Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России

– Сложно ли будет обстреливать их укрепления в тех местах? – поинтересовался эфенди.

– Там, куда мудрый Караджа-бей перебросил новые орудия и отряды из долины, стена уступами поднимается вверх по большой и высокой скале. Значит, там укрепления не столь надежны. А перед ними – гора, с которой наши пушки могут достать оборонительные сооружения греков своими ядрами, – отвечал первый турок.

– И как скоро наши воины начнут обстрел и приступ? – спросли эфенди.

– Пушки откроют огонь завтра утром, приступ тоже будет завтра после обстрела, чтобы греки не успели стянуть туда свои войска, – отвечал турок.

Услышав эти слова, Искандер бесшумно поднялся и оставил место своего ночлега. Теперь, после услышанного, им руководило одно желание – дать скорее знать грекам о том, что задумали турки. В турецком войске он неплохо научился владеть луком. Потому однажды на базаре в Эдирне Искандер купил себе хороший лук и тул со стрелами. Керим-эфенди, зная страсть своего слуги-толмача, не противился тому и даже часто брал его с собою на охоту. Искандер доставлял удовольствие своему господину, когда поражал где-нибудь в кустах волка или лису с расстояния ста шагов. Порой эфенди, гордясь перед своими друзьями охотничьими трофеями, добытыми его слугой, хвалил Нестора:

– Всемилостивый Аллах наделил этого слугу не только светлой головой, умением писать и постигать языки. Искандер, всемогущий Аллах дал тебе зоркий соколиный глаз и твердую руку. Потому будь благодарным и верным слугой мне – своему господину и великому султану.

Сейчас, в наступившей темноте южной ночи, усиленной тенью горных склонов в долине, Нестор пробрался к походному возу эфенди и достал свой лук и стрелы. Затем вынул из кармана небольшой обрезок пергамента, разжег свечу под возом. Достал и обмакнул перо в чернильнице, написал на обрезке пергамента несколько строк по-русски, а затем по-турецки. Свернул в свиток и привязал у наконечника стрелы. Сунул ее в тул, затушил свечу и незаметно двинулся в сторону «Длинной стены»…

* * *

Перед рассветом следующего дня деспота Константина неожиданно разбудил Георгий Сфрандзи, тряся его за плечо. Как только секретарь увидел, что деспот открыл глаза и сел на ложе, то молвил:

– Государь, прости, что нарушил твой сон в столь ранний час. Но один из наших воинов, несших караул на башне ворот, подобрал стрелу с письмом у наконечника. Он принес ее мне. Я ознакомился с посланием, написанным по-турецки и, кажется, по-сербски.

– «Османы утром начнут бить по стене у высокой скалы в десяти стадиях восточнее. Потом последует приступ. Торопитесь», – прочел Георгий.

– Подай, взгляну! – молвил Константин.

Комит подал обрезок пергамента.

– Турецкого я не знаю. Но первые строки написаны не по-сербски, скорее всего, это болгарский или другой славянский язык, – сказал Константин, рассматривая написанное.

– Можно ли этому верить, государь?

– Думаю, да. Так, я встаю и поднимаюсь на верх воротной башни. Ты же немедля пошлешь вдоль стены к скале отряд стрелков числом до двухсот воинов. И вели усилить там наблюдение, – распорядился Константин.

– Да, еще, Георгий. Буди Фому. И сей час вели подогнать запряженные возы к башням стены. Вдруг нам неожиданно придется снимать наши фальконеты и кулеврины на этом участке и перевозить их в другое место! – крикнул уже вдогон уходившему Сфрандзи деспот Мистры.

После этих слов до уха деспота донесло дальний гул первых залпов мощной артиллерийской канонады.

– Боюсь, как бы мы не опоздали, – услышав гром турецкой артиллерии, промолвил про себя вставший на ноги деспот.

* * *

Спустя два часа турецкие пушки обрушили тяжелыми каменными ядрами часть «Длинной стены» у высокой скалы. Пушек у греков там не было. Как раз в тот час туда же подошли стрелки, посланные Георгием Сфрандзи. Они увидели, что воины, охранявшие стену в этом месте, погибли под обвалами камней или отступили. Стрелки устроили оборону, как могли, близ пролома на уцелевших куртинах, среди глыб и обломков стены в проломе и на вершине скалы. Через четверть часа турки пошли на приступ. Они подтянули и бросили в прорыв до трех тысяч воинов и янычар. Греческие, генуэзские лучники и арбалетчики встретили их ливнем стрел. Сопротивление длилось более часа. Затем уцелевшие стрелки стали отступать вдоль стены на запад – к долине.

Когда деспот Константин узнал об этом, он приказал снять с башен всю артиллерию. Орудийные станки и лафеты оставляли на месте, снимали и грузили только стволы. Обоз с орудиями в сопровождении надежной охраны был отправлен в Мистру. Затем деспот приказал взорвать куртину восточнее правой башни, фланкирующей ворота, а пятистам воинам велел занять круговую оборону в башнях и воротах.

Еще через два часа он узнал, что пятитысячная турецкая рать прошла пролом и хлынула на территорию Пелопонесского полуострова. Оставив часть гарнизона «Длинной стены» охранять воротную систему в круговой обороне, он немедля в сопровождении своих соратников и воинов двинулся к Мистре. Теперь надо было спасать столицу и города Мореи. Фома во главе своих воинов поспешил в Монемвасию.

В течение двух недель османы грабили восточную часть Пелопоннеса. Но они не стали брать греческих городов. Разорена и выжжена была только сельская округа. Возвращаясь восвояси, турки угнали с собой в рабство 60 тысяч человек мирного греческого населения.

* * *

Недолго длилась иллюзия примирения. Униженный, ослепленный, лишенный власти Василий Васильевич не был сломлен морально. Он не позволил вывести себя из игры и не забыл, что он – законный Великий князь Московский. Проливая слезы перед Шемякой, высказывая ему благодарность за «милосердие», он был далек от мысли, что стезя его как государя и правителя окончена. Не мира, но мести и торжества над соперником жаждал униженный князь. Он понимал, знал и чувствовал, что Шемяка некрепко и ненадолго угнездился на Москве. И не только шестое чувство подсказывало ему, что растет и ширится движение за возвращение на Великий стол законного обладателя его. Пребывание в Вологде было непродолжительным. Вскоре со всем своим двором князь Василий отправился на Белое озеро, в монастырь, основанный святым Кириллом, учеником Радонежского чудотворца Сергия.

В бревенчатой трапезной палате Кирилловой обители было довольно людно. На дворе стоял ясный морозный январский день. Василий Васильевич в окружении верных бояр и дворян, вооруженных до зубов, сидел во главе стола одесную Белозерского игумена владыки Трифона. Трапеза подходила к концу. Меды уже выкушали. Каши, рыбные блюда и прочую снедь отведали. Монастырская братия угощала князя и его людей винами да сладкими закусками.

– Вотъ и доспелъ к тобе, владыко, всемъ своимъ дворомъ. Есчо в Вологде мыслилъ в Белоозере сущую братию накормити и милостыню дати. А ты, владыко, мя и моихъ людей самъ употчевалъ. Жаль токмо, не вижду тя, отче, – говорил князь, развернувшись вполоборота к игумену, улыбаясь и поправляя черную повязку у себя на глазах.

– Не печалуй ся, княже. Очи еста – твои детушки, Иоанн да Юрий, да суть мы – чернецы убогие, да слуги государевы: князья, бояре, дети боярскыя, служилые люди, – отвечал Трифон.

– И то, владыко, бегутъ от Дмитрия Шемяки да от Ивана Можайского служилые-т ко мне. Вотъ и надысь пришли с Москвы князь Иванъ Стрига Оболенской со своими людми да сынъ боярский Иванъ Руно со товарищи. Быти ныне Великому княженью на Вологде да на Белоозере, – промолвил со словами иронии князь Василий, обнимая за плечи и прижимая к себе юного княжича Ивана.

– Несть бо льзя таковому государю в такой дальней пустыне заточену быти, – сочувственно произнес Трифон.

– Радъ бы, да грехи в рай не пущають. Крестное целование что камень тяжекъ есть на раменахъ моихъ, – отвечал князь владыке.

– А коли тако, властию своею сниму с тя крестное целование, данное князь Дмитрею. А грехъ тотъ на ся возьму, – сурово и твердо изрек владыка.

– Ежели сполнишь сие, отче, в Вологду не вернусь. Поиду со своимъ дворомъ на Тферь, – помолчав и подумав недолго, решительно вымолвил князь Василий.

* * *

Борьба за Великий стол для тверских князей давно отошла в прошлое. Но в политической системе Русской земли Тверь занимала особое место. Тверские князья испокон века ни формально, ни фактически не подчинялись Москве. Даже на Куликовом поле не было среди русских войск тверских полков. Ревниво и опасливо следили в Твери за успехами Москвы и традиционно видели своего ближайшего союзников в лице Великих князей Литовских.

Князь Борис Александрович Тверской еще недавно был единомышленником Шемяки. Но за последние месяцы многое переменилось. Слепой Василий Васильевич казался ему менее опасным на Московском Великом столе, чем деятельный и дерзкий Шемяка. Потому и принял дружелюбно Тверской князь бывшего князя Московского и «дал ему у себя поопочинути», воздал ему «честь великую» и «дары многи». Верно, наслышан был князь Борис и о том, что крепнет и полнится людьми да слугами двор Василия Васильевича. Дворы же Дмитрия Шемяки и Ивана Можайского пообеднели да обезлюдели. В той же Литве усилились сторонники князя Василия. Понимал князь Борис, что скоро переменится власть на Москве. И вот тогда уж не простит законный Великий князь Московский Тверскому князю сговора с Шемякой. Василий же Васильевич понимал, что рано ему праздновать победу, а иметь надежного союзника в борьбе с Шемякой не помешает. Но союз тот должен был стать нерушимым, чтоб никто потом не мог пойти на попятную. Любили в ту эпоху в таких случаях скреплять договоры («правды») кровью. Так на седьмом году жизни наследник Великого стола княжич Иван и стал участником важного государева дела. Был он обручен с четырехлетней Марией, дочерью Тверского князя.

* * *

Ровно через год после своего ослепления, 17 февраля 1447 года по Р. Х., Василий Васильевич въехал в столицу. В феодальной войне произошел решительный перелом. Но до мира было еще далеко. Многие северные города, а в их числе Галич, Юрьевец, оставались еще в руках Шемяки. Знал тот, что там поддержат его.

В Казани же произошла кровавая усобица. Гроза Русской земли хан Улу-Мухаммед был безжалостно умерщвлен своим же сыном Мамутеком. Престол достался ему. Младшие братья его, Касым и Якуб, бежали со своими людьми, спасая жизнь. Мамутек явно стремился доказать всем, что, почти как и сто лет назад, во времена «великой замятни» в Орде, он готов пролить потоки крови, пустить под нож всю родню и тысячи супротивников, чтобы удержать власть в своих руках. Но и беглецы из Орды уже сто пятьдесят лет назад проложили дорогу на Русь. Тогда еще «добрый царь Узбякъ» (хан Узбек), обращая Орду в ислам, обрезая послушных и равнодушных к древним верованиям подданных, резал всех непослушных иноверцев. Десятки тысяч татар – несториан и православных, оставшись верными христианству, бежали на Русь. Верно, привели они с собой и соплеменников, что поклонялись Будде, а то и чтили древнюю монгольскую религию Бон. На Руси ни тех, ни других не трогали. Да и позже приходили татары тысячами и селились, принимая с поколениями русскую веру. Теперь же во главе своих сторонников пришли в Русскую землю Касым и Якуб и просили Василия Васильевича принять их. Не отказал Великий князь Московский. Принял беглых царевичей, дав им в удел Мещерский край. Даже веры магометовой не просил менять. Так Городец-Мещерский и стал Касимовом. А недалече возник и татарский Кадом. (В первой трети XX века нашли археологи в Касимове фундаменты древней мечети. Но уже в XVIII столетии никто там про мечеть и не ведал.) Так или иначе, только в лице «царя Казанского» Мамутека нажил себе Василий Васильевич лютого врага. В ноябре 1447 года послал казанский царь своих князей «воевати Володимеръ и Муромъ и протчие грады» Русской земли. Навстречу им двинул Великий князь свои полки. Татары казанские повернули вспять. Но и русские не пошли вдогон. Нужно было решать дела с Шемякой.

Тем временем 15 декабря 1448 года состоялось на Москве дивное и знаменательное событие. На поместный собор Русской православной церкви съехались все русские епископы. Собравшись вместе, выбрали они и поставили митрополитом Всея Руси рязанского епископа Иону. Новый митрополит уже не поехал на поставление в Царьград. Навсегда пресеклась древняя зависимость русского священства от Цареградского патриарха. Началось «самоглавенство» (автокефалия) Русской церкви.

А Василий Васильевич двинул войска в сторону Галича – столицы Шемякиного удела. Дойдя до Костромы, Великий князь начал переговоры. Дмитрий Юрьевич согласился заключить мир. В очередной раз состоялось крестное целование, были составлены «проклятые» (клятвенные) грамоты о мире. Заключив мир, Василий Васильевич пошел от Костромы через Ростов к Москве и пришел в столицу на Фомину неделю 31 марта 1448 года. Под той датой московский летописец отметил: «А сын его князь Иванъ былъ в Володимире».

Восьмилетний княжич не был в походе с отцом. Он находился во Владимире с войсками, преграждавшими казанским ратям пути вглубь Русской земли. Так с молодых ногтей приучал отец сына к нелегкой походной жизни. Де, первая обязанность князя – ратный труд. Пусть-де воеводы да вои привыкают видеть в княжиче своего будущего государя и военачальника. Были, конечно, при юном Иване бояре Ряполовские – Семен да Митрий.

Недолог был мир с Шемякой. В начале 1449 года он, «преступив крестное целование и проклятые к себе грамоты», начал военные действия. Не дремали московские воеводы и быстро двинули войска к Галичу. Там, у города, 27 января произошло большое сражение. Не помогли Галичскому князю пушки, палившие с городских стен, не помогла крепкая позиция на горе близ крепости. В «сече злой» противник Великого князя был разбит наголову. Почти вся пешая рать Шемяки полегла под стенами Галича, а сам он с остатками конницы бежал с поля битвы. Город сдался на милость победителя. Удельное княжество Дмитрия Юрьевича перестало существовать. Шемяка бежал в Новгород. Бояре новгородские приняли его с распростертыми объятьями. Рады были они продлить усобицу в Русской земле, дабы ослабить Москву и тем укрепить свою власть. Великий Новгород «целовал крест Великому князю Дмитрию (Шемяке) заедино». Так начался новый, последний этап последней феодальной войны в Русской земле. Понял Шемяка, что нет у него более возможности «быти на Великом княжении». С той поры и стал он, как мог, вредить своему врагу. Летом 1450 года от Р. Х. «изгоною ратью» вместе с новгородцами захватил он (врасплох) богатый торговый город Великий Устюг. Сторонников Василия Васильевича по велению Шемяки его слуги «метали в Сухону реку, вяжучи камение великое на шею». Лишь один устюжанин, уже «на дне седя», ухитрился срезать веревки, освободиться от камня, «и выплове вниз жив, и утече на Вятку».

* * *

Тяжелая весть потрясла древний Константинополь 30 октября 1448 года. Пришла эта весть из Сербии. На Косовом поле, обильно политом христианской кровью еще в 1389 году от Р. Х., османами ныне было наголову разгромлено венгерско-сербское войско, возглавляемое трансильванским правителем Яношем Хуньяди. А на следующий день скончался автократор Ромейской империи Иоанн VIII Палеолог, узнавший о разгроме христианского ополчения. С этим все надежды его на помощь Запада рухнули окончательно. Сердце престарелого базилевса не вынесло очередной трагедии. Известия эти через несколько дней докатились до Пелопоннеса. Беспокойный авантюрист Дмитрий Палеолог первый со своим двором добрался до Константинополя морем, чтобы захватить престол империи. Однако синклит[22 - Синклит (греч.) – сенат.] и правительство отклонили претензии Дмитрия. Георгий Сфрандзи, находившийся по распоряжению деспота Константина в те месяцы в Константинополе, не жалел в те дни ни сил, ни денег. Да и в столице уже заранее решили, что новым автократором будет провозглашен деспот Мореи, правитель Мистры Константин Драгаш. В Мистру было отправлено посольство, состоявшее из членов синклита и патриаршего клира.

* * *

Стояло светлое, но не солнечное, холодное и сухое утро 6 января 1449 года от Р. Х. Во дворце деспотов Мистры проходил обряд провозглашения нового базилевса Ромейской империи. Ярко горели дымные факелы и светильники в одностолпной каменной палате дворца, ибо рассеянный утренний свет проникал через узкие, подобные бойницам окна. Лица людей были торжественны и строги. Дорогие наряды из парчи, венецианского бархата и дорогого сукна красовались на знатных мужах и высших чинах. Константин XII уже был поднят, стоя на щите, воинами и приближенными, по древней ромейской традиции. Ему уже были вручены инсигнии[23 - Инсигнии – знаки власти (скипетр и держава).] императорской власти. Он уже произнес клятву автократора. Теперь же, в наброшенном поверх чешуйчатого доспеха облачении базилевса, с венцом на голове, воссев на престоле, он вел разговор с людьми своего двора и послами из Константинополя. Деспот Димитрий на торжество не приехал.

– Ныне предстоит нам оставить нашу любимую Мистру и отправиться в Константинополь. Мы уже знаем, какая тяжесть ответственности ляжет на наши плечи. Все хорошо помнят, как нам пришлось управлять страной во время отъезда покойного брата Иоанна в Феррару и во Флоренцию. Думаю, что выбор синклита во многом определен и этим, – отмечал в своей тронной речи Константин.

– Да, достойнейший автократор. Синклиту пришлось нелегко, когда потребовалось утвердиться в этом решении. В столице могли случиться военный переворот и кровопролитие. Ведь у деспота Димитрия есть и там свои сторонники. Однако синклит готовился к этому, и священство поддержало его, – отвечал с поклоном один из послов.