою. Не помыслю никоего лиха супротивъ братьевъ! – со слезами на глазах, но уверенно и твердо промолвил Василий сквозь запертые врата.
С той стороны слышен был лишь негромкий разговор. Однако удары тарана прекратились.