Эфир

Когда-то, когда я только начал интересоваться девочками, ну скажем в шестом классе. Или пятом? Или восьмом? Или к тому времени я уже интересовался… В общем, попал я в больницу с аппендицитом. Операция плевая, пока мама ездила домой за зубной щеткой, кружкой и сменным бельем, меня разрезали, нашли лишний орган, удалили его, зашили меня назад и залили йодом от груди до коленок.

Отходняк от наркоза, наверное, сопоставим с приходом наркомана. Я веществ никогда не употреблял, но подозреваю, что так и есть. Соседи по палате рассказывали, что я показывал «фак» медсестрам и матерился, они смущались и говорили: «Ой, а такой хороший мальчик…» Потом я засыпал, опять просыпался, матерился, засыпал и так несколько раз. Всю ночь после этого я безостановочно блевал.

Две недели я пролежал в больнице и увидел много нового. Увидел деревенских пацанов, которых сдавали в больницу родители, чтоб пару недель поэкономить на еде. Они в столовке набивали хлеб в карманы, про запас. Тогда я осознал, что живу довольно неплохо. Можно даже сказать, с некоторыми излишествами. Увидел уборщиц, которые испытывали к только что прооперированным и перепуганным детям такие же чувства, как надзиратели на Колыме к политзаключенным. Помню, мудрая мама принесла тогда пакет с конфетами, сказала подарить их самой злобной уборщице и поздравить её с Красной горкой. Я так и сделал. После этого она орала во всех палатах, кроме нашей.

Еще я узнал, кто такие медсестры. Узнал, что укол они могут поставить быстро и небольно, «хлопком», а могут медленно вводить иглу, как положено, – и будет больно. Это, собственно, и был главный критерий оценки медсестер. Шпана, обитавшая в палате вместе со мной, имела свой взгляд на медсестер. Их интересовало больше, что у них надето под халатом. Вернее, они страстно надеялись, что ничего. Нетрудно догадаться, что главной доблестью было заглянуть в вырез халата, пока тебе делают укол. Но я тогда действительно числился хорошим мальчиком и такого себе не позволял.

Короче говоря, впечатлений полно. И на фоне всего этого я встретил Галю. У неё была какая-то благородная птичья фамилия… Орел… Лебедь… Сокол…, не помню. В общем, девочка мне понравилась, мы много болтали, ходили друг к другу в гости в палаты, играли в карты. Я был уверен, что, когда мы выйдем из больнички, она станет моей девушкой.

Но нашему счастью не суждено было сбыться: всё испортило «проклятие». Галю выписали неожиданно раньше меня. То, что моя подруга уходит, я узнал случайно, услышав, как она в коридоре прощается с медсестрами. Я не совсем понял, почему Галя не зашла попрощаться, ведь она уже почти моя девушка.

Придерживая зашитый бок, я выскочил в коридор и побежал за ней. Вернее, поковылял, держась за стену. Я звал её, но она не слышала. Тогда я позвал громче, уже на выходе Галя остановилась.

И тут из-за спины до меня донесся шепот медсестры:

– Жалко парня, так и будет всю жизнь бегать.

Вот, собственно, этой фразой можно описать всё моё существование, начиная с того самого момента. Бегаю… а они спокойно уходят. А я бегаю. И меня даже жалко. Такое вот «проклятие Медсестры».

И, что характерно, это говорила добрая медсестра, которая ставила уколы «хлопком», небольно.

– Ох, Петя-а-а… – неожиданно встрял Степа.

Кажется, в какой-то момент я перестал думать и начал говорить. Да так, что заткнул Степин фонтан. Лена и… как её там… куда-то испарились. Передо мной сидел один Степа, уже заметно окосевший.

– Ну, по крайней мере, тебя можно поздравить, – он поднял бокал, – как мы недавно узнали, теперь ты не только бегаешь, но и догоняешь!

Степа захохотал и долбанул своим бокалом по моему.

– Даже не-эт. Подожди… За тобо-ой бегают!

Степа еще раз попытался разбить мой бокал своим и продолжил хохотать.

Бармен орал, чтобы мы выметались, мой друг ржал, как конь, и дразнил бармена, я сдерживал рвотные позывы и, натыкаясь на стулья, бесконечно долго брел к выходу.

Глава 2

– «Но и догоняешь…» Верно подмечено, – усмехался я на следующее утро, пока чистил зубы и разглядывал в зеркало свою опухшую физиономию.

А ведь и правда, после того, как Степа притащил меня на радио, что-то изменилось. Говорят ведь: ты – это то, чем ты занимаешься… Или нет, ты это не твои вещи, не твоя работа, ты это… Нет, это не то, это вообще из Бойцовского клуба. Ты – это… В общем, черт с ним.

Скажем прямо, до радио я был просто неудачником-студентом. Жил в провинциальном городе, куда приехал на учебу из еще более провинциального города. На стипендию кое-как тянул, но в целом в науках не блистал, как и во всем остальном. Жил в задрипанной съемной однушке, за которую платили родители. К однушке прилагался отвратительный наглый дед-хозяин. Он любил припираться в субботу в семь утра, чтоб взять инструменты с балкона. Или забрать пустые банки с антресолей. Или проверить, не потекла ли опять труба под раковиной на кухне. При этом дверь он открывал своим ключом, по-хозяйски заходил в квартиру и спокойно шел заниматься важными делами. Денег он, правда, брал меньше, чем остальные, поэтому приходилось терпеть.

Дед, наверное, втайне жаждал во время такого рейда застать обнаженную девицу, возлежавшую, разметав одеяла и простыни, на его заплесневевшем диване.

«Ну должен же был этот студент кого-то когда-то привести!»

И тогда дед, хотя бы краем глаза, хотя бы на секундочку, но смог, в последний раз перед инфарктом, взглянуть на юные розовые прелести. Но не тут-то было! Выкуси, старый хрен!

Юные розовые прелести обходили меня за километр. «Проклятие Медсестры» работало как часы.

И так продолжалось, пока не появился мой школьный друг Степа и не позвал меня работать на радио. Мы оба знали, что живем в одном городе, но почему-то очень долго наши дорожки не пересекались. А когда пересеклись, Степа за кружкой пива сказал:

– Петя, нужен человек нам на радио. Ночной диджей. Пойдешь?

– Ты че? У меня голос противный. Какой из меня диджей?

– Да ты не ссы. Это так называется только «ночной диджей». В основном, это… ну… вроде как, сторож.

– Вроде как?

– Ну это же радио. Радио «Мечта»! «Радио „Мечта“ – любовь повсюду!». Улавливаешь? Там не может быть сторожа. Поэтому – ночной диджей. «Зэпэ» – четыре с половиной. Бонус – охрененный вид из окна!

– Ну, не знаю…

– Че ты не знаешь?! Приходишь, спишь там, получаешь четыре с половиной косаря! Че тут знать?

Само собой, оказалось, что на работе придется не только спать. Кроме раскладного дивана, из орудий производства у меня были: диджейский пульт, компьютер, телефоны, магнитофон с радиоприемником, видеофон и бронированные двери.

Непосредственно работа заключалась в том, чтобы следить, чтоб всё шло нормально. Хочется сказать, следить, чтоб никто не влез, ничего не украл и всякое такое… Но все, кто меня когда-нибудь видел, поймут, что это откровенная ложь. С моей комплекцией древесного палочника и ростом не очень крупного пса, вставшего на задние лапы, рассчитывать приходилось скорее на тяжелые двери и видеофон. К счастью, требовалась от меня не физическая сила или, не дай бог, ловкость и проворство, а наличие слуха (обычного, не музыкального), умение иногда отвечать на телефонные звонки, пользоваться компьютером и в целом нажимать на кнопки. Ну и самое сложное – приходилось прибегать к арифметике. Аж целых шесть раз за смену.

Собственно, нужен ночной диджей именно для этих шести раз. Волшебное время, когда в эфир выходит… реклама. Если коротко, требовалось перекрыть федеральное вещание местной рекламой и потом снова вернуться на федеральное вещание, подсчитав всё так, чтоб получилось незаметно и красиво. И так шесть раз: четыре раза ночью, два – утром.

– Смотри, тут всё просто, – объяснял мне Степа. – В колонках у тебя играет Москва. Федеральное вещание. На всю страну. Сечешь, да? В наушниках будем играть мы, твое вещание. Ну когда ты его включишь. Пока понятно, да? Ты кивай хоть, чтоб я понимал, что ты не умер. Твоё вещание – это реклама. Она вот тут появится сама. Когда услышишь ДТМФ-сигнал, запускаешь её. Слушаешь Москву в наушниках, в колонках – нас. Улавливаешь, да? Ждешь, пока в Москве реклама кончится и начнется песня. По плей-листу смотришь, сколько она длится. Смотришь, сколько твоя реклама продлится. Считаешь разницу. Добиваешь её песней. У тебя доигрывает одновременно с Москвой, и выходишь на федеральное вещание. Если нет подходящей песни, ставишь джингл или тортиаду. Ясно?

Ясно ничего не было. Я мало что просек, уловил и того меньше, а понял только отдельные слова. Усугубляло ситуацию то, что Степа постоянно тыкал какие-то кнопки на пульте и клавиатуре компьютера, приговаривая: «Вот так нас включаем, так Москву, так выводим, вот фишку выдвигаем. Вот так включаем, чтоб в наушниках играло».

В голове у меня кричали чайки и слышался шум прибоя.

– Всё понятно, – ответил я.

Потом решил, что мою дерзкую ложь надо завуалировать, и, с трудом припомнив последние Степины слова, добавил:

– А что такое джингл и тортекада?

– Тортиада, – поправил меня Степа, – я не рассказал разве? Ну это такая короткая нарезка из песен. А джингл – это когда название радиостанции как-нибудь пропевают там или что-то такое. Чтоб слушатель не забыл, какое радио слушает. Понял, да? Еще вопросы?

Я поднапрягся и спросил:

– Что такое КЛМН-сигнал?

– ДТМФ-сигнал, – поправил меня Степа, – ну это такой сигнал в Московском эфире, чтоб регионы выпускали свою рекламу. Такой вот: «Ти-ти-ти-тиии». Сейчас включу.

Степа включил. Я слушал ДТМФ-сигнал и думал, что надо будет потом кого-то попросить еще раз всё объяснить и попутно начертить схему, какие кнопки когда нажимать. Тогда я, помнится, всерьез решил, что это будет основной трудностью в работе. Даже после того, как поговорил со сменщицей Марией, что еще раз свидетельствует о том, что я ни черта не разбираюсь в людях и не могу понять, когда мне врут или недоговаривают.

Всё моё внимание заняло странное требование, называть её именно Марией, а не Машей или, упаси бог, Машкой, потому что, цитирую: «Машка в колхозе на лугу пасется и лепехи на ходу откидывает». Конец цитаты. Еще любопытным было то, что Мария люто ненавидела музыку, которую крутили на радио, и в студии обычно слушала свой плеер. «Я эту херню всю не люблю, – мечтательно заявляла она, – я классику люблю. Бетховен там, Брамс, Лист, этот… Моцарт. И малышу тоже классику включаю. Сделаю погромче и прям наушники к пузу прикладываю. Ему нра-авится». Она нежно гладила пугающе большой живот. При взгляде на него сразу хотелось броситься искать таз, горячую воду и чистые простыни, и это несмотря на то, что до декрета Марии оставалось еще порядочно.

Мы не особенно много общались, так как за время моей стажировки виделись редко. Ночники работают два через два. Я обычно приходил на смену к Степе, который был временным ночником, пока ищут постоянного. То есть меня. Степа отрабатывал вечернюю смену и оставался на ночь. Я приходил в конце вечерней смены, мы выпускали вместе рекламу, я тупил, писал себе инструкции, как победить эту чертову машину – диджейский пульт, затем мы напивались как последние сукины дети, по очереди ходили за добавкой в круглосуточный неподалеку и напивались совсем уж как законченные бездари. Степа засыпал мертвецким сном на диване в курилке на входе, а я вместо него ехал домой на такси за счет конторы. Когда Степа пил в меру и был способен думать о будущем, он сдвигал стулья прямо в студии и спал рядом с пультом. Так он мог выпускать утреннюю рекламу, особенно даже не просыпаясь.