Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России

– Умолкни, трусливый пес! Иншалла!

– Господин! Их стрелы сыплются, как дождь! Береги себя!

Ветер усиливался. Посад догорал, и дым легко сносило в Занеглименье. Московские лучники осмотрелись и начали метко разить татар со стрельниц и стен.

«Ссс-шок!»

Толстый русский арбалетный болт[25 - Болт – арбалетная стрела.] просек кольчугу на правом плече мурзы Ямгурчея и окровавленным концом вышел со спины. Тот заскрипел зубами.

– Суккен сек! – выругался, шипя, роняя клинок, качнулся спиной назад. Верный Ибрагим был рядом и уже тащил своего господина подальше от стен Кремля…

Взять столицу изгоном[26 - Изгон (русск.) – внезапное нападение.] Мазовше не удалось.

Зловещее зарево догорающих пожаров то вновь вспыхивало, то утихало окрест Кремля. Ветер поднимал гарь и сажу. Солнце садилось в багровеющее пожарище. Стучали топоры и молоты. Москвичи трудились и сновали близ кремлевских стрельниц и стен. Ставили «пристрой градный». Слышались то матерное словцо, то острая шутка, то молитва. Клали бревенчатые клети, крепили бревнами каменную кладку прясел и башен, ставили предмостные укрепления, выкладывали железные и медные орудия на быстро сколоченные деревянные лафеты, таскали и накладывали в стрельницах малыми горками каменные ядра и железную картечь, бочонки с порохом. Иван Ряполовский, закованный в стальной колонтарь[27 - Колонтарь (русск.) – доспехи без рукавов из двух половин, передней и задней. Застегивались на плечах и боках латника железными пряжками. Каждую половину от шеи до пояса составляли ряды крупных металлических, горизонтально расположенных пластин, скрепленных кольчужным плетением. У пояса крепилась кольчужная сеть – подол – до колен.], на металлических пластинах которого играли тускнеющие блики пожара, стоял в окружении своих братьев и соратников на верхнем венце Никольской стрельницы напротив большого торга. Левую руку его облегал тяжелый щит – «павеза» с продольным долевым желобом. Из-под длани десницы смотрел он за стену на юго-восток. Татарские стрелы изредка долетали сюда и бились о камни стены на излете.

– Митрий, вели пушкарямъ да затинщикамъ есчо разъ по Пожару[28 - Пожар (русск.) – будущая Троицкая (Красная) площадь Москвы.] да по Зарядию выпалити, – властно приказал он младшему брату.

Младший Ряполовский исполняя волю старшего быстро пошел к спуску на нижний ярус стрельницы. Через три минуты «тюфяки» и «пищали затинные», развернутые на стрельницах, дали громогласный залп в сторону догорающего торга. Все окутал едкий пороховой дым. Но татарские стрелы перестали осыпать юго-восточный сектор Кремля.

– Добро… Эх-эх! С зарания надо было ставити пушки да писчали на стрельницы. То и не подлезли бы татарове под градския стены. Ну да ниче, задали имъ жару, – сказал Иван Ряполовский удовлетворенно и сплюнул, тронув рукой тяжелую саблю на поясе.

– Сколь ихъ полегло под градомъ ныне?! – с удивлением отметил-спросил Дмитрий.

– Тысчи две, а то и поболее суть, – отвечал Дмитрию сын боярский Федор Басенок, скинув кольчужные рукавицы и потирая покрытые засохшей кровью длани о кольца байданы[29 - Байдана – разновидность кольчатого доспеха. От кольчуги байдана отличалась лишь размерами и формой колец. Кольца байданы крупные, плоско раскованные. Крепились они либо внакладку, либо на гвоздь или шип, что давало сочленению большую прочность. Весила до 6 кг и представляла надежную защиту от ударов сабли или секиры, но от колющего удара и стрел спасти не могла из-за большого диаметра колец.] на персях.

– Да, не менее, – молвил Иван Ряполовский.

– Уже тъ посекли мы ихъ у Неглиненской стрельницы. Аж руда по реке текла. А дале погони ихъ в Занеглимение. И тамо тъ секли, доколе стрелы ихъ аки дождь не посыпаша. Меня и приложи тоды стрела в левое рамено. А и нашихъ воевъ погибоша немало, – рассказывал Руно, трогая перстами десницы раненое плечо.

– Сколь же нашихъ побито ныне? – спросил Дмитрий.

– Мыслю, тысчи полторы народу, а и не менее, – молвил Иван Ряполовский, перекрестившись.

– Царствие небесное всемъ християнамъ, зде смерть приявшимъ, – тихо молвил кто-то.

Все стали творить крестное знамение.

– Ты, Федька, ныне же проследи, како изъ оружных клетей припасъ людямъ роздати: щиты, луки со стрелы, рогатины. А ты, Митрий, сей же часъ дозри, како плотники да смерды готовятъ пристрой градный, – вновь повелительно молвил Иван.

– Все сполнимъ, бояринъ, – отвечал Федор и, поклонившись, быстро удалился.

За ним последовал и Дмитрий.

Вечером и ночью было тихо. Лишь изредка из татарских станов доносило непонятные русскому уху арабские слова намаза и погребальной молитвы. Пришло душное, дымное, жаркое утро 3 июля. Рассвело. Южный ветерок стал сносить дым чадящих пожарищ куда-то за Кучково Поле. Напрасно долго и внимательно вглядывалась московская сторожа со стрельниц в сторону Заяузья и Замоскворечья. Там было пусто. Отправили дозор к Яузе, повысмотреть, поглядеть, где ворог. Ордынцев будто ветром сдуло. Дозор вернулся и донес, что татары ушли, бросив медные и железные вещи, награбленные в русских селах и посадах, и «прочего многово товару». Гроза миновала. Верно, не знал «царевич» Мазовша, что Великий князь уже далеко на Волге, у устья Дубны, что не скоро появится он со своими полками. А может быть, побоялись ордынцы и ночной вылазки, да и пушек кремлевских. Словом, спас Москву простой народ да служилые люди, хотя государя с полками там и не было.

Через две недели Великий князь вновь был на Москве. Он только что сошел с коня на Соборной площади Кремля, поддерживаемый слугами и сыном Иваном. В пропыленном дорожном кафтане, с черной пропыленной повязкой на глазах принимал и выслушивал Василий Васильевич выборных от народа и духовенства. Уже не тревожно, но радостно звонил вечевой колокол. Хлопая крыльями, разлетались в разные стороны голуби. Чирикали воробьи.

– Здравъ буди, Великий государь! – приветствовали князя сотни голосов.

– Здравы будите, все людие и священство! – отвечал князь.

– Иде же лесъ велишь валити, князь-батюшко? – спрашивали, кланяясь Василью Васильевичу в пояс, мастеровые да торговые люди.

– Лесъ валите, возите да сплавляите, где глянетъ ся да где способнее. Хоть в Серебряномъ Бору, хоть и по Яузе, – отвечал князь.

– А как велишь, Великий государь, домы тъ ставити, по прежнимъ местамъ или по-иному? Молви намъ слово твое, дабы слуги и мытники твоя не препятали да не пререкали ны? – вновь следовал вопрос.

– Вы не унывайте, ставите храмины по своимъ местамъ. А язъ радъ васъ жаловати и лготу дати, – весело, но чувствуя в душе вину за собою, говорил Василий Васильевич.

– Благодарствуй тя!

– Спаси тя Христосъ, Великий государь!

– Векъ имамъ помнити твою доброту, княже! – радостно кричал народ.

А одиннадцатилетний княжич Иван, улыбаясь общей радости и избавлению от вражьего нахождения, думал о том, что он, когда станет Великим князем, никогда не позволит татарским ратям разорять, грабить и жечь ни Москву, ни других русских градов и весей.

* * *

А Шемяка все напоминал о себе. Укрепился он в захваченном Устюге и оттуда нападал на соседние села, городки и посады. Нападал, как волк. Его люди убивали, насиловали, грабили, жгли, уводили полоняников. Решил Василий Васильевич покончить с этим. В поход выступили 1 января 1452 года. Не доходя до Ярославля, занедужил государь. Тогда к Устюгу были посланы главные силы – двор Великого князя с лучшими воеводами. Дойдя же до Ярославля, «отпусти онъ сына своего, Великого князя Иоанна противу князя Дмитреа», а сам двинулся к Костроме. Так двенадцатилетний Иван отправился в свой первый самостоятельный поход. То была важная веха в становлении будущего государя Всея России.

Узнав о выступлении великокняжеских войск в Галич, Шемяка ретировался. В городе оставил он лишь часть своих людей с воеводой Киселем, дабы прикрыть отход.

«Остави онъ Устюгъ и побеже къ Двине», – записал тогда Устюжский летописец.

Весть о том дошла до князя Ивана, когда тот еще шел на Устюг. Немедля были отправлены воеводы «с силою» мимо Устюга по реке Юг, в погоню за Шемякой. Ни одного дня не стояли московские полки под Устюгом. Хитрость Шемяки не удалась. Князь же Иван из Галицкой земли пошел на Сухону-реку, а далее на Кокшенгу, перекрывая кратчайший путь Шемяке на Новгород Великий. Но догнать проворного Дмитрия Юрьевича не удалось. Тот бежал налегке. По Двине в насадах спустился Шемяка далеко вниз, а оттуда кружным путем добрался до гостеприимного Новгорода. Дойдя до устья Ваги и узнав о бегстве Шемяки, воеводы убедили князя Ивана, что пора возвращаться вспять. Нелегок был тот зимний поход. Впервые открылись тогда Ивану необъятные, как Вселенная, просторы Русской земли. Навсегда запомнилось юному князю, как шли полки во главе с ним многие сотни верст по суровому северному краю России. Бескрайние, безлюдные, дремучие леса, укрытые непроходимыми снегами, полные дикого зверья, вставали на их пути. Редкие заснеженные дороги, заваленные лесом, перекрытые засеками, преграждали им путь. Враждебное, порой нерусское население, казалось, в случайных весях и городках встречало на пути московских воев и воевод. Нет-нет, но вдруг пролетит стрела, пущенная откуда-то из чащи неизвестной рукой. Нет-нет, но вдруг попадет кто-то из воев в капкан или в волчью яму, укрытую снегом и ветвями. День за днем, неделю за неделей шли промерзшие, усталые, голодные московские вои по лесным просекам, проходили волоки, лезли по перевалам. Кони обезножели, притомились. Частыми стали привалы.

Впервые увидел тогда князь Иван кровавые сцены войны. На Кокшенге, притоке Ваги, гнездилось языческое племя кокшаров. Были их князья союзниками Шемяки и платили дань новгородским боярам. Враждебно встретили кокшары московские полки. Человек той эпохи, слышавший в церкви проповеди о любви к ближнему, порой не знал пощады к иноверцам и язычникам. Правда, на Руси к таковым искони относились терпимо. Но в том зимнем походе, верно, слишком уж недружелюбной была встреча. Вот и отметил беспристрастный летописец, что Великий князь Иоанн, «воюючи, городъ Кокшенский взял, а кокшаровъ секлъ множество». Ни осуждения, ни одобрения – обычное свидетельство бытия той эпохи. В суровой школе жизни юного государя был преодолен еще один важный рубеж.

А летом 4 июня совершилось и другое важное событие. Сладилось давно задуманное дело, укрепившее мир и покой в Русской земле, разоренной несчетными феодальными войнами.

«Женилъ князь Велики сына своего Великого князя Иоанна, у Великого князя Бориса Александровича Тферьского», – записал летописец.

Наконец породнились две уже давно враждовавшие сильнейшие княжеские династии Руси. Десятилетняя Мария Тверская стала Великой княгиней Московской.

* * *

В конце марта 1452 года с высоты береговых башен Константинополя сразу заметили, что на европейском берегу Босфора, севернее столицы, но в самом узком месте пролива турки начали большие строительные работы. Там догадывались, что султан предпринимает новое зло против столицы ромеев. И действительно, Мехмед II начал возведение крупной и стратегически важной крепости, названной им Румели-Хиссар (Римская твердыня). Еще 60 лет назад предок Мехмеда султан Баязид I воздвиг на восточном берегу Босфора крепость Анатолу-Хиссар (Анатолийская твердыня). Но огонь ее пушек едва доставал до вод пролива, по которым пролегал фарватер кораблей.

Нестор-Искандер своими глазами увидел строительство новой крепости. Он оказался там в сопровождении Керима-эфенди, который был занят поставками лошадей, волов и телег для подвоза камня, бревен и других материалов на стройку. Четыре месяца турки возводили Румели-Хиссар. Туда было согнано 6 тысяч рабочих, из которых 1 тысяча были опытными каменщиками, собранными во всех владениях султана. Мехмед II часто приезжал на стройку и лично следил за ходом работ. Уже через два месяца после их начала Нестор-Искандер увидел, что будущая крепость представляла собой неправильный пятиугольник. Вскоре ее высокие стены достигли такой толщины, что по их верхнему боевому ходу могли проехать навстречу друг другу две повозки. Венчали крепость пять огромных стрельниц – башен с зубцами. В облицовке кладки турки использовали крепчайший камень. На стенах и в стрельницах на прочных деревянных лафетах они установили более тридцати длинноствольных пушек большого калибра. Двадцать пять этих орудий были направлены своими жерлами в сторону пролива. Так началась блокада столицы ромеев, ибо с завершением строительства крепости город в любой момент мог быть отрезан от Черного моря и подвоза хлеба из областей Причерноморья.

За время своего пребывания на строительстве Нестор несколько раз приезжал в Эдирне по делам эфенди. Тот давно уже доверял своему слуге-толмачу, и Нестор пользовался относительной свободой передвижения. В последний же свой приезд он встретился с друзьями спустя почти три с половиной месяца после отъезда. Те, обрадованные нежданным прибытием друга, затащили его в чайхану. Али был навеселе, ибо периодически жевал какую-то травяную смесь и предлагал ее друзьям. Никитос попробовал, и ему понравилось. Нестор же отказался. Друзья угощали Нестора жареной бараниной, айраном и другими лакомствами. Он же по их просьбе все рассказывал о возведении Румели-Хиссар и том, как несколько раз видел султана. Наконец источник его красноречия иссяк, и он понял, что удивил друзей. Настало время рассказывать Али, ибо он явно сгорал от нетерпения.

– Вы уже знаете, друзья, – сказал Али тихо, – что принц Урхан уехал в Истанбул (Константинополь) еще при покойном султане Мураде. Напомню, что он внук самого султана Сулеймана. Значит, ныне он первый после Мехмеда претендент на престол.

– Или, точнее, – его соперник, – прошептал Николопулос.

– Ты прав, мой догадливый грек. Так вот, базилевс Константин решил намекнуть на это обстоятельство косвенным образом и направил к султану послов с напоминанием о высылке денег, обещанных на содержание Урхана в Истанбуле. Послам, верно, было поручено дать понять султану, что при дворе базилевса присутствует его возможный соперник, – негромко говорил Али.