Восстание

– Судя по всему, это не Ленин.

– Хех! – внезапно развеселившись, едва ли не прокричал Владимир Семёнович, директор ФСБ, бешено завращав при этом глазами, будто ища, куда уткнуть свой взор, чтобы этого всего не видеть.

По спине Ивана Аскольдовича пробежали мурашки. «Лицом улыбается, а глаза такие, будто душу готов вынуть. Интересно, скольких людей он загубил, пока до генеральского звания добрался?» – подумал он.

– Какое же это отношение к делу имеет? – всё ещё выдавливая из себя смешки, поинтересовался Владимир Семёнович.

В зале повисла тишина, все шестеро всматривались в замершее, искажённое речью лицо на экране, словно пытаясь прочесть в его гримасе будущее.

***

– Что-то не пойму, у Ленина этого глаза то ли с насмешкой, то ли пьяные, – Антон отвернул голову от монитора, всё ещё радостно скалясь. – А вообще, похож! Круто! Где ты его откопал?

– Да сто лет уже его знаю, ещё с Мегидовки, мы с ним даже одну школу оканчивали, но не встречались, конечно, он куда старше. Но лет ему, кстати, не так много как кажется – около сорока. Он одно время у отца в театре подвизался, – Кирилл усмехнулся своим воспоминаниям. – Валерий Иванович Царёв собственной персоной. Потомственный алкоголик. На Ильича с детства похож, практически один в один, никакого грима не надо. Отец рассказывал, что Царёв этот ещё со школы всем твердил, что будет Ленина играть.

Антон одобрительно хихикнул.

– Оттого и учиться перестал, и во все тяжкие подался: думал, будущее всё равно обеспечено с такой внешностью. Два раза на второй год оставался. Потом каким-то чудом то ли театральное училище окончил, то ли вовсе курсы. В общем, появился в театре с корочкой уже. Готовый актёр. Всё при нём: недельная щетина и невыветриваемый перегар. Ну, сыграл пару ролей, а больше-то и нету. Не так часто в театрах роли вождя: из моды вышел. Вот и запил ещё сильнее, типа не реализованный талант. Художника обидеть всякий может, ну и в таком духе. А потом вдруг пропал. Мы думали, что где-нибудь помер на дачах с перепою. А отец как-то в Москву в командировку съездил, приезжает и рассказывает: «Прикинь, а Ленин-то наш недоделанный столицу покорять отправился!» Причем Союза уже не было, по партийной линии не продвинешься с этим… – Кирилл вскочил, изобразив позу Ленина, обыкновенно запечатлённую на памятниках, подавшись телом вперед: одна рука – на лацкане, другая вытянута указующей ладонью вперёд.

Антон зачарованно слушал. Кирилл нечасто так раскрывался, а тут его прямо несло на радостях.

– Так что Царёв наш стал ошиваться по паркам и скверам разным в образе Ильича да фотографироваться с гуляющими туристами за деньги. Я его встречал тут пару раз. А как мы начали эту канитель с воскрешением, я сразу про него и вспомнил.

Антон кивнул, показал большой палец.

– Молодец, круто!

Потом ещё раз внимательно всмотрелся в монитор с остановленной на нём картинкой. Озабоченно нахмурился.

– Слушай, а он не подведёт нас с этим своим, – Антон выразительно щёлкнул пальцем по кадыку, – алкоголизмом? А то вдруг что записать надо срочно, а он валяется где-нибудь, лыка не вяжет? Или, того хуже, напьётся и проболтается где-нибудь раньше времени?

– По идее, не должен, – Кирилл пожал плечами, – деньги же мы ему обещали. А проболтаться ему и некому вроде, если только какой-то алкашне, а что нам-то с этого, кто их послушает? Да и не верят они друг другу никогда: все брехать горазды. И потом, Антон, как говорил товарищ Сталин,– Кирилл внешне преобразился, приготовившись имитировать «вождя народов», – других писатэлэй у мэня дла вас нэт!

***

Валерий Иванович Царёв с детства имел талант к лицедейству. Даже в пацанской компании во дворе это было неоспоримым фактом. Случись у кого необходимость соврать красиво, с легендой, с доказательствами – непременно надо идти к «Вареле». Он же был, получается, и сценаристом, и режиссёром-постановщиком сложных и опасных трюков перед родителями да в школе. Не верил Царёву и его постановкам только военрук, да и то по причине своего непробиваемого солдафонства. Единственной уважительной причиной для опозданий и пропусков занятий отставной подполковник Васильев, интересный хотя бы тем, что нечасто офицеры с боевым опытом вдруг становятся военруками в заштатной школе, признавал только военное время, да и то ещё смотря с кем война. Васильев, герой афганской кампании, очень рано стал подполковником и ушёл в отставку по ранению. Но, хотя Родина его списала, сам себя он списывать не спешил. Он словно бился за каждого попадавшего ему в руки ученика, пытаясь сделать из него настоящего солдата.

Что до Царёва, то его художественная карьера развивалась стремительно. Дошло до того, что по его, Валериным, показаниям, непутёвому соседу-выпивохе Блажкину были вручены именные часы за спасение утопающего. Благодаря чему Иван Прохорович Блажкин избежал увольнения с работы за регулярные прогулы и опоздания.

А дело было так. Когда блажкинский, намертво въевшийся в него перегар окончательно отвратил от Ивана Прохоровича руководство завода, мастером смены ему был поставлен ультиматум: заявление по собственному желанию или увольнение по статье. Ни того ни другого Прохорычу не хотелось. Кроме как на водку и рыбалку, кое-какие затраты требовались и на семью. Как-никак двое спиногрызов. Работать же бывший некогда неплохим сварщиком Блажкин давно отвык.

Были, конечно, ещё два варианта: уговорить-умаслить мастера, либо идти наёмным работником к кавказцам, заправлявшим на овощебазе. Но весь арсенал уговоров и отмазок для мастера был уже истрачен за предыдущие годы. Кредит доверия иссяк, и Блажкин на мастера уже за это и не злился, хотя поначалу, конечно, искренне желал ему смерти. К кавказцам же наймитом идти ему не позволяла великорусская гордость. Да и не взяли бы алкаша, а если б и взяли, через неделю выгнали бы взашей, да ещё и, не исключено, побить могли.

Пошёл Блажкин, значит, непонятно куда (денег-то на водку не было), потупив взор. И тут навстречу Валерка Царёв. «Что, – говорит, – дядя Ваня, ты такой грустный?». Ну он и рассказал, жаловаться больше некому было. А Валера как раз урок военной подготовки прогулял, и перспективы, учитывая личность военрука, были у него самые нерадостные. Братья в некотором роде по несчастью встретились. А Царёв между тем с пруда шёл, отчего и опоздал в школу, уж очень вода была хороша. Вот его и осенило.

Вернулись они на пруд, в место полюднее. Валера отплыл метров на десять, чтобы дяде Ване сильно не перетруждаться, и давай громко тонуть. Тут как тут – Блажкин, красиво плывёт, кто-то даже сфотографировать успел на свою «Смену».

«Спасителю» достались часы и статья в районной газете, а Царёву – всего-то лёгкий подзатыльник от Васильева, жалко ведь полуутопленника было, как ни крути.

Часы Иван Прохорович потом Валере отдал: человеком он оказался не только благодарным, но и благородным.

После этой истории стал Царёв местной звездой и до самой взрослой жизни как сыр в масле катался. Заказов было завались, благодарность текла рекой. Так и спился уже к десятому классу.

Блажкин вскорости всё же помер с перепою. Васильев стал председателем Совета ветеранов Мегидовки, и боялась его теперь не только вся улица, где жил, и вся школа, где работал, но уже и администрация городка заодно с руководством воинской части, стоявшей рядом.

А карьера Царёва покатилась под гору. Вроде и училище театральное с горем пополам окончил, куда взяли его исключительно из-за «ленинской внешности» (товар штучный, хотя уже ажиотажным спросом и не пользовался). Потом в театр устроился, играл Ленина, как и в школьной самодеятельности, только теперь за деньги. Что ещё нужно? Но во время выступлений случались казусы. И в итоге пара пьяных попыток взобраться на броневик с последующим падением и соответствующими тирадами, слышными в самых дальних уголках зрительного зала, навсегда ему путь в мегидовский очаг искусства закрыла.

Подался в Москву. Слышал от преподавателей в училище театральном, что ленины и сталины возле Кремля купаются в роскоши. Но дело не заладилось: били конкуренты сильно. Так и пошёл по паркам да скверам, понёс, как говорится, искусство в массы. На водку да на съёмную комнату хватало.

***

Прокуроров ласково улыбнулся академику, решив сыграть «доброго следователя».

– Иван Аскольдович, дорогой, ну не надо из крайности в крайность. Вы же учёный, а не генерал, как мы, не надо такой сухости, аргументируйте свои выводы! – и уже замолчал было, но затем, вспомнив, что разговаривает с гражданским, добавил, – пожалуйста!

Только что дувшийся академик оживился, и, бросив мстительный взгляд на директора ФСБ, с готовностью продолжил:

– Мы склонны считать, что это, вероятно, наёмный актер. Чисто психологически если судить, то он ведёт себя излишне театрально, откровенно позирует, подражая известным кинообразам Ильича, подчас гротескным. Кроме того, он постоянно останавливается, поглядывая на кого-то за камерой, как бы ожидая одобрения для продолжения. У него часто во время пауз бегают глаза: он вспоминает текст. Так бывает с теми, кто не сам писал себе речь, но так никогда не происходило с Лениным, по воспоминаниям его современников.

– Постойте, но может быть это просто реакции человека с не до конца восстановленными функциями мозга? – реплику бросил самый молодой из генералов, на вид слегка старше 50-ти, спортивный, с благородной проседью начальник ГРУ Новиков. – Как на сайте этих похитителей написано, с мозгом больше всего проблем было: мало того что он был повреждён после смерти в ходе экспериментов, так ещё и в целом наука не до конца разобралась, как и что там работает.

– Насчёт мозга вообще никто из серьёзных учёных не верит, что это возможно, но давайте я сначала изложу наши доводы, а потом будут дебаты? – удивил всех «придурок» неожиданной жёсткостью.

– Да, Владимир Валентинович, давайте выступать по очереди со своими соображениями, – поддержал академика Прокуроров. – Иван Аскольдович, продолжайте, но только прошу вас, незначительные выводы или гипотезы ваши пока не надо. Давайте чёткие факты.

– Хорошо, к чёрту психологию! – продолжил учёный. – Посмотрите, как он одет. Разве в Мавзолее была с ним, то есть с телом Ленина, эта кепка? А этот бант на груди? Откуда эта одежда покроя начала XX века? Ведь забальзамированное тело Ленина уменьшилось в объемах, и костюм для него сшили отдельно, чтобы он не топорщился, господа. Так что это – не тот костюм! А откуда же он? Ленину с собой, как мумиям фараонов, не клали предметов для загробной жизни.

«Придурок» неожиданно тонко захихикал. Генералы смотрели на него с непроницаемыми лицами, судя по всему, убеждаясь внутренне в верности данного ему прозвища. Иван Аскольдович поперхнулся, продолжил.

– То есть сменную тройку ему никто в гроб не клал. Большевики, конечно, надеялись, что Фёдоровское учение окажется истинным, и человечество победит смерть, но они не ожидали чудесного воскрешения, как у Христа. Они верили в будущее могущество науки. Ленина должны были воскресить иначе, научным способом, в лабораторных условиях. Там бы его и приодели, будьте покойны. И очевидно, что никто бы не стал восстанавливать костюм прошлого века, одели бы в современное.

Академик заулыбался.

– А этот, как сейчас молодежь говорит, «прикид» он мог взять только в одном месте. Где-нибудь на театральных складах реквизита.

Новиков недовольно поморщился и буркнул, будто под нос, но так, чтобы все услышали:

– Что-то мы ничего научного так и не получили, подумаешь – костюм сшить.

Секретарь посмотрел на Новикова, но на этот раз безо всякой строгости, затем вопросительно – на академика.

– Иван Аскольдович, действительно, есть ли какие-то прямые, а не косвенные улики? Без обид, но у нас таких специалистов – психологов и просто наблюдательных аналитиков – у самих хватает, тут академии не нужны. Что там вы говорили про лабораторные условия, про учение этого Фёдорова и прочее, есть про это что-то?

Академик собрал аккуратно все бумаги в стопочку, положил обратно в кожаную папку, лежащую перед ним на столе, закрыл её кнопочкой, плюхнул на стол и хлопнул сверху ладонью, всем своим видом показывая обиду на такое пренебрежительное отношение спецслужб к учёным.

– Про лабораторные условия есть тоже только предположения, они вам не интересны, как я понял.

– Да ладно вам обижаться, что вы как ребёнок, ей-богу! – давняя мечта Прокуророва – проявить свои организаторские способности не где-то в ведомстве, а на масштабном, общегосударственном уровне рушилась на глазах. Это была не команда, а какое-то сборище капризных индивидуалистов.