Стихи и рассказы

– Послушай, Александр Сергеич, а ты говорил, что завтра тебе к государю, на эту, как его… – Вася пытался найти нужное слово. – Во: на аудиенцию, – с трудом выговорил он.

Четыре глаза непонимающе моргнули несколько раз. Вася мотнул головой, и глаз снова стало два.

– К государю? – повторил Пушкин. – К государю – это святое. Умнейший человек, но дурак.

– В смысле? – не понял Вася. Он как раз наливал себе и остановился. – Как это?

– А, – поэт махнул рукой. – Как это, как это – так это. Вот смотри: я камер-юнкер, представляешь? Камер-юнкер, мать его. Пушкин – камер-юнкер, понимаешь?!

– Нет. – Вася слизнул с горлышка бутылки каплю.

– Меня знает вся Россея, а я только камер-юнкер, – с горечью сказал поэт. – И выше не дают. Чувствую, так в этом чине и похоронят.

Вася поставил бутылку на пол рядом с диваном и повернулся к сидящему рядом собеседнику.

– Вот что я тебе скажу, Алексан Сергеич, – произнес Вася заплетающимся языком. – Неважно, в каком чине тебя похоронят, ты уже бессмертный. Ты «Евгения Онегина» уже написал?

– Написал, – кивнул поэт.

– А эту, как ее, «Руслана и Людмилу»?

– Угу.

– Ну и все, значит, дело в шляпе. Через двести лет оперы по ним будут ставить и фильмы снимать.

– Что снимать? – поднял брови Пушкин. Глаза его при этом были полузакрыты. – Какие фильмы?

– Художественные. – Вася на миг задумался, посмотрел на поэта, потом на бокал и сделал большой глоток. – А, не бери в голову, у вас еще это не изобрели.

– Не изобрели, – повторил Пушкин.

– Давай лучше споем! – Вася потряс захмелевшего поэта за плечо, от чего его кудрявая голова мотнулась из стороны в сторону.

– Давай, только у меня слуха нет.

– Серьезно? У Пушкина нет слуха?

Поэт мотнул головой.

– Вот это да, это же историческое открытие! – воскликнул Вася. – Ладно, давай я начну, а ты подхватывай.

Вася попытался сосредоточиться, вспоминая какую-нибудь застольную песню, набрал в грудь воздуха и затянул:

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко
Подальше от милой земли…

Наталья Николаевна Гончарова (ныне Пушкина), сидела в спальне и делала вид, что читает. Спальня находилась по соседству с кабинетом, и она пыталась уловить звуки, которые доносились из-за стены. Стены были толстые, слышимость плохая, но когда за стеной запели, это услышала и она.

Натали решительно захлопнула книгу, резко поднялась и вышла в коридор. Здесь пение слышалось громче. Из дальней по коридору двери высунулось удивленное лицо служанки, и та вопросительно посмотрела на барышню. Наталья Николаевна махнула рукой и лицо исчезло. Она подошла к двери в кабинет и резко, без стука, отворила.

В нос сразу ударил запах перегара с нотками смородины. На диване в обнимку сидели ее муж и давеча приглашенный господин. Они раскачивались (каждый держал в руке по бокалу) и напевали какую-то неизвестную протяжную песню. Она решительно подошла и встала напротив.

– О, Наташенька, познакомься, это Василий – детский поэт, – сказал Пушкин и улыбнулся.

– Мы знакомы, – произнесла Натали. Она подошла и решительно взяла у него из рук бокал.

– Александр, что здесь происходит? Тебе завтра у государя назначено, в каком виде ты предстанешь пред монаршие очи?

– К государю? – переспросил поэт. – Ну, назначено, значит, назначено. Не волнуйся, милая, русские поэты меру знают. – Он вдруг привалился к Васиному плечу и через секунду захрапел.

– Василий Сергеевич, помогите положить его на диван, – сказала Натали.

Вася, пошатываясь, встал, и они вместе уложили поэта на диван. Хозяйка взяла плед, сложенный на кресле рядом, и стала укрывать им мужа.

– Василий Сергеевич, Александру нужно отдохнуть, завтра важный день для него – не обессудьте.

– Понимаю, – сказал Вася. Он пытался не шататься перед дамой. И это получалось с трудом. – Вы позволите, я напишу ему пару слов. – Вася показал пальцем на письменный стол.

– Извольте.

Вася подошел к столу. На нем в правом углу стояла изящная чернильница в виде арапчонка, из которой торчало несколько перьев. Вася не умел пользоваться такими письменными принадлежностями, поэтому, когда взял одно из перьев, то сразу испачкал пальцы чернилами. Он поискал глазами чистый лист, взял его и коряво, как мог, написал несколько слов. Положив листок в центр стола, он бросил на него перо и обернулся. Наталья Николаевна как раз закончила укладывать мужа.

Они вышли из кабинета и пошли по коридору к выходу.

– Вы действительно детский поэт? – спросила хозяйка дома, идя рядом с Васей и периодически его поддерживая, когда он уж слишком заваливался в ту или другую сторону.

– В каком-то смысле, – неопределенно ответил Вася.

– Вы, видно, произвели сильное впечатление на Александра – никогда его таким не видела.

Они спустились на первый этаж и вышли во двор.

– Всего хорошего, Василий Сергеевич. Дорогу найдете? Вон в ту арку. – Она показала рукой направление. – Заходите завтра к вечеру, я думаю, Александр будет рад вас видеть.

– Непременно, – сказал Вася и хотел приподнять цилиндр, а потом вспомнил, что оставил его в гостиной в изрядно потрепанном состоянии. «А, ну и черт с ним», – подумал он, и, пошатываясь, пошел к арке.

Он точно помнил, что когда входил сюда, никаких дверей в проходе не было. Сейчас же дорогу ему преградила высокая деревянная стена, упиравшаяся как раз под своды арки, и посередине была большая деревянная дверь с золоченой ручкой. Не придав этому большого значения, Вася ухватился за ручку, открыл дверь и оказался на набережной Мойки.

Действительность отрезвила его почти сразу. Мимо, сигналя, проехал серый джип. В бок кто-то толкнул, от чего Вася отступил на пару шагов назад. Проходящий мимо мужик зло посмотрел на него и пошел дальше.

Был вечер. В окнах домов напротив горел свет, а на набережной – фонари. Воздух был наполнен звуками проезжающих машин и голосами людей. Где-то играла музыка, у Дворцовой площади стояло несколько автобусов, и кто-то в рупор зазывал народ на очередную экскурсию по городу.

Вася стоял, прижавшись к деревянной двери, постепенно приходя в себя. Он обернулся и подергал ручку. Дверь была закрыта. Подняв глаза, он увидел табличку, которая гласила: «Посещение музея-квартиры Пушкина с 10:00 до 18:00». «Сейчас уже часов десять вечера», – подумал он. – Однако что за наваждение? Это что, уже белая горячка?!»

Вася не на шутку встревожился и полез в карман за сигаретами. Карман был там, где и должен быть в короткой кожаной куртке. Вася посмотрел на себя сверху вниз. Одежда была его: синие джинсы с дыркой чуть выше коленки, коричневые грязные ботинки на шнурках и кожаная куртка. Он достал сигарету из пачки, засунул в рот и вздохнул.

– Если это белая горячка, то прикольно, – сказал он вслух и улыбнулся.