Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

– Мы только рожи себе умоем, воды купим, и назад. Ты ее крепче держи, а то улетит.

Теря остался один, откинул голову назад, на спинку, и закрыл глаза. Обеими руками он прижимал к груди пыльную рогожу с доской. На его белоснежной рубашке, на груди и животе, чернели полосы и пятна вековой копоти и пыли. Эту икону он должен был передать барыге сам. И он же – получить деньги в сумке. Вернувшись с сумкой в машину, он возьмет из нее миллион и отвезет поздно вечером Черкизову. То, что останется в сумке – заберут эти двое. Себе не возьмет ни цента, завтра улетит обратно в Италию, и уже Марио наградит его, как сочтет нужным.

На стоянку подъехала другая машина и остановилась сзади. Теря слышал шум ее мотора, но голову не повернул и глаза не открыл. Из машины вышел молодой парень и тихо подошел за Териной спиной к багажнику. Парень осторожно перегнулся через багажник, бесшумно прилег на него животом, приставил ствол с глушителем к заднему стеклу и три раза подряд выстрелил. Пустые гильзы звонко цокнули о жесть багажника и покатились по асфальту.

Голова Тери дернулась вперед, вбок, и снова назад, легко повернулась на шее влево, легла на щеку, и так замерла. Две пули вошли точно в мякоть затылка и потерялись в мозге. Но третья пуля ударила в череп под углом, сколола на выбоине кость, потеряла скорость и пошла по огибающей, распарывая кожу с волосами, – над ухом, над виском, – и вышла наружу почти у лба, сняв Тере половину скальпа. И сразу, как из-под крана, хлынула оттуда ему на белоснежную рубашку кровища.

Парень, еще с животом на багажнике, сунул пистолет в полиэтиленовый мешок, потом пригнул голову и вернулся в машину.

– Все.

– Так нельзя оставить, – сказал водитель, не шелохнувшись.

Парень прикрыл дверь, но не захлопнул:

– Чо такое?

– Крови много. А головой в окно.

– Пусть.

– Народ ходит. Или подъедет кто. Отовсюду ж видать. Повали на пол.

– Да на хрена!

– Не хочешь, тогда пушку свою в мусорный бачок. Живо вылезай!

– Да ты чего!

– Я тебе говорю! Вон уже идет кто-то. Да быстрее!

– Во придумал, новую пушку в бачок… – Парень разболтано вылез из машины. – Подъехай сбоку, прикрой.

Теря, как будто ждал этого парня: как только тот его слегка пихнул в плечо, он покорно перегнулся в пояснице и опрокинулся набок. Руки его выпустили доску, и та громко ударила в металлический пол. Парень заметил доску только сейчас. Поднял, рванул гнилую тряпицу, руками в стороны, и натянул ее Тере на окровавленную голову. Посыпавшаяся на мокрые волосы грязь перемешалась в них в вязкую бордовую кашу. С пыльной доской подмышкой парень вернулся в свою машину.

– Чо это? – спросил водитель

– А хрен знает. Икона. Из рук не выпускал, видать стоит чего-то. Теперь-то что ждешь!

В Терину машину первые двое вернулись с бутылками воды через десять минут.

– Чего это с ним такое? Заснул? Гляди, на голове-то…

– В крови весь. Мертвый, кажись. А доски-то нет!

– Мать твою… Чего делать-то будем?

– Валить отсюда. Пусть так лежит. Не снимай тряпку-то! Оставим где-нибудь.

Машина с Терей выехала со стоянки, но покатилась по улице медленней, чем первая, и в другую сторону.

– Кто ж это его?

– Поди узнай. Заслужил, не простили. Тебя да меня тоже кто-нибудь не простит.

– Видать, сзади ехали, выжидали. Сейчас-то никого?

– Никого. Чего с ним делать-то? Так и будем катать?

– За гаражами оставим. Куда его еще? В Италию?

– Тряпка-то на нем – от той иконы.

– Ну?

– Вот и ну. Щас сунем в нее чего, и сдадим. А?

– Чего сунем?

– Да хоть чего. Вон, картонки от бананов. Или щепки от ящиков.

– Тот совсем дурак? Он что, не разберет?

– А мы ее зашьем, как было, не дадим туда глядеть. В бардачке чего-то есть… Ты как на это?

– Можно попробовать…

– А если возникнет, то сразу ему по кумполу.

– Можно…

В ранних сентябрьских сумерках Терин труп кинули в загаженную щель между двумя ребристыми гаражами. Еще через час на залитое его кровью сидение машины бросили впопыхах большую сумку с тремя миллионами долларов.

39. Возвращение

Джулиано летел в Москву в смешанном состоянии высшего облегчения и, одновременно, отчаяния. Он сидел в самолете рядом с незнакомыми людьми и, никого не стесняясь, горячо молился. Он благодарил Господа, что свободен, и что впереди, через два ряда, видит нежный затылок своей возлюбленной. Еще он думал о том, что в нем есть русская кровь, и он сейчас увидит родину древней славянской бабки.

Но раздумья о России, натолкнули его и на мысль, что здесь ему придется задержаться. Пути в Италию у него больше не было. Нет у него дороги и домой в Нью-Йорк. Он убил вчера единственного сына дона Спинноти, милого, но опасного старика, пригласившего погостить в свой дом. Прощения за такое не бывает. За это полагалась только смерть. Неминуемая, где бы он ни спрятался, сколько бы времени с тех пор не прошло.

С такими путанными мыслями Джулиано съел свой обед на подносе, выпил полстакана кисловатого вина, и через полчаса у него схватило низ живота. С ним такое случалось время от времени. Как будто что-то пережимало ему тогда кишечник, но затем ненадолго успокаивалось. Потом через минуту следовал непреодолимый позыв, и нужно было успеть добежать до туалета. Он винил в этом попеременно, то нервы, то пищу, но по-видимому так на него действовало все это вместе. Поэтому Джулиано сразу бросился в хвост самолета, но там, как всегда, стояла очередь. Лишь усилиями мускулов ног ему удалось избежать конфуза. Так с ним произошло в самолете три раза подряд. После посадки и паспортного контроля, на выходе, он подумал – ну, кончилось, успокоилось. Так нет: когда они уже шли втроем по бесконечно длинному залу «Домодедово», у него схватило живот в четвертый раз. С итальянскими громкими проклятиями Джулиано бросился в сторону от своих попутчиков искать ближайший туалет.

Ворвавшись в туалет, с первым же пахнувшим на него его запахом дезодоранта, схватки у него в кишечнике только усилились. Он успел заскочить в кабинку, но уже не имея последних секунд возиться с испорченной задвижкой, плюхнулся на сухой, но несвежий стульчак. Дверца кабинки так и осталась полуоткрытой. Перед его глазами входили-выходили, вставали к нему спиной к писсуарам, и застегивались. И вдруг, в одном метре от себя, снизу вверх из щели кабинки, он увидал человека, который три дня назад порезал его ножом: под губой до сих пор чувствовалась боль пореза. Это был Карло, и сомнений в этом у Джулиано не возникло. Джулиано приоткрыл дверцу шире, высунул голову и проводил взглядом его спину. «Это Карло, и они уже возвращаются…».

Джулиано выскочил из туалета, застегиваясь на ходу. И сразу встал посреди обтекавшей его толпы пассажиров: Карло исчез. Джулиано будто забыл, что его ждали попутчики, как будто не было сейчас важнее дела, как найти Карло и разбить ему в кровь лицо. Но он все-таки добежал до своих, крикнул им что-то невнятное по-итальянски, махнул рукой и побежал вдоль бесконечных хвостов очередей на регистрацию. Он знал, где искать Карло: в одном из этих хвостов, на любой рейс в Италию.

Он искал Карло, потому что никогда больше его не увидит, и еще потому, что никогда не увидит его без ножей во всех карманах. Это были редчайшие минуты, когда ножи были, наверняка, в сумке, для сдачи при регистрации в багаж, – иначе бы его потом просто не пропустили в рамке металлоискателя при контроле. Поэтому сейчас у Карло были с собой лишь одни кулаки, если он еще не разучился ими пользоваться. У Джулиано всегда были одни кулаки. Это была редкая удача, упустить ее он не мог, потому что был итальянцем, обиду не забывал и не прощал.

Он нашел Карло перед самой стойкой регистрации, его сумка уже стояла на ленте весов, и он забирал свой паспорт: регистрация была здесь только для бизнес-класса, и очереди тут не было. Сбоку его ждал аккуратный незнакомый господин, на плече у того висел большой черный планшет, с какими ходят студенты художественных училищ.