Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России

– Поверьте мне, друзья, пролитая кровь – капля в реке той крови, которая еще прольется здесь в ближайшие месяцы. Фатих не снимет осады, пока не возьмет Истанбула, – подытожил Али.

* * *

Сумерки быстро сгустились над Константинополем. Прохладная весенняя ночь накрыла округу. Легкий ветерок со стороны залива разгонял пороховой дым и чад пожара. Небо, полное звезд, стало доступно человеческому глазу. Небольшая группа людей в доспехах стояла у каменных зубцов на верхах воротной башни Святого Романа и вела негромкий разговор. Белые повязки, набухшие засыхавшей кровью, высвечивали на людях в наступивших сумерках.

– Георгий, взгляни вверх. Какое величие! Какая божественная благодать и покой! Как свободно дышится! Видишь эту вытянутую туманность, пересекающую небосвод с северо-востока на юго-запад? Это Млечный путь… Посмотришь на звездное небо и понимаешь, что все преходяще и легче жить после этих мыслей, – говорил Константин Драгаш, положив десницу в кольчужной рукавице на грудь, покрытую чешуйчатым доспехом, а левой рукой опираясь на тяжелый окровавленный меч.

– Да, автократор. Но скоро вновь ударят агарянские пушки, и небо заволокут тучи дыма, – сказал Сфрандзи, блистая белками глаз в сумерках.

– Не вспоминай о том. Это и так ясно. Принимай с благодарностью то, что Господь посылает нам в минуты отдыха.

– Да, Бог не оставляет нас. Помнишь, государь, несколько дней назад из агарянского лагеря донесся страшный взрыв и грохот?

– Помню, – отвечал Константин кивнув головой.

– Я осведомлялся о том у генуэзцев Галаты. Их лазутчики донесли, что наводившая ужас на горожан самая большая пушка агарян разорвалась, не выдержав большого заряда. Мастер, отливший это орудие, некий венгр, ранен при взрыве.

– А сегодня как удачно мы захватили, разрушили и сожгли их тяжелую осадную машину. Ведь они не один день с величайшим трудом и с большими потерями под нашими арбалетными стрелами тащили ее все ближе к стенам!

– Правда, автократор. Сегодня была самая удачная, хотя и кровопролитная вылазка. Нам хорошо помог «греческий огонь».

– Слава Господу. Но сотни ядер других тяжелых орудий продолжают издали крушить наши стены и башни. Да еще, Георгий, похоже, они начали подкоп к стенам, вон там, ближе к Золотому Рогу. Распорядись и прими меры против подкопа.

– Исполню, государь. Иоанн Немецкий весьма искусен в военных подкопах и в изготовлении пороха. Под его руководством наши люди умело ведут встречные подкопы и взрывают их подземные штреки и штольни. Но тебе, моему господину и другу, нельзя более подвергать себя опасности в вылазках на агарян. Если с тобой что-то случится, наши люди падут духом. Кто тогда возглавит святое дело защиты великого наследия Ромейской империи? – укорил Константина комит[34 - Комит (лат.) – военный секретарь.].

– Ты прав, Георгий, мне придется быть осмотрительней. Но как же иначе смогу я подать пример мужества своим воинам?

– Государь, это удивительно. Многие наши воины, не имея боевого опыта, одерживают победы, ибо, встречаясь с неприятелем, они делают то, что выше сил человеческих. Ты знаешь, ныне вздели доспехи, взяли оружие в руки не только профессиональные солдаты. Больше половины защитников столицы – твои придворные, купцы и их слуги, ремесленники, монахи, корабельные грузчики, матросы и даже ученые мужи. Женщины, как могут, помогают мужчинам во всем. После вылазок и кровавых стычек все они валятся с ног от усталости. Морские стены стоят без охраны, так как для них вообще не хватает людей. Не вели и не позволяй более делать вылазок, государь. Нам уже нельзя выходить за стены, – с жаром говорил Сфрандзи.

Со стороны турецкого лагеря вспыхнул огненный сполох, прорезавший темноту ночи. Короткий, резкий свист, и удар в основание каменной кладки стены потряс утихшую округу.

– Опять начали бить! Проклятые отступники! – негромко вымолвил Константин и сплюнул.

– Хорошо, Георгий, мы прекратим вылазки, только это не спасет нас от турецкого приступа, который, верно, последует завтра или послезавтра утром, – добавил он с некоторым промедлением.

* * *

Утром 8 апреля последовал первый приступ османского войска к стенам Константинополя. А ночью того же дня усталый, запыленный, прокопченный пороховой гарью и дымом Нестор влез в свой походный шатер под грохот и сполохи орудийных залпов. Зажег лучину, достал из походной сумки листы пергамента. Разложил небольшой походный стол для письма. Обмакнул перо и стал писать на русском языке. Так было безопаснее, ибо этот язык мало кто знал в турецком лагере.

«Турки же по вся места бьяхуся безъ опочивания, день и нощь пременяющеся, не дающе нимало опочити градцкиимъ (осажденным), но да ся утрудятъ, понеже уготовляхуся к приступу, и тако творяху отбои до 13-го дне. Въ 14-й же день Турки откликнувше свою безбожную молитву, начаша сурны[35 - Сурна – вероятно, духовой инструмент, популярный на Балканах в средневековье.] играти и въ варганы (фистулы, дудки) и накры (бубны) бити, и прикативши пушкы и пищали многие, начаша бити градъ, такоже си изъ ручницъ и изъ луковъ тмочисленныхъ; гражене же отъ безчисленнаго стреляния не можаху стоати на стенахъ, но западшее ждаху приступу, а инии стреляху изъ пушекъ и изъ пищалей елико можаху, и многы турки убиша… Егда же Турки начааху – уже всихъ люди съ стенъ збиша, абие вскрычавши все воинство, и нападоша на градъ вкупе со всехъ странъ кличюще и вопиюще, овые со огни различными, овыи съ лествицами, овые съ стенобитными хитростьми и иными многы козни на взятие града. Грацкие же люди такоже вопияху и кричаху на нихъ, бьющееся съ ними крепко. Цесарь же объежаше по всему граду, понужая люди свои, дающее имъ надежу Божию, и повеле звонити по всему граду на созвание людемъ. Турки-жъ паки, услышавше звонъ велий, пустиша сурныа и трубныя гласы и тумбанъ (барабанов) тмочисленныхъ. И бысть сеча велиа и преужасна: отъ пушечнаго бо и пищалнаго стуку и отъ зуку звоннаго и отъ гласа вопли и кричаниа отъ обоихъ людей и отъ трескоты оружия: яко молния бо блистааху отъ обоихъ… и отъ плача и рыдания градцкыхъ людей и женъ и детей, мняшесь небу и земли совокупитись и обоимъ колебатись, и не беслышати другъ друга что глаголеть… И паки отъ множества огней и стреляниа пушекъ обоихъ странъ дымное курение згустився, покрыло бяше градъ и войско все, яко не видети другъ друга съ кемъ ся бьетъ, и отъ зелейнаго (порохового) духу многимъ умрети. И тако сечахуся и маяся на всехъ стенахъ, дондеже нощная тьма ихъ раздели: Турки убо отыдоша въ свои станы и мертвыа своя позабывше, а градцкие людие падоша отъ труда яко мертвы, токмо стражъ единыхъ оставиша по стенамъ», – записал в ту ночь Нестор.

* * *

«Враги же, разрушив в некоторых местах стены при помощи метательных орудий и пушек и желая затем заполнить рвы, чтобы легче произвести штурм и ворваться в город через разрушения в стенах, – особенно упорно стреляли и схватывались с нами: в это время другие бросали во рвы землю и стволы деревьев и другой материал… И можно было видеть, что многие из них вследствие большого скопления людей и создавшейся тесноты падали. А идущие позади, безжалостно бросали на них сучья и землю, засыпали их всем этим и живыми отправляли в ад. Иные же, и особенно – более сильные и крепкие, – под напором задних, в спешке, вместо сучьев и земли, с жестокостью сталкивали в ров более слабых. Однако и делающие это не могли убежать невредимыми от наших метательных орудий и лучников: пораженные со стен тяжелыми камнями неприятели с позором падали и получали многочисленные раны, – хотя и из наших кое-кто не мог избежать ран. Все же турки тащили свои осадные орудия до насыпи на рве, и сражение, бой и схватка были ужасные… В течение всего дня засыпали турки рвы; мы же в течение всей ночи вытаскивали из них землю и бревна: и глубина рвов оставалась такой, какой была и раньше. Обрушенные же башни мы вновь укрепляли разными бревнами…» – осмысливая события и оценивая первые приступы османов, писал в те дни императорский протовестиарий Георгий Сфрандзи.

* * *

После приступов наступило непродолжительное затишье. Однако османы повели «минную войну», пытаясь путем подкопов и взрывов разрушить укрепления и ослабить сопротивление защитников греческой столицы. К рассвету 18 апреля тысячи османов изготовились к новому приступу города. Турецкие пушки дали дружный залп по Константинополю, осыпая его каменными ядрами и разрывными бомбами. Сотни греческих и итальянских воинов, прячась от осколков камней, чугуна и железа, затаились у зубцов, у основания стен, башен с оружием в руках. Воины Аллаха, ожидая легкой победы, двинулись на приступ. Многие, обнажив клинки и куражась над защитниками, выкрикивали издевательства, горланили песни. Было заметно, что турки накурились за ночь какого-то зелья. Их отряды направились туда, где кладка стен треснула, стала осыпаться после многодневных обстрелов и где появились первые небольшие проломы. Стрельба турецких орудий замолкла.

Тут с нижнего яруса башен прогремел залп немногочисленных греческих орудий, сражая картечью врага, делая бреши в рядах наступавших. Рой арбалетных стрел, ливень пуль встретили турок у рвов. Заваливая рвы хворостом, мешками с песком, телами убитых, настилая тяжелые, длинные бревна, турки рванулись на вал. Кто-то у подножия вала успел приставить лестницы к стенам. Задние ряды турецких лучников осыпали защитников города дождем стрел.

– Алла-ах – Ахбар! – многогласно гремело у подножия стен ромейской столицы.

Еще несколько мгновений, и османы полезли на стены по лестницам. Град камней, потоки кипящей смолы, как горные лавины, обрушились, хлынули с высоты стен и башен, сметая вниз турецких воинов.

Искандер, находясь близ ставки Караджа-бея вместе со своим эфенди, наблюдал страшную картину этого боя. Сердце его бешено колотилось в груди. Тайно в его сердце и уме совершалась и текла трепетная молитва о спасении Царьграда и его защитников. Он видел, как осаждавшие отхлынули от стен, оставляя на валу, во рвах сотни убитых и раненых. Тут бесшумно, одними устами возблагодарил он Господа Христа, а десница его незаметно для других сотворила крестное знамение. Он знал, что уже несколько дней турки ведут подкоп под стену. Люди из подчинения эфенди не один день возились там с кирками и лопатами, устанавливая бревенчатые опоры, вынося из подземного коридора тяжелые корзины с землей. И тут в направлении того места, куда велся подкоп, прогремел глухой и страшный взрыв. Земля дрогнула под ногами.

– Проклятые гяуры! Взорвали проход! Да покарает их всемогущий Аллах! – закричал, словно простонал, эфенди, всплеснув руками.

– О Аллах! Сколько наших людей и воинов осталось там!? – в ужасе кричал кто-то из окружения Караджа-бея.

В лагере турок воцарилось замешательство.

– Молчать! Паршивые собаки! – свирепея, вскричал Караджа-бей.

Вырвав ручницу из рук воина своей стражи, он разрядил оружие в первого попавшегося ему турка, бежавшего из подкопа в сторону лагеря. Тот замертво упал на землю и стал извиваться, как змея. Это послужило сигналом для многих из окружения военачальника. Предводители турецких отрядов и приближенные бея стали плетьми и палками наводить порядок в рядах отступавших. Через четверть часа паника стихла. Турецкие воины, как побитые собаки, понуро брели к своим шатрам, перевязывали раны, выносили раненых с поля боя.

* * *

«Эмир же (султан), пораженный и обманувшийся в своих надеждах, стал употреблять для осады другие, новые выдумки и приспособления. Из толстых бревен соорудил он громаднейшую осадную машину, имеющую многочисленные колеса, весьма широкую и высокую. Изнутри и снаружи покрыл ее тройными воловьими и коровьими шкурами. Сверху она имела башню и прикрытия, а также поднимаемые вверх и опускаемые вниз сходни… Придвинуты были к стенам и всякие другие машины, о которых не мог помыслить и ум человеческий и которых никогда не строили для взятия крепостей… И в других местах построили турки платформы с великим множеством колес, а поверх этих платформ – подобие башен… И они имели весьма много пушек; и зарядили, чтобы они все одновременно сделали выстрел по стенам. Сначала, впрочем, турки выстрелили из того страшного орудия и снесли до основания башню, что близ ворот Святого Романа, и тотчас же подтащили эту осадную машину и поставили ее поверх рва. И был бой губительный и ужасный; начался он прежде, чем взошло солнце, и продолжался весь день. И одна часть турок яростно сражалась в этой схватке и в свалке, а другая бросала в ров бревна, разные материалы и землю… Навалив все это, турки проложили себе широкую дорогу через ров к стене. Однако наши мужественно преграждали им путь, сбрасывали турок с лестниц, а некоторые деревянные лестницы изрубили; благодаря своему мужеству мы неоднократно отгоняли неприятеля в тот день, до первого часа ночи», – писал в те дни Сфрандзи.

Огромная осадная машина гелеопола, сооруженная турецкими мастерами по всем правилам военного искусства и оставшаяся близ стен города, была взорвана защитниками Константинополя, остатки ее сожжены.

* * *

Утром 20 апреля, когда с юга подул теплый ветер, погнавший легкую волну, над Пропонтидой тревожно запели рога турецких моряков. Корабли османов снялись с якорей и быстро пошли на юг. Вскоре над морем загрохотали орудия, взметнулись вспышки греческого огня, пламя заметалось над водой…

Вечером друзья встретились за чашкой чая в шатре у Али. Молодые люди возбужденно поглядывали друг на друга и обсуждали события, произошедшие днем.

– Утром наш султан был разбужен донесением о том, что по волнам Мраморного моря идут четыре корабля с крестами на парусах и мачтах, – рассказывал Али.

– Да, три генуэзских и один греческий, – с волнением подтвердил Николопулос, – я видел их и узнал по вымпелам и оснастке. Мне не раз приходилось видеть такие в Фессалонике.

– Османы выстроили перед ними до полторы сотни своих утлых судов. Их моряки и стрелки обрушили на корабли гяуров ливень стрел и камней. Но умелые гяуры шаг за шагом пробивались к заливу, – вещал Али.

– Рассказывают, что весла христианских галер были настолько усеяны стрелами, что матросы с трудом могли погружать их в воду, – прибавил Николопулос.

– Потуги османов взять быстроходные суда гяуров на абордаж закончились неудачей. Те превосходно маневрировали и жгли турок греческим огнем. Одно за другим суда османов, получая повреждения, отваливали из боевой линии, а на некоторых вспыхнули пожары, – рассказывал араб.

– Я видел, что все греки Константинополя высыпали на стены и башни со стороны Пропонтиды и с трепетом следили за ходом сражения, – шепотом выговорил Никитос.

– С не меньшим волнением взирал на все это сам Мехмед, ибо он в окружении военачальников и свиты подъехал к самому берегу. Когда корабли гяуров стали прорывать строй османов, разгневанный неудачей султан впал в такую ярость, что пришпорил своего коня, бросился на нем в море и поплыл к кораблям. Сражение в это время происходило в нескольких десятках метров от берега. Увидев это, моряки султана вновь бросились в схватку, но были отбиты греческим огнем и пушками. Фатих же вместе с конем остудил свой воинственный пыл, – насмешливо вещал Али.

– Христиане сожгли в сегодняшнем сражении десятки турецких судов. Говорят, что погибло до 12 тысяч моряков султана. А командующего флотом османов спасли от неминуемой казни лишь раны, полученные сегодня, – добавил грек.

– Ты неправильно осведомлен, Николопулос. Этого флотоводца, ренегата-болгарина Палда-оглу, султан лично избил золотым жезлом, отрешил от должности, а все его имущество отдал янычарам.

– Какая разница, Али?