Как испортить хороший текст. От кульминации до финала

Ещё сто лет назад в словаре русского языка было двести восемьдесят семь слов, начинающихся с «благо». Почти все эти слова исчезли из нашей речи, а те, что остались, обрели более приземлённый смысл. К примеру, слово «благонадёжный» означало «исполненный надежды»…

Слова исчезли вместе с явлениями. Часто ли мы слышим «милосердие», «доброжелательность»? Этого нет в жизни, поэтому нет и в языке. Или вот «порядочность»… А «любезность»? «Вы оказали мне любезность». Это добрая услуга, не оскорбляющая своим покровительством лицо, которому оказывается. «Любезный человек». Целый ряд слов исчезли с понятиями. Скажем, «воспитанный человек». Он воспитанный человек. Это прежде всего раньше говорилось о человеке, которого хотели похвалить. Понятие воспитанности сейчас отсутствует, его даже не поймут. «Доброта» из нашей жизни уходит, как и словосочетание «добрый человек», которое в русских народных сказках характеризует вообще человека, всякого человека.

Ещё тридцать-сорок лет назад не возникало таких трудностей с пониманием текстов произведений русской классики. Но язык изменяется всё быстрее вместе с переменами в окружающей действительности. Некоторые слова выходят из употребления, для обозначения новых сущностей и понятий требуются новые слова…

Это естественный процесс.

А что противоестественно?

То, что сейчас и писатели, и читатели уделяют всё меньше внимания литературному языку.

Далеко не каждый, кто способен заказать пиццу в мобильном приложении, написать СМС или оставить заметку в социальной сети, владеет языком на профессиональном уровне…

…но авторы со словарным запасом семиклассника и кругозором крота принимаются творить на публику и запросто пишут, например, о прошлом – так, что персонажи советского времени у них оказываются бодипозитивными тру-урбанистами, которые ездят на сити-транспорте, живут в коливингах, работают в коворкингах, занимаются пилатесом в паблик-джимах, носят боди-френдли одежду и едят органик-продукты, которые покупают в крафтовой упаковке.

Им под стать публикации светских блогерш, которые хвастают своим «здесь и сейчас», – не только пошлые до тошноты, но и безграмотные: от «Она металась, как стрелка осциллографа, то вверх, то вниз» до «Я готовлю какой-нибудь наваристый пастуший пирог». Осциллограф – прибор с электронным экраном, не имеющий стрелок в принципе, а наваристым бывает суп, но не пирог, который пекут, а не варят.

Убожество нынешней речи – побочный эффект развития интернета и прежде всего заслуга средств массовой информации, причём не только новостей или ток-шоу.

Федеральный телеканал показывает исторический костюмный фильм, где блудливый дворянин в XVIII веке между делом спрашивает принцессу: «Мы с вами раньше не пересекались?» Реплика от безграмотного сценариста не коробит ни актёров, ни режиссёра, ни редакторов и продюсеров производящей компании, ни редакторов и продюсеров канала, ни – в конечном и самом плачевном итоге – многомиллионную аудиторию, которой скармливают языковой мусор. В этой системе координат принцесса вполне может ответить: «Ну, типа, не пересекались, и чо?»

Довлатов рассказывал о приятеле, который возмущался книгой «Технология секса», написанной без юмора: «Открываю первую страницу, написано – ?Введение?. Разве так можно?»

Так нельзя. Но дело не в юморе, а в отсутствии у автора чувства языка, хотя язык – это главный инструмент писателя. Автор, лишённый чувства языка и литературного вкуса, профессионально непригоден, и считать его писателем – «ошибка выжившего» № 41.

Не надо писать по примеру профнепригодных. Не надо ссылаться на их опубликованные книги – мол, это значит, что можно так же писать и тоже издаваться.

Нельзя.

О том, какими путями эти авторы добираются до читателей, – отдельный невесёлый разговор. В том числе спасибо коучам, которые обучают проскальзывать без мыла куда угодно.

Никто не наймёт рубить избу плотника, который не умеет держать топор. Никто не сядет в самолёт к пилоту, который впервые взялся за штурвал. Никто не согласится, чтобы его оперировал хирург, который только в общих чертах знает, как пользоваться скальпелем…

…но большинству читателей не приходит в голову, что плохой писатель калечит своими книгами гораздо больше людей, чем плохой пилот, плохой плотник и плохой хирург, вместе взятые. В народе говорится, что миска помоев, подмешанная к бочке повидла, превращает её в бочку помоев. То же самое делает с читательскими мозгами плохая литература. Почему общественное мнение относится к ней так беспечно?

«У нас общественного мнения нет, мой друг, и быть не может, в том смысле, в каком ты понимаешь. Вот тебе общественное мнение: не пойман – не вор», – трезво рассуждал персонаж пьесы Александра Островского «Доходное место». Общественному мнению нет дела до плохих писателей, оно увлечено совсем другим…

…а тот, кто претендует на звание писателя, может выбирать: становиться ему составителем текстов или художником слова.

Должен ли писатель быть филологом?

Нет.

Филология – это наука. Писатель использует её достижения в прикладных целях. Профессионально разбираться в языке и литературе – одно дело, профессионально создавать на этом языке литературные произведения – другое. Есть показательная история в тему:

?

Выдающиеся советские физики, доктора наук, лауреаты государственных премий, разработчики циклотронов, атомных бомб, космических кораблей и прочих сложнейших устройств трудились в секретных лабораториях. Широкая публика их не знала. Гениальную компанию вывезли отдохнуть к Чёрному морю. Учёные взяли на пляж несколько бутылок вина, но не смогли справиться с толстой полиэтиленовой пробкой. Местный мужичок предложил свою помощь. Пламенем зажигалки он оплавил пробку и легко сковырнул её одним движением заскорузлого ногтя. Выпил стакан, полученный в награду, и сказал восхищённым гениям: «Физику надо учить!»

Филологи грамотно пишут, но хороших писателей среди них единицы. Филологи знают, что самостоятельное предложение, в котором отсутствует сказуемое, называется эллиптическим. Когда филолог пишет эллиптическое предложение вроде: «В числе достоинств литературы – язык и стиль», он ставит тире, если есть пауза, и не ставит, если паузы нет…

…но литературные способности филологов принято переоценивать так же, как и недооценивать важность грамотности для писателей, а это – «ошибка выжившего» № 42.

Эрудиты любят ссылаться на друга Пушкина – поэта Евгения Баратынского. В мемуарах Анны Керн сказано, что Баратынский был очень слаб в грамматике и спрашивал у ещё одного друга, издателя Антона Дельвига: «Что ты называешь родительским падежом?». Возможно, он так шутил, только при этом не пользовался никакими знаками препинания, кроме запятых. Остальные знаки расставляла Софья Салтыкова – жена Дельвига, которой поручали переписывать стихи для типографии. Но для того, чтобы соревноваться с Баратынским в безграмотности, надо быть способным написать хотя бы о Музе с «лица необщим выраженьем».

Писатели порой ведут себя, как персонажи комедии Дениса Фонвизина «Недоросль» Митрофан Простаков с его матушкой. На вопрос учителя: «Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?» – Митрофанушка отвечал: «Котора дверь?.. Эта? Прилагательна… Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит ещё не навешена: так та покамест существительна».

Той же святой простотой отличались и рассуждения госпожи Простаковой о бесполезности географии: «Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это-таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, свезут, куда изволишь».

Зачем писателю быть грамотным, если редакторы с корректорами всё исправят и причешут? Для ответа годится цитата, знакомая всем поклонникам Владимира Высоцкого. «У нищих слуг нет», – говорил его герой вору в сериале «Место встречи изменить нельзя».

Профессиональные сотрудники издательства, получив безграмотный текст, имеют все основания принять его за свидетельство неуважения – к себе, к читателям, к языку, к литературе… Они его даже читать не станут, а не то что исправлять и причёсывать.

Не надо писать неграмотно.

У нищих слуг нет.

Стоит ли писателю интересоваться языкознанием?

Стоит.

Составитель эпохального «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимир Даль писал: «Всякая тряпица в три года пригодится».

Писателю могут пойти на пользу любые знания и навыки. А знания о языке и некоторые навыки филолога уж точно не помешают, как и простая начитанность.

Тот, кто знаком с юмористическим рассказом Чехова «Жалобная книга», не сделает ошибку литературного героя: «Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа». Здесь шляпа – подлежащее, к которому относится деепричастный оборот в начале фразы. По правилам русского языка выходит, что это шляпа подъезжала к станции и глядела на природу.

Самые начитанные тут же возразят – мол, у Льва Толстого в романе «Воскресение» без всякого юмора использована такая же конструкция: «Прокричав эти слова, ему стало стыдно, и он оглянулся». Неужели Толстой тоже безграмотен?

На такой деликатный вопрос есть сразу два ответа.

Во-первых, у Льва Николаевича действительно были серьёзные проблемы с русским языком, о которых ещё придётся поговорить…

…а во-вторых, Толстой на тридцать два года старше Чехова. Он воспитывался в то время, когда аристократы продолжали использовать в русской речи кальки с французского языка. Для старого графа Толстого была приемлема иностранная грамматическая конструкция, которую высмеивал сын и внук недавних крепостных, молодой мещанин Чехов.

Филологи, как и профессионалы в любой области, пользуются специальной терминологией. Представление о ней писателю не помешает.

«Шли двое – студент и дождь: студент в галошах, а дождь косой». Такой трюк, с помощью которого некоторые авторы пытаются создать комический эффект, называется си?ллепс.

Словарь-справочник 2007 года «Культура русской речи» предлагает научное определение силлепса: «Риторический паралогический приём (в иной трактовке – стилистическая фигура), близкая зе?вгме, состоящая в объединении в перечислительном ряду логически, а иногда и грамматически неоднородных членов предложения как однородных».

Можно поаплодировать литературным способностям филологов – составителей справочника. Наверное, требуется научная степень или особый талант, чтобы сконструировать громоздкую, неаккуратно согласованную формулу, для понимания которой придётся получить ещё три справки: что такое паралогический приём, что такое стилистическая фигура и что такое зе?вгма…

…хотя зевгма знакома всем пишущим. Это, как считают филологи, «конструкция, образованная с нарушением смысловой, а также синтаксической однородности слов в сочинительной цепочке».

У Чехова в юмореске «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» есть подходящий пример: «Доктор… часто имеет палку с набалдашником и лысину». Автор не написал второй раз имеет перед лысину, поскольку слово здесь явно подразумевается.

Пример зевгмы, похожей на силлепс, есть в повести «Дядюшкин сон» у Достоевского: «Сама Марья Александровна сидит у камина в превосходнейшем расположении духа и в светло-зелёном платье, которое к ней идёт».