Кавалерист-девица

«Если у вас, кроме перемирия, нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправляю к вам князя Лобанова-Ростовского, находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесет вам словесно о данных ему мною повелениях».

Со стороны Наполеона для переговоров о перемирии назначен был маршал Бертье.

Начав переговоры о перемирии, доверенный государя князь Лобанов-Ростовский предупредил маршала Бертье, что при всем желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.

Бертье уверил нашего уполномоченного, что об этом не может быть и речи.

Перемирие сделали на месяц, определив границей обеих армий берег Немана, от Бреста по Бугу.

Князь Лобанов-Ростовский любезно приглашен был Наполеоном к обеду. В то время Наполеон находился в Тильзите.

– Очень рад, князь, вас видеть и еще рад тому, что между мной и императором Александром, которого я глубоко уважаю, заключен мир, – такими словами встретил Наполеон нашего уполномоченного.

– Не мир, ваше величество, а только перемирие, – возразил Лобанов-Ростовский.

– От перемирия к полному миру только один шаг. Я надеюсь, мир будет заключен, и надолго.

– Дай бог!

– Мне не хочется воевать с императором Александром! Признаюсь вам, князь, нелегко досталась мне победа под Фридландом – ваши солдаты дрались геройски. Император Александр счастлив, что имеет такую славную армию.

– Похвала вашего величества и радует меня, и придает мне гордости.

– Да-да, ваша армия – великая армия. Повторяю, князь, я рад миру. Да и зачем нам воевать? Я от души желаю находиться в дружбе с императором Александром. О, если бы мне соединиться с ним – тогда весь мир был бы наш. На земле было бы только два государя: я и Александр, – проговорил Наполеон, с обычным ему хвастовством.

За обедом Наполеон пил за здоровье императора Александра; он был весел, говорлив до бесконечности, не раз повторял о своей преданности нашему государю. Он уверял Лобанова-Ростовского, что взаимная польза обеих держав, то есть России и Франции, требует союза; что он не имел никаких видов на Россию и что естественной границей России должна быть река Висла. С побежденной Пруссией Наполеон тоже заключил перемирие.

Не радовалась этому перемирию наша храбрая армия: солдаты сгорали желанием отомстить французам за своих павших в бою товарищей.

XI

Городничий города Сарапула ротмистр Дуров, его жена и семейные, а также чиновник Василий Чернов, муж Надежды Андреевны, так и решили, что Надя утонула в реке Каме и не одну панихиду отслужили они за упокой «утопленницы».

Однажды Андрей Васильевич, печально понурив голову, сидел у открытого окна в своей горнице; мысли невеселые, нерадостные бродили в голове старого ротмистра и не давали ему покоя.

Думал он о Наде, о своей милой дочке, о ее трагической кончине, и слезы, незваные-непрошеные, одна за другой струились по его лицу.

Не одно было горе у Андрея Васильевича: жена его, Марфа Тимофеевна, в то время сильно хворала и близка была к смерти.

– О чем, ваше благородие, стосковались? – подходя к окну, робко спросил Дурова Астахов.

Старик-гусар жил в его доме на покое.

Ротмистр, помня долгую и верную службу Астахова, под старость освободил его от всяких обязанностей, дал ему отдельную комнату, обед и ужин посылал со своего стола и обходился с ним по-родственному.

Дуров делился со стариком и своей радостью, и своим горем.

В то время когда Надя ушла из родительского дома, Астахов был в отлучке или, скорее, в отпуске, на родине. Когда он вернулся и узнал, что его любимица-барышня утонула, он несколько дней плакал, ходил в церковь служить панихиды и по нескольку раз в день расспрашивал старушку-няньку Нади о том, как и при каких обстоятельствах на берегу Камы нашли платье барышни.

– Скучно, брат Астахов, больно скучно! – ответил старику-гусару Андрей Васильевич.

– Верно, по Надежде Андреевне скучаете?

– Отгадал, старик, по ней.

– Молиться за нее надо, ваше высокоблагородье, а не скучать, – наставительным тоном промолвил Астахов.

– И то молюсь.

– Добрые дела в память утопленницы надо делать, нищую братию не забывать.

– По силе и возможности подаю милостыню…

– И подавайте, ваше высокоблагородье, милостыня Христова всяк грех искупляет.

– Ох, Астахов, одно горе другим погоняет… жена у меня при смерти.

– Что поделаешь, ваше высокоблагородье? Божья воля!..

– Известно, на все Божья воля, – со вздохом проговорил Андрей Васильевич.

Ротмистру подали только что полученное письмо. Он взглянул на адрес, побледнел, дрожащими руками распечатал конверт, и крик радости и удивления вылетел из его груди.

Его дочь, которую он считал утонувшей, жива! Она пишет любимому отцу, что жива, здорова и служит в уланском полку под фамилией Александра Дурова.

– Жива, жива!… Господи, благодарю Тебя!

– Кто, кто?

– Да Надя жива!

– Как?.. Неужели?

– Жива, здорова и служит в уланах. Вот какова у меня дочурка-то… Слушай!

Задыхаясь от радости, счастливый Андрей Васильевич стал читать вслух полученное от Нади письмо.

Старик-гусар весь обратился в слух.

Когда ротмистр окончил чтение, Астахов усердно перекрестился и со слезами на глазах проговорил:

– Жива голубушка, а я панихиды по ней служил.

– Не один ты, старик! И все мы считали Надю утонувшей и служили по ней панихиды.

Андрей Васильевич поспешил поделиться радостью с больной женой.

– Марфуша, знаешь, с какой я радостью? – весело проговорил ротмистр, подходя к постели Марфы Тимофеевны.