Новый день

Так вот, на той неделе собрался я крышу подлатать и решил для начала прибраться на чердаке. Стал, значит, мусор всякий оттуда выгребать, а эта дурында чугунная возьми и треснись на меня с какой-то полки. Чуть череп не проломила! Может, тогда стекло и треснуло… не суть.

Смотрю – это фонарь какой-то, допотопный и тяжеленный, как будто и не ручной совсем. Я ради интереса вышел к свету – рассмотреть его получше. Дай, думаю, открою. А он проржавел весь, скрипит – ну, кое-как справился…

Ага, понял. Давай за то, чтоб всё у нас было хорошо! Ух, что-то резковато, ты трохи меньше в следующий раз лей.

Так вот, открываю я этот фонарь, а там всё в копоти, пепел какой-то на дне, угольки – черте что. Дай, думаю, пальцем всю эту труху вытряхну и гляну, может, он ещё на что-нибудь сгодится.

Ну, я раз – и обжёгся! Смотрю получше-то, а там кроха какая-то до сих пор еле-еле тлеет.

Ты на стол разлил, хех.

Я тогда тоже струхнул, думаю, что за чертовщина – я на чердаке года два уже не был, откуда там мог взяться зажжённый фонарь?! И тут я вспоминаю про эти наши фонари из детства.

Нет-нет-нет! Не делай опять вид, что ты ничего не помнишь. Давай третью за былые годы, может, она тебе память освежит.

Ну, вспомнил? У всех ребят из нашей ватаги такие были, да и у других, по-моему, тоже. Только они тогда какими-то совсем лёгкими казались, а этот-то – попробуй. Да не бойся – он не кусается и даже не обжигает, если пальцы в огонёк не совать, хе.

Скажи же, как бревно по весу? Даже странно, как мы такую тяжесть малыми таскали.

Но мы их и в лес с собой брали, и на горку зимой. Летом вообще постоянно, когда на круче собирались после заката. Поставим их в кучу, вокруг усядемся и давай истории всякие, сказки там, страшилки, кто чего знает, рассказывать. А огоньки в фонарях пляшут, большие такие, не то что сейчас. И тепло от них такое… доброе исходило. Нам и костёр никакой не был нужен…

Самое время, думаю, и за чудо пропустить. Уф, подай-ка хлебушка.

И, понимаешь, я стоял, все эти чудеса вспоминал, смотрел на этот облезлый фонарь, который у меня остался, и не знал даже, что мне делать. Так захотелось вернуть это полузабытое чувство постоянного волшебства. Или даже не волшебства, а какой-то светлой мечты, заветного желания что ли, которое вот-вот исполнится. Надо только чуть-чуть подрасти, и точно дотянешься до того, что загадал ещё малышом. Сейчас ничего такого уже, вроде как, и не осталось…

Не согласен? Ну, скажи мне тогда, о чём ты мечтаешь? А что делаешь для исполнения мечты? Вот о том и речь.

Это всё точно исчезло… ну или почти. Как этот огонёк.

А ведь это несбыточное, на первый взгляд такое нереальное, было частью нас, самых что ни на есть настоящих и реальных нас. Выходит, куска меня уже и нет… да к тому же я сам его от себя и отрезал.

Так мы, наверное, и исчезаем по частям. Смотришь, а ты уже только ешь да пьёшь и всё на этом – больше-то ничего и не осталось. Страшно как-то.

Давай ещё по одной…

Всю прошлую неделю я спать спокойно не мог. Ломал себе голову, как бы этот фонарь разжечь. Просто же щепок подкинуть или масла залить в него нельзя – он же не так устроен – горит всё так же, только пламя становится хуже видно. В детстве-то мы ничего туда не подкладывали, мне бы хоть один случай да вспомнился, а полыхали у всех эти светильники – будь здоров!

Самое печальное, что я совсем не помню, откуда мы эти фонари брали, хотя они были почти у всех детишек. Не думаю, что родители стали бы малышам такую странную игрушку покупать: там же огонь внутри – и обжечься можно, и чего ещё похуже.

Раздавал нам их кто-то? Тоже вряд ли – ничего такого в памяти не всплывает. А у тебя? Вот и говорю – совсем непонятно выходит.

И спросить-то ведь не у кого. Родителей уж нет давно, из детства все – кто поразъехался, с кем не общался уж сто лет – так запросто в гости и не зайдёшь, как к тебе. Ты у меня один и остался, да тоже ведь только куски из юности помнишь.

Как его разжечь? Ума не приложу…

Последний раз, помню, я подруге своей на струнах играл, песню сам сочинил, а фонарь рядом стоял, вроде как для романтики. Горел он тогда на славу, аж светляки слетелись. Но струны я позавчера пробовал перебирать, куплеты старые повспоминал. Только не реагирует он теперь на музыку, да и я сам, если честно, тоже… в тягость оно как-то стало. А раньше ведь так нравилось!

Любил я эти мелодии всей душой. Даже музыкантом хотел стать, на жизнь себе по копеечке зарабатывать… да где там. Песнями себя не прокормишь…

Выпьем за молодость, дружище! За то, чего мы навсегда лишились.

Знаешь, мне прошлой ночью такая мысль пришла… пугающая. Я потому и решился пойти к тебе и всё рассказать. Что если этот огонёк – наша жизнь? Ну, вроде как, сколько нам отведено. А как он потухнет, так и всё, конец.

Я смотрю на этот уголёк, вспоминаю детское пламя, и мне кажется, я со дня на день должен преставиться. Жуть, да и только.

Ну что? Не чокаясь, за тех, кого с нами нет!

Ох, грустно обо всём этом думать. И не знаю, надо ли…

…

Смотри! Кажется, он малость разгорелся!

За это можно и выпить!

Хотя нет, постой, а то, может, мне от выпитого и кажется, будто всё начинает налаживаться. Ну его, давай обождём немного. Ты мне лучше расскажи пока про свой фонарь. А то я всё о себе да о себе.

Твой-то, поди, должен полыхать, как прежде. Оттого ты так и стушевался, когда я свой огарок на стол выставил? Не хотел меня расстраивать, да?

Понимаю-понимаю, дружище. Спасибо, конечно, за заботу, но хватит уже таить своё сокровище. Неси его сюда! Может мы от него и мой фонарь прикурим, хех

– Мой давно потух.

Куда же ты ушёл?

– Эй, мужчина, что случилось?!

В нескольких шагах от тропинки, так чтобы его было видно с дороги, у небольшого дерева стоял аккуратно одетый человек лет сорока. Он растерянно оглядывался по сторонам, словно обращались не к нему, и посторонние звуки просто отвлекали его, не давая сосредоточится на чём-то очень важном. Как только отзвуки чужого голоса окончательно терялись среди деревьев, он снова принимался ощупывать ствол и крупные ветви невысокой осины, проверяя её на прочность.

То и дело по грузному телу мужчины короткой судорогой пробегала нервная дрожь, заставляя его прерывать осмотр дерева. И всякий раз ему приходилось растирать покрасневшую шею под замятым воротником тщательно выглаженной голубой рубашки, чтобы избавиться от неприятной тяжести, оставленной в мышцах назойливыми спазмами.

– Мужчина! – снова прозвучал приближающийся со стороны зарослей голос.

Сквозь ветки и молодую поросль продирался высокий худощавый парень. Оказавшись прямо перед упорно не замечающим его странным мужчиной, он ещё раз громко повторил:

– Что-то стряслось?

Обратив, наконец, внимание на источник звука и поняв, чего от него добиваются, мужчина оторопел. Он молча рассматривал возникшего, как ему казалось, из ниоткуда бледного юношу. Всклоченная шапка непослушных тёмных волос, заострённые черты лица, застывшая на губах полуулыбка, свободная неприметная чёрная одежда – мужчина тщетно пытался найти в этих деталях какую-нибудь подсказку.

– Что-то случалось? – вновь прозвучал такой простой на первый взгляд вопрос.

– Наверное… – отводя взгляд от юноши, растерянно ответил мужчина.

– Эм-м, это, в смысле, точно произошло или, наоборот, вряд ли?

– Не знаю, – честно признался мужчина.

– Погоди, это как? – оживился парень. – Ты не знаешь, что с тобой произошло?