Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Черкизов привстал и передвинул под собой кресло так, чтобы видеть старика.

– Я… обеспечу всех пропусками. Передам им нужные инструменты. Оформлю эти работы, как плановую реставрацию. Я организую потом закладку пролома в стене и уборку… Только заранее прошу всех аккуратнее, и ничего не громить…

– Хорошо, это вполне тянет на миллион, – покивал головой старик, глядя на Черкизова. – Вы не боитесь, господин чиновник?

– Какая вам разница! – ответил Черкизов с вызовом и сам удивился своей дерзости.

«Дон» только усмехнулся, еще покивал головой и продолжил:

– Филиппо, надо все согласовать по минутам, все-все детали.

– Сейчас мы этим займемся.

– Я посижу и вас немного послушаю. Но профессор Сизов, думаю, может быть свободен. Наш Теря тоже.

Сизов молча встал, направился к двери, но проходя мимо «дона» вдруг с надрывом обратился к нему:

– Сеньор Спинноти, вы обещали, я сделал свою работу, отпустите нас, мы больше не можем!

– Спокойнее, профессор, потерпите еще несколько дней. Вы же слыхали, как все будет просто. Они вернутся, и вы полетите. Не задерживайте, пожалуйста, нас.

Сизов склонил голову и поплелся к двери.

Детали операции и все действия, поминутно, согласовывали около двух часов. Мафиози часто переходили на итальянский, когда ход предстоящих дел не касался Черкизова, и знать что-либо ему не полагалось. Черкизов тогда отвлекался и с ужасом думал, что такое он сейчас делает: сидит с бандитами и решает с ними, как ограбить его родной московский Кремль…

Покончив с «совещанием», перед тем как сесть в машину и ехать в отель, Черкизов тронул плечо своего водителя и стал показывать ему пальцами нечто, похожее на бутылку:

– Виски, водка! Мне надо купить. Остановись где-нибудь.

Карло остановил машину около магазинчика, Черкизов вышел и купил себе бутылку виски. Войдя в номер отеля, не сняв даже пиджак, он принес из ванной стаканчик для бритья, налил в него до краев виски и залпом выпил. Через пять минут налил еще стаканчик, выпил и сразу пошел вниз обедать.

Дон Спинноти и его консильери Филиппо вернулись домой в одной машине. По дороге они не разговаривали, но когда въехали в ворота виллы «дон» попросил своего консильери зайти к нему в кабинет через десять минут.

Филиппо, как и многие консильери в мафиозных «семьях», не был кровным итальянцем. Он был сиротой, из швейцарцев, сыном погибшего друга дона Спинноти. Тот его когда-то усыновил и потом воспитывал, как родного, среди своих же детей. Но в отличие от них, он направил сироту на годы учиться в Оксфорд, и тот получил там блестящее образование, особенно в области финансов. Домой он вернулся всего лишь десять лет назад. Но почти сразу был произведен «доном» в консильери и представлен в этом качестве своей «семье». Консильери – советник, он второй в «семье», он все планирует и обдумывает. Именно по его совету Анжела отправила когда-то своих дочерей учиться в Англию, и это оказалось для них блестящим выбором.

Когда Филиппо вошел в кабинет своего «дона», тот сидел за письменным столом и рассматривал карту города Москвы.

– Садись, Филиппо, сейчас ты начнешь со мной спорить.

Филиппо осторожно сел в кресло напротив.

– Сначала ответь мне… Что может пойти в этом деле не так?

– Это чужая страна, дон Спинноти. Пойти не так в ней может все, что угодно.

– Я тоже так думаю. Но отменять ничего не хочу, – и «дон» скользнул взглядом по картине с двумя всадниками. – Как тебе понравился этот чиновник Черкизов?

– Жадный и слабый. Но если сумеет нас туда впустить, то проблем с ним быть не должно. Важнее нам скорее потом из этой страны убраться.

– Дипломат надежен?

– Вполне.

– Знает, что повезет?

– Нет, но он поймет, ему достаточно пощупать этот сверток. Из России везут только иконы.

– Филиппо, теперь о главном… мой Марио вернется домой?

Филиппо опустил глаза, он знал, какое сердце у его «дона»:

– Если их схватят, то будут судить за грабеж. Сибирь и десять лет. Если, конечно, обойдется без «мокрых» дел.

– Десять лет я не проживу… Исключено. Поэтому, Филиппо, я решил лететь в эту страну сам.

Филиппо вскинул свои серые глаза на «дона»:

– У вас больное сердце, дон Спинноти. Вам нельзя ходить даже по саду.

– По саду нельзя. Я похожу по Красной площади.

– Самоубийство.

– Я все обдумал, когда сидел и вас слушал. Я могу даже не выходить из отеля, я буду просто сидеть в нем на телефоне. А Марио этого не сможет и полезет в самое пекло, он полезет вместе со всеми в этот Кремль! Филиппо, я не могу потерять единственного сына в этой чужой и страшной стране!

Дон Спинноти решился на свою поездку уже несколько дней назад. Зная сына, «дон» был уверен, что если его послать, тот обязательно сам войдет в Кремль за иконами. Если его схватят и сошлют в Сибирь, то потеряет навсегда в своей недолгой оставшейся жизни единственного сына. Но ехать кому-то было необходимо. Посылать кого-то из Милана было тоже нельзя: никто из тех не был «в русской теме», и было поздно их в это вводить. Если же он полетит туда сам, как простой старый турист, то развлечется, да посмотрит на этот Успенский собор, построенный другом его далекого предка. Тем более, сердце его последние дни не беспокоило, и можно было надеяться, что два-три дня туризма оно вполне выдержит.

– Вы не сможете взять с собой доктора.

– К черту доктора! Погляди на карту: на этой площади я буду гулять с телефоном, а наши ребята будут в ста метрах за кирпичной стеной. Если я устану, то пойду в отель, – пять звезд, и с доктором, – находится рядом.

– Откажитесь от этих икон, дон Спинноти, они того не стоят.

– Они стоят очень и очень дорого, Филиппо, и ты это знаешь. Но они не стоят моего сына.

– Мне сказать об этих изменениях Марио?

– Я сам ему скажу.

29. Паспорт

Как я вспоминаю теперь, через полгода, в тот вечер и весь следующий день я принимал решение сесть на свой мотоцикл и убраться подальше от этой виллы – через каждые три часа, но затем откладывал это по разным причинам. Вызволить Таню из беды было нужно, но запрещено ее отцом. Гибель грозила тут и мне самому, поэтому прохлаждаться здесь причин не было. Но было обязательство перед клиентом Сизовым.

Дождавшись, как обычно, прихода историка, – а он вернулся тем вечером раньше обычного, – я сразу заметил в нем перемену. Уже из ворот он мне улыбался:

– Бона сера! – были его первые слова.

В его устах этот «добрый вечер» по-итальянски можно было принять только, как шутку, и в редком для него расположении духа. Потому что юмором, – или «черным юмором» в нашем случае, – Сизов не отличался. Я заулыбался ему, не скрывая своего удивления.