Крестовый поход за счастьем

Я молча вытащил из сумки альбом (обычный, школьный, с серой обложкой) и карандаш, стал наносить первые штрихи, которые постепенно сплетались в рисунок грациозного парусника.

–Блин, балдею смотреть, как ты рисуешь! – Чича подсел рядом .

–Вадимастый, нарисуй меня – попросил Печенег – На фоне Круза!

–Блин, такую красоту твоей рожей портить? – Парамон фыркнул – Не рисуй его, Вадим.

–Лучше не надо – как-то грустно сказал Печенег и сник – Я на фотках всегда плохо получаюсь…

–Да ты и в жизни не очень как-то получился – тихо сказал Скорик.

Я рисовал Крузенштерн и опять погрузился в свои мрачные и какие-то тягуче-тоскливые мысли, которые сами собой как будто влетали в голову с холодный балтийским ветром.

–Вадим, ты с Бабочкой поругался что ли? – осторожно спросил Парамон.

–С чего ты взял?

–Ну она тебя даже провожать не пришла…

–А вы ждали что ли? – почему-то зло спросил я.

–Ну а чего… Красивая она у тебя, почему бы и не посмотреть лишний раз… Еще одевается так…

–Как? – я почему-то все больше раздражался. Штрихи на листе стали жесткими и черными.

–В прозрачное… И короткое…

Это была правда. Бабочка летом надевала совершенно невесомые наряды, которые по длине не сильно выигрывали у длины белья. Но сейчас меня очень почему-то злило это обсуждение Бабочки…

–Бабочка клеевая – мечтательно протянул Печенег – Я бы ей вставил…

–Себе вставь, урод! – карандаш сломался, чуть не проткнув бумагу, оставив на листе кривой черный завиток. Я бросил альбом в сумку и слез с парапета…

–Пися – Парамон почесал затылок – Вот почему так часто тебе по жбану надавать хочется, не знаешь?

–А че по жбану-то сразу – обиженно протянул Печенег – Я его телке комплимент делаю!

–Вот вообще не комплимент это. Ты вот не лез бы куда не просят, а то точно по жбану получишь.

–Профессор, похоже, влюбился – задумчиво протянул Скорик.

Парамон пристально посмотрел на меня.

–Не, не мог он. Профессор не может влюбиться.

–Это почему это?

–Потому что он эгоист. Конченный эгоист.

–Ну он же не гад?

–Нет. Слишком он умный, чтоб гадом быть… Хотя…

Скорик не договорил – подошел Костя и позвал нас на посадку.

Я шел последним. На душе было совсем паршиво. Меня бесило, что явно со мной что-то происходило, а я не мог понять, что…

…Плавание на Крузе было веселым. Мы постоянно лазали по вантам – неуклюже, коряво, раскачиваясь, до белизны в костяшках вцепляясь пальцами в хлипкие эти веревочные лесенки. Боцман Канифолич обзывал нас беременными каракатицами, коровами и совершенно завораживающими по сложности словесными конструкциями, состоящими сплошь из непечатных слов. Вообще, Канифолич был настоящим боцманом – с прокуренными пышными усами, с зычным голосом и огромнейшим набором матерных слов. На самом деле, звали его Константин Мефодьевич, но сокращенно-доработанно получалось Канифолич. Ну, и одно из любимых выражений у него было – «сейчас заканифолю тебе по самый клотик»… Клотик – это такая… Как бы вам объяснить… Это нашлепка на верхушке мачты – попросту, медный кружок, который не дает дождям промочить мачту насквозь… Канифолич был коренаст, широкоплеч и ходил совершенно потрясающей походкой вразвалочку, обметая невероятной ширины «клешами» палубу Круза, сделанную из какой-то экзотической сосны…

Бушлат он носил прямо поверх тельняшки (у нас ее называли все «тельник». Все, кроме, конечно, Кости), и никогда его не застегивал.

Кстати, о клешах. Носили мы все черные суконные брюки-клеш. Причем обязательная процедура была – ушивание. На бедрах они подгонялись почти в обтяжку. А вниз – расходились настолько, насколько хватало фантазии… Но это еще не все. Настоящие клеша не гладились. Они смачивались и натягивались на две фанерки с заостренными краями, которые вырезались по форме брючины. Фанерки эти назывались «торпедами».

Правда, на торпедах клеша сушились редко – все-таки, чаще всего их гладили…

И в стрелки закладывали леску…

От горячего утюга леска плавилась и склеивала стрелку так, что она была похожа на лезвие ножа…

Потому что, как говорил Канифолич – стрелка на клешах должна быть такой, чтобы (цитирую) «подошел, б…, ты к бабе, а у нее, б…, колготки к е… матери все от остроты расползлись! И чтоб, б…, когда идешь, стрелки со свистом, б…, воздух разрезали!…

Мы просто млели, когда он начинал распекать нас.

Как в том анекдоте – если выкинуть весь мат, то он просто молчал…

Чича начал записывать в блокнотик все слова и выражения Канифолича и очень скоро исписал его до половины.

Некоторые выражение были настолько образны и красивы, что я помню и применяю их по сей день.

Например, «ё…ый кнехт» давал огромную пищу для воображения. А «е…ться в клюз»… К сожалению, я не записывал тогда. А надо было. Чтоб запомнить побольше.

Кнехт, кстати – это такая… штука такая, на причалах вы их видели – вокруг них швартовы наматывают. Вот и представьте сейчас процесс… А клюз – это дырка в борту судна, через которую якорная цепь проходит… Вот тоже… Картинка маслом…

А через недели полторы Печенег улетел за борт.

Дело в том, что на Крузе был настоящий штурвал – безо всякой гидравлики, огромное деревянное колесо с ручками, которое усилие передавало на лопасть руля при помощи канатов и блоков. Сложность в том, что его постоянно нужно было удерживать – малейшая волна, бьющая в руль, отдавалась на штурвал… Вот такая суровая морская правда. За два часа вахты у штурвала мы просто оставались без рук.

А тут поднялся ветер, Балтика заволновалась. Печенег стоял у штурвала. По случаю холоднющего ветра мы одевались как можно теплее – бушлат, поверх бушлата – шинель – и все это подхватывали ремнем.

Хоть и лето было.

И вот, Печенег, стоя на мостике… Ну вот смешно – это нескладное чудовище вдруг начал играть в морского волка. Лицо его сделалось суровым, он расставил ноги пошире и взгляд его вперился в горизонт.

Ну просто одногий Сильвер собственной персоной гонится за испанскими галеонами, чьи трюмы полны золота и рома.

Смехота…

И Печенег начал крутить штурвал, как это делали в кино.