Поляк

– До этого еще далеко. Куда конница денется? А у этого пулемета надо для начала выкинуть станину, эти семьдесят килограммов, тогда его хоть можно носить. Я читал, что немцы разрабатывают какой-то легкий пулемет. И это уже оружие этой войны. Правда, пулеметы Максима устанавливают на бронеавтомобилях, которые у вас в Петербурге делают, на «Путиловце».

– Знаю, нам показывали – хорошая машина. Но все зависит от поставок из Англии автомобилей Остина. А те, сам знаешь, только говорить умеют. Но что интересно: бронеавтомобиль – чисто наше, российское изобретение.

– Ты имеешь в виду бронеавтомобиль Накашидзе?

– Да.

– А ты знаешь, что когда их сделали во Франции и перегоняли в Россию, то немцы два бронеавтомобиля реквизировали для изучения и наше военное министерство даже ноту не послало?

– Как бы нам не встретить в бою свои же бронеавтомобили.

– Во-во, и я к тому же. Но это еще что! Вам рассказывали о совсем новой технике – танках?

– Так, вскользь. Я так и не понял, как эта тяжелая, громадная уродина на гусеницах может передвигаться? Это далекое-далекое будущее. И то вряд ли.

– Нет, Глеб, это уже реальность нашего времени. Вот увидишь, они появятся уже на этой войне! И это будет последняя война людей против людей, в будущем наступит война моторов. Вот тогда точно шашки и сабли повесят на стены для красоты.

– Ты, Михаил, фантазер: какие танки, если пулеметы предлагается запретить как негуманное оружие?

– Всякие запреты только подстегнут разработку новых видов вооружения. И пример – гранаты. Вам показывали?

– Даже заставляли бросать эти банки с ручками. Тяжелые и неудобные. И уж не офицерское это оружие точно.

– Согласен – уродина. Правда, у немцев удобнее… И почему у них все оружие какое-то ладное: берешь, а оно с рукой сливается? Что пистолеты, что пулеметы, а гранаты – мы на десять метров в лучшем случае свою «банку» можем бросить, а они со своей длинной ручкой – на тридцать-сорок, вот и подойди к ним на штыковую атаку, – и вдруг Тухачевский сразу как-то в разговоре переключился: – Ты, Глеб, в Москве бывал?

– К сожалению, нет. Говорят, что это самый красивый русский город. У меня там есть родственники по матери.

– И что, ни разу не был?

– Не приглашали, – грустно ответил Глеб.

– Будешь, – серьезно заметил Михаил. – Это я тебе обещаю. Глеб, какая она, Москва, красивая. И летом, и зимой. Я в Петербурге был: он строгий, чопорный, в нем все время хочется живот подтянуть. И девушки другие – прямые какие-то.

– А москвички?

– Будет первый отпуск, и поедем обязательно в Москву. Москвички – они очень красивые, хохотушки и все чуть-чуть курносые, – Тухачевский засмеялся, потом достал из нагрудного кармана небольшую фотографию, где, немного вполоборота, сидела за столиком с цветами красивая молоденькая девушка с толстой косой, перекинутой на грудь. – Это моя невеста, Нина, ей семнадцать лет; она только что после гимназии поступила в университет, а в апреле пятнадцатого ей исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Так решили наши родители, – с теплотой в голосе сказал Михаил и, погладив фотографию тонкими пальцами, спрятал обратно в нагрудный карман и спросил: – А у тебя, Глеб, невеста есть?

– Нет, не встретил. И когда это произойдет, я не знаю: может быть, через день, хотя вряд ли – война, может через год, а может, через двадцать лет… Я хочу так, как и должно быть: как молния в сердце, и ты вдруг понимаешь, что это и есть любовь. Но когда-нибудь это обязательно произойдет, и, наверное, лучше, если после войны.

– Решено – в отпуск вдвоем в Москву, будем искать тебе невесту.

– Смешной ты, Михаил, – мы же едем на войну.

– И что? Мы с тобой, Глеб, едем побеждать, получать награды и звания. Мы еще генералами будем. Вот увидишь!

– Хорошо бы и живыми, и генералами, – засмеялся в ответ Смирнитский…

Ах, молодость, как ты хороша!

IV

В дверь постучали, и в купе заглянул офицер с погонами штабс-капитана.

– Господа офицеры, прошу к нашему столу, в соседнее купе.

Отказывать офицеру выше званием в армии не принято. Глеб и Михаил поднялись и пошли в соседнее купе.

– Прошу, господа подпоручики, – пригласивший штабс-капитан широко открыл дверь. В купе находился еще один офицер, тоже штабс-капитан. Только сейчас, вблизи, Михаил и Глеб увидели, что у офицеров на мундирах отличительные нагрудные знаки – белые разлапистые эмалевые кресты лейб-гвардии Семеновского полка. Стало как-то страшно неловко.

– Проходите, присаживайтесь, господа офицеры. Давайте знакомиться: лейб-гвардии Семеновского полка штабс-капитан Алексей Петрович Хлопов, – пригласивший подпоручиков офицер протянул руку для рукопожатия. Хлопову было лет тридцать. Высокий, широкий в плечах, темноволосый, с живыми карими глазами, в которых плескалась искорка смеха. Его попутчик был уже немного пьян. Ему было далеко за тридцать, ближе к сорока – тот возраст, когда погоны подполковника давно должны бы были украшать его мундир. Штабс-капитан выглядел даже старше – седина сильно побила его короткую прическу. На левой стороне мундира висел Георгиевский крест. Офицер встал и, пожимая руки Михаилу с Глебом, поздоровался:

– Веселаго Семен Иванович, лейб-гвардии Семеновского полка штабс-капитан.

Молодые люди вытянулись и громко и уважительно сообщили свои фамилии и звания. Все сели на диваны, но разговор явно не клеился: чувствовалась стеснительность молодых офицеров. На столе в блюдце лежал нарезанный лимон, яблоки, лежала фляжка и стояли два стакана.

– Французский, – сказал, постучав по фляжке, штабс-капитан Хлопов. – Думаю, вам известно, что офицерам гвардии не положено сидеть в обычных ресторанах, посему я вас покину на десять минут, а вы пока поговорите. – И Хлопов вышел из купе.

– На войну, господа офицеры? – спросил неулыбчивый Веселаго.

– Так точно, господин штабс-капитан, – бойко, хором ответили молодые офицеры и встали.

– Бросьте вытягиваться, господа подпоручики, на войну едем, не до чинопоклонства будет. Давайте по-простому: либо по имени-отчеству, либо «господин штабс-капитан». Я ведь до штабс-капитана из добровольцев дослужился. Так что не удивляйтесь, что староват для такого звания. Хотя – гвардия… Ох, и тяжкая нам война предстоит. Похуже японской.

– Почему, господин штабс-капитан?

– А немец – не японец! Те были жестокие, а эти и жестокие, и умные! А мы с нашим «Ура!» как побежим вперед, не оглядываясь ни назад, ни в стороны, вот он нам и даст. Да еще с нашим пронемецким генералитетом, ну и еще кое с кем…

Молодые офицеры сообразили, о чем говорит пьяненький штабс-капитан, но сделали вид, что не поняли. Разговор о немецкой линии в императорской семье свободно гулял и в армии, и в военных училищах.

– Как-то вы, Семен Иванович, уж очень жестко, – сказал Михаил Тухачевский.

– А я, господин подпоручик, на собственной шкуре испытал предательство в армии. На японской. Вот оно – предательство! – Веселаго показал на Георгиевский крест. – Хорошо, что не деревянный!

Разговора не получалось. Молодые люди замолчали. Так бы и сидели молча, но, слава богу, в купе вернулся штабс-капитан Хлопов, за ним шел официант из вагона-ресторана с корзинкой; в корзинке были бутылки коньяка и шампанского, закуски, хлеб, тонкие стаканы, рюмки, скатерть, салфетки, ножи, вилки, ложки и блюдца. Официант, прежде чем расставить посуду и приборы на столе, старательно протер все тонкой чистейшей салфеткой.

– Пожалуйста, господа офицеры, – расставив все принесенное на столике, сказал официант и, выходя из купе, добавил: – Если что понадобится, скажите проводнику, а он мне. Всего хорошего.

– Что, господа, пока я отсутствовал, Семен Иванович вас пугал? Пугал, пугал – вижу. Он у нас человек прямой, если скажет, то не в бровь – в глаз. Давайте-ка лучше выпьем. В какой полк едете, господа офицеры?

– В ваш, господин штабс-капитан, в лейб-гвардии Семеновский, – ответил за обоих молодых людей Тухачевский.

– Ба, так, значит, к нам? Оба?! Вот с какими орлами в бой пойдем, Семен Иванович. Его благородие штабс-капитан – командир седьмой роты, а я – восьмой… Кто что будет: коньяк, шампанское?

Молодые люди выбрали шампанское. Веселаго и Хлопов коньяк.

– Ну, давайте выпьем за победу и чтобы через полгодика мы с вами и все эти мужики, – Хлопов показал в пробегающие за окном вечерние сумерки, – вернулись домой живыми.

– Твои слова, Алексей Петрович, да Богу бы в уши. Только, думаю, далеко не все вернутся и не через полгода, но выпить надо, и прежде всего за этих самых мужичков, которых мы завтра на смерть поведем.