Танки

– Нет, Михаил Ильич, если хочешь искупления – иди и работай здесь! Здесь не легче будет, чем в Испании!

Орджоникидзе задумался, потом сказал предельно откровенно:

– Да, обстановка в мире накаляется. И мы переживаем ещё большие трудности. Ворошилов просит срочно дать три образца «сто одиннадцатого». Будут армейские испытания новой техники. Подумай, прежде чем ответить, – это реально?

– Один танк испытан, мы докладывали. Для других нет брони, товарищ нарком.

– Я пошлю своего заместителя на Ижорский завод. Будет броня. И что тогда? Справитесь?

– Есть такое дело! Справимся, товарищ нарком!

– Именно это я и хотел услышать.

Кошкин понимал, что это его последний шанс сказать на таком высоком уровне, что ему безумно трудно, что конструкторское бюро ему, похоже, не по плечу, что опыта у него маловато… Но он уже заявил, что справится… А если нет? А если подведёт? Но его метания вдруг прервал телефонный звонок.

Нарком снял трубку, молча выслушал, а потом стал торопливо складывать испанские фотографии в портфель. Потом он вновь задумался и вдруг произнёс отчужденно, будто речь шла вовсе не о нём, а о ком-то другом:

– Достанется сейчас товарищу Орджоникидзе…

* * *

Прошло совсем немного времени, и для Кошкина стало очевидно, что у танка Т-111 слишком мала мощность двигателя, а ходовая часть с узкими гусеницами не может обеспечить машине необходимую подвижность и надёжность. Нельзя было на средний танк ставить броню в 60 миллиметров. На одном из заводских совещаний он сказал:

– Это танк без будущего… Да, у него существенно изменена броневая защита. Но для 28-тонной боевой машины двигатель слаб. У него удельная мощность – всего около одиннадцати лошадиных сил на тонну массы, тогда как на танках серии БТ она достигает двадцати восьми – тридцати лошадиных сил. Пусть лучше Т-111 погибнет в чертежах, чем в бою! Но и танки БТ очень сложные и даже капризные. Надо делать другой танк с более мощным двигателем, и тогда… Еду в Москву, скажу товарищу Орджоникидзе: «сто одиннадцатого» не будет.

– Сумасшедший! – отговаривали его товарищи. – Тебя же разорвут.

– Не разорвут! А если и разорвут, то что же. Надо смотреть правде в глаза…

– Но наш главный военный советник в Испании, – возражали ему, – просит прислать три экспериментальные машины, не дожидаясь выпуска серийных. Этот вопрос уже обсуждался в ЦК. И потом, Михаил Ильич, если ты сам такой герой, то подумай, что будет со всеми остальными после твоего признания? Это же будет равносильно приговору! Скажут: обманывали наркомат, выбрасывали на ветер народные деньги, силы, время…

Кошкин закрыл глаза. «И как я мог пообещать „сто одиннадцатый“ к армейским испытаниям?» – мысленно проклинал он сам себя. И тут ему действительно стало жутко. Куда он влез? Зачем весь этот самообман с начальником КБ, знающим, что и как должно быть, и решающим судьбы других людей…

* * *

А потом события стали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Придавая большое значение урокам боев в Испании, советское руководство решило созвать совещание в Овальном зале Кремля. В числе других докладчиков на совещании выступил Поль Арман, первый в истории Красной Армии танкист, удостоившийся в 1936 году звания Героя Советского Союза. Присутствовали на совещании и другие участники боев в Испании, работники оборонной промышленности, главные конструкторы, высший командный состав. Председательствовал нарком обороны товарищ Ворошилов. Присутствовал и сам товарищ Сталин.

Когда майору Арману представили слово, он рассказал о слабостях танков Т-26. И Сталин тут же задал ему вопрос:

– А как бы в испанских условиях чувствовал себя танк БТ-5? Лучше или хуже?

Арман попытался сопоставить сильные и слабые стороны двух типов танков. Вроде бы вооружение у них было одинаковым. Но у Т-26 ходовая часть не обеспечивала достаточной быстроходности, что коренным образом отличало этот танк от танков серии БТ.

– Хотя БТ-5 на три с лишним тонны тяжелее, – сказал танкист, – его ходовая часть более надежна, а мотор в четыре раза мощнее, чем у Т-26.

Потом участники совещания поинтересовались, как вели себя наши танки в бою, какие средства применяли фашисты против них, какие проблемы возникали при действиях в населённых пунктах.

– Проклятые бутылки с бензином! – воскликнул Арман. – Это теперь придётся иметь в виду всем танкистам. Просто так от этих бутылок не отмахнуться, ведь их так легко бросать в танк из окна, с балкона, из-за каменной ограды. И огонь мгновенно растекается по всем щелям…

– И что нужно предпринять, по вашему мнению, товарищ Арман, чтобы обезопасить экипажи от снарядов противотанковых орудий и бутылок с горючей смесью?

– Думаю, – прямо ответил танкист, – конструкторам надо обратить особое внимание на усиление броневой защиты танка. Было бы неплохо иметь и пушки помощнее для поражения огневых точек противника.

– А какому ходу лично вы отдаете предпочтение? – вмешался в разговор нарком Орджоникидзе. – Гусеничному или смешанному – колёсно-гусеничному?

– Мое личное мнение, – ответил Арман, – такое: танк должен иметь гусеничный ход, но не такой, как у Т-26, а более совершенный, с более широкими гусеницами и с лучшим их сцеплением с грунтом. А у Т-26 гусеницы узкие, и у них очень скверное сцепление траков. И ведущее колесо спереди…

* * *

После этого совещания для усиления и пополнения конструкторского состава завода № 183 в конструкторское бюро Кошкина направили адъюнкта[12 - Адъюнкт (от латинского слова «adjunctus» – «присоединённый») – так называлась должность помощника или заместителя в различных областях. Это аналог терминов «ассистент» и «помощник».] кафедры танков московской Военной академии механизации и моторизации им. Сталина военинженера 3-го ранга Адольфа Яковлевича Дика.

Дику подчинили часть инженеров, и в бюро воцарилось двоевластие, которое ничем хорошим закончиться не могло. Оно, собственно, ничем хорошим и не закончилось: Кошкин и Дик постоянно обвиняли друг друга в неправильных инженерных решениях, в срыве, а иногда и прямом саботаже работ. Количество взаимных претензий у конструкторов росло, а работа с места не двигалась.

В конце концов, московскому руководству надоели эти конфликты, и 28 сентября 1937 года директора завода № 183 обязали разделить танковое КБ?–190 на две части. Отдельное КБ, подчинённое непосредственно главному инженеру завода, предписали с 5 октября пополнить тридцатью выпускниками Военной академии механизации и моторизации, и ещё двадцатью – с 1 декабря. Не позднее 30 сентября его отделы должны были возглавить восемь самых опытных и талантливых конструкторов завода. В качестве главного военного консультанта привлекли известнейшего в то время танкового испытателя капитана Евгения Анатольевича Кульчицкого, прославившегося знаменитыми прыжками на танках серии БТ. Удивительно, но этот отважный танкист умудрялся обрушить с крутого откоса в воду металлическую громадину в десять с лишним тонн да ещё на скорости пятьдесят километров в час; и не просто обрушить – а прыгнуть, то есть стремительно пролететь десятки метров по воздуху, чтобы потом плавно скользнуть по водной поверхности, сохранив в целости и себя, и танк.

Начальником Отдельного КБ назначили Дика, а Кошкин остался начальником КБ?–190, которое должно было заниматься исключительно разработкой модернизированных вариантов БТ-7: артиллерийского БТ-7А, вооружённого 76-миллиметровой пушкой, и дизельного БТ-7М. Таким образом, конфликтовавших конструкторов «развели по углам».

Однако и это ничем хорошим не закончилось.

Уже в первом квартале 1938 года стало ясно, что сроки создания нового танка А-20 Отдельное КБ срывает[13 - Эскизный проект танка А-20 (БТ-20) был утверждён 25 марта 1938 года, с двухмесячным отставанием от сроков, указанных правительством. Виновных в этом вычислили молниеносно.]. Председателю Комитета обороны СССР Вячеславу Михайловичу Молотову была направлена соответствующая докладная записка, и виновным в этом признали «немца» и потому «врага народа» Адольфа Дика. В апреле 1938 года его арестовали и осудили на десять лет лагерей, которые он отбыл «от звонка до звонка», а после освобождения из лагеря Дик ещё семнадцать лет прожил в ссылке в Бийске.

* * *

Параллельно с Отдельным КБ завода № 183 над разработкой новых танков, представлявших собой модифицированные БТ, в автобронетанковых мастерских Харьковского военного округа работала группа военных, возглавляемых воентехником 2-го ранга Николаем Фёдоровичем Цыгановым[14 - Сам Н.Ф.Цыганов инженерного образования не имел, и расчёты за него проводили молодые конструкторы В.Г.Матюхин и Л.А.Бессонов.]. Этот коллектив создал не пошедшие в серию прототипы БТ-2-ИС, БТ-5-ИС, БТ-СВ и БТ-СВ-2. Последняя машина – быстроходный колёсно-гусеничный танк «Сталин-Ворошилов» – имела неофициальное прозвище «Черепаха». Она была забронирована со всех четырёх сторон бронелистами, расположенными под рациональными углами наклона: у противоснарядного варианта толщина брони достигала 40–55 мм. При проектировании БТ-7-Б-ИС и БТ-9 Отдельное КБ Дика использовало подвеску конструкции Цыганова и другие решения, найденные его группой. К сожалению, этот талантливый военный изобретатель Цыганов повторил судьбу многих инженеров того непростого времени. В начале 1938 года его арестовали, после чего работы над БТ-СВ-2 прекратились. Позже Цыганова реабилитировали и вернули в армию, он участвовал в боевых действиях и умер от ран 24 января 1945 года.

Конструктор Василий Григорьевич Матюхин потом вспоминал:

«В октябре 1934 года по окончании Днепродзержинского металлургического института я был призван в ряды Красной Армии и направлен в танковую часть, которая дислоцировалась в Харькове. Буквально на второй день ко мне подошёл среднего роста человек с чёрными, слегка вьющимися волосами, в кожаной куртке. Представился:

– Цыганов Николай Фёдорович, воентехник части.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что у него есть некоторые идеи по усовершенствованию находящихся на вооружении воинской части танков БТ. Командование разрешило ему подобрать группу красноармейцев, имевших инженерное образование, и попытаться технически обосновать возможность осуществления усовершенствований.

Я дал согласие. Группа, куда входили также Латмонизов, Кошман, Батюта, Васильев, Ревин, Водопьянов, Богуш, Федченко, Бессонов, под руководством Цыганова приступила к работе.

Наш руководитель, несмотря на молодость и невысокую должность, мог многое. Он обладал пытливым умом, напористым характером, большим запасом энергии и умением находить пути к сердцам самых разных людей.

Цыганов с восторгом рассказывал нам о танке БТ, обладающем многими прекрасными качествами – высокой скоростью, маневренностью, проходимостью… Вместе с тем, он считал, что серьёзным недостатком этой машины является отсутствие синхронности в работе колёсного и гусеничного движителей.

– Представьте, что в ходе боя противник повредил одну из гусениц, – говорил он. – Тем самым танк выведен из строя, он не может двигаться дальше. Есть ли выход? Да, есть: синхронизировать работу колёсного и гусеничного движителей. И тогда танк сможет продолжать движение на одной гусенице и на колесах…

Такова была его идея».

Вот так всё на самом деле и происходило. «Командование разрешило», «я дал согласие», «напористый характер», «большой запас энергии», «восторг»… На заводах и в конструкторских бюро в 30-е годы царил такой творческий подъём, люди работали с такой энергией, с такой одержимостью, с такой верой, что даже самые невероятные планы порой перевыполнялись, и каждый локальный успех праздновался как великая победа.

И Кошкин работал точно так же. Он буквально дневал и ночевал на заводе. Все его силы, мысли, время были поглощены новым танком. Его дочь Елизавета потом рассказывала:

«Мы, дочери, редко видели его дома. Просыпаемся – папы уже нет, засыпаем – он ещё не пришёл. А когда выдавался свободный вечерок и отец принимался лепить пельмени, он непременно брал меня в помощницы. А маме, пытавшейся нам помочь, говорил: „Не надо, Верочка, мы уж с Лизой сами как-нибудь. Всё будет в полном порядке“. Исключительно нетребовательный в быту, в отношении к собственным нуждам, он был напорист, принципиален и требователен в работе. Не терпел разгильдяйства, халатности. Это был человек одержимый. Он ничего не делал вполсердца, вполсилы».