Стоп-кран

Стоп-кран
Дмитрий Сенчаков

Одна из немногих нетипичных книг о девяностых. Никто не умер (ну почти). Ничего примечательного не произошло. Маркеры памяти слиплись в беспросветную обезлюбленную серь. События промелькнули, словно слайды в сломанном проекторе: сплошь то ли безутешная поздняя осень, то ли ранняя ледяная весна. Жизненные приоритеты сузились до банального выживания, а ориентиры до тёплого угла и умеренного угара.Первые нелепые шаги в бизнесе, горбушка – как очаг русской инородной культуры, трансформация государства и нашествие новых технологий. Книга об обыкновенной советской молодёжи, в период поверженных идолов, попранной морали и лопнувших надежд оказавшейся на распутье. И в то же время судьбы героев уникальны, ведь, перефразируя классика: когда на дворе мир-труд-май – счастливы все одинаково, а в смутные времена каждый несчастен по-своему.Неожиданное продолжение романа «Внимание… Марш!», которое может расцениваться и как самостоятельное литературное произведение.

Дмитрий Сенчаков

Стоп-кран

И, если боль твоя стихает,

Значит, будет новая беда.

(Алексей Романов, 1975 год)

Глава 1. Путёвка в ж…

Монолитная утятница хоть и тяжела, но мелковата. Одно название! Скорее цыплятница. Ну, или там перепельница. Однако наш сизый безголовый утёнок, каким-то непостижимым фартом выхваченный из гулкой от собственной пустоты кулинарии, в ней худо-бедно поместился. Обнаружились даже некие кармашки, щели, выемки, лакуны, закутки, одним словом – объёмы, куда Костя деловито насыпал гречку, чудом уцелевшую на дне холщового мешка с той ещё, прошлогодней осенней поездки в колхоз за хавчиком в обмен на ширпотреб. Настрогал усохшую половинку луковицы, обкорнал увядшую гуттаперчевую морковку, подсыпал соли и выдохшегося молотого перца. Лаврового листа у нас не было. Чеснока и подавно. Я раскочегарил певучую газовую колонку и плеснул в гречку горячей воды из-под крана.

Обихоженная утятница отправилась в духовку. Пошарпанная крышка едва цеплялась за зёв бывалого казана, норовила слететь. Мы присели у плиты на корточки, грели руки. Август выдался ветреным и тревожным. Такими были и мы. Не тревожиться было невозможно. Просто не получалось. Поэтому «держать нос по ветру» и свободно флюгерствовать было естественным способом пробраться живым и невредимым сквозь те незадачливые времена.

В переулке стреляли. Два выстрела. Сухие раскатистые щелчки кнутом.

– Тэ-тэ, – сказал Костя.

Я зачем-то кивнул, хотя в оружии не разбирался. Нам даже не пришло в голову полюбопытствовать, что там происходило. Кто-то пробежал под самыми окнами. Где-то в городе грохотали танки. Население активно рушило своё нелюбимое государство. Телевизор за стенкой у соседей крыл «Лебединым озером».

Форточка задраена. Сидим на полу, укрытие – не только мощь стены в три кирпича, но и холодный чёрный металл чугуний. Это я про впавшую в сезонную спячку батарею.

– Может, уедем к моим, в деревню? – предложил я. – Там соседка на лето кур заводит. Подросших курочек-несушек по весне покупает в совхозе, а осенью забивает.

– Не поможет, – не сразу отозвался Костя, думая о чём-то другом.

– Почему не поможет? – я пронзил его взглядом. – Она ж яйцами торгует.

– Вот пусть твои там и отъедаются, – Костя криво усмехнулся, – перед голодной зимовкой. Может, догадаются хотя бы грибов насушить…

Забегая вперёд, посетую, что грибов они не насушили. Привезли целую авоську щавеля. Накромсали, утрамбовали и заморозили в полиэтиленовых пакетах. Хлебай зелёные щи хоть всю зиму. Но витаминами бело?к и жиры не заменишь. Рациончик, прямо скажем, на любителя.

Мои гостили у бабулиной старшей дочери, то есть у маминой сестры. Короче, у моей тётушки. Вековой сруб-пятистенка в заброшенной владимирской деревне без дорог и направлений, слывущий в народе «домом с роялем», был приобретён ею за символическую сумму в качестве дачи на лето.

Старинный немецкий рояль Bluthner в доме действительно присутствовал. Звучал он в меру. Породисто сопротивлялся обстоятельствам. Что было взять с инструмента, пережившего вереницу бессчётных неотапливаемых зим? Как попал он в эту избушку, оставалось загадкой. Ни один из проёмов дома не соответствовал габаритам рояля. Очевидно, что рубили жилплощадь уже после того, как закатили рояль на широкие массивные доски дубового пола, в будущую светлицу, и городили бревенчатые стены вокруг него. История замылила, ради какой хорошенькой и талантливой крепостницы барин создавал сей музыкальный храм.

Сестра оттягивалась на рояле в четыре руки с двоюродной племянницей, немногим её младше. Пассажи возводились на фундамент из двух или трёх последовательно перебираемых тональностей, большей частью минорных. Инструмент строил, как мог, ибо деликатной настройке не поддавался. Рояльный лак облупился, шпон пошёл волнами. Струны и колки ещё держались, но деке была хана?.

В прошлом году мы с Костей завалились в «дом с роялем» в конце октября. Тётушка дала ключ, и мы устроили в нём склад ширпотреба, который предназначался колхозникам. Поездка была бестолковой. По-хорошему, надо было ехать на рязанщину или на тамбовщину. В направлении чернозёма. На кой чёрт мы попёрлись в нищую владимирщину – меня надо побить палками, ведь это я распалялся о том, как классно в этой деревне.

Летом, конечно, да! Неплохо. Река Нерль, песчаные берега, сосняк, наглые одутловатые комары, что барражируют с громким басовитым зудом. Но октябрь оказался в крайней степени депрессивным. Ли?ло с утра до вечера. Понятно, откуда Волга столь полноводна: в верховьях её притоков недельные непрекращающиеся дожди – это климатическая норма. Надеваешь шестерные носки, а потом грязиновые сапоги. Что пахота, что болото – сапоги норовят залипнуть в жиже, а нога – выскочить из тёплой норы… Так что и шесть пар носков не спасают.

Облупился лак на фанерке «уссадьба», пришурупленной к двери нужника в далёком и благополучном восемьдесят пятом. Покосилось давно не крашеное крыльцо. Сгнила? ступенька.

В доме раскочегарена русская печь. Преют свитера, парят бушлаты. Тают свечи, так как электричество в розетке появляется редко. То ли аварии какие на подстанции зачастили, то ли попросту отключают из экономии… Выяснять не у кого. В деревне полностью отсутствует электорат: ноль жителей. Соседка-дачница порезала кур, ощипала, обожгла на углях, сунула тушки в сумку-холодильник, да и ходу в Рязанцево на электричку до Александрова. Оттуда с пересадкой в Москву. Прямого сообщения нет.

По утрам брели по ночному снежку на большак, ловили редкий зилок, шарахались по району, отирались по конторам окрестных колхозов. Втирали очки и втирались в доверие. И так целую неделю.

Руководители сетовали, что забросило их государство. Ни тебе дотаций, как раньше, ни списания долгов. А своим умом и своим трудом в сложившейся системе хрен проживёшь.

Идём втроём по селу. Урчит заброшенный трактор «Беларусь». Утонул по о?си в грязище и посасывает себе соляру. Председатель колхоза, всё ещё подававшего призраки жизни, размышляет вслух. По новым законам колхоз надо на паи раздробить, раздать колхозникам. Мол, паи эти станут основой процветания фермерских хозяйств. По факту же – это контрольный выстрел в голову порядку на селе. А колхозникам – пьянство и голодная смерть. Мало кто готов объединяться в новые артели.

– Вот такой тут у нас пыллумаяндус[1 - Сельское хозяйство (эст.)], – подводит итог председатель, каким-то нелепым советским ветром занесённый в эти края эстонец. Убеждённый коммунист.

Молотит дизель у трактора. Тракторист ушёл в МТС[2 - Машинно-тракторая станция.] за подмогой и надолго пропал, ибо по пути сельпо[3 - Магазин сельского потребительского общества.]. Бесхозяйственность цветёт покруче борщевика, который благополучно отвоевал у тружеников села? половину посевных площадей.

На другой день оказываемся в совхозе. Давно миновали пятилетки ударного труда скотоводов. Нынче в коровниках стоят тощие лохматые коровы. Скотники отправлялись отоваривать талоны на водку и не возвращались неделями, поэтому коров подолгу никто не кормил. А по-хорошему и кормить-то было нечем, так как сенозаготовки безнадёжно провалены. Доярки – худые и измученные, глаза погасшие, щёки впалые. Зоотехник и иные сельчане сменили «коней на Жигулей», да и те не крестьянским трудом поднялись, а на спекуляциях сигаретами да на самогоноварении. Гримаса капиталистической экономики: хорошо живут только те, кто медленно и методично убивает своих соседей.

Председатель совхоза, унаследовавший размах фантазий у хрестоматийного гоголевского персонажа, поведал о намерении запустить в совхозе сосисочный цех. Мол, есть выход на немецких производителей колбасного оборудования. Нужны кредиты. Честный человек Костя, который изначально насквозь видит все эти схемы, красочно объяснил председателю, чем его затея закончится. Напоследок похлопал по плечу и подбодрил:

– Инвестируют не в бизнес, а в человека. В яркого, крепкого, харизматичного, целеустремлённого. Вот такого как вы.

Мы ушли, а тот так и остался стоять под накрапывающим дождём, прикидывая почём нынче килограмм пищевой нержавейки, и как быстро местные спецы раздербанят сверкающие немецкие линии на металлолом.

Всю ночь по окрестным деревням оттопыривались певчие псы. К утру охрипшие, легко загасились петухами и разбрелись отсыпаться по сгнившим будкам.

Снег сменялся дождём, дождь сменялся снегом. Череда одинаковых то ли дней, то ли скупых календарных дат неожиданно лихо сказывалась на нашем психическом состоянии, истощая не столько силы, сколько порывы. Выхолащивала энтузиазм.

– Хорошо хоть коровососущие не летают, – попытался я поднять боевой дух. – Не сезон. У меня на этих оводов со слепнями особый зуд.

– А знаешь, – как-то раз высказался Костя, когда брёхали по серо-коричневой жиже обратно с большака, – можно сотни раз сожалеть об этом сиром домишке в жопе мира…

– Почему ж это сожалеть? – запротестовал я, ведь изба принадлежала моей родне.

– Потому что рядом с ним ничего нет, – спокойно объяснил Костя, – нет ни школ, ни фабрик, ни моря, ни гор, ни водопадов, ни парка культуры и отдыха с кафе или столовой. Даже часовни какой и то нет. Нет ни телефона, ни телеграфа, ни железной дороги, ни рейсового автобуса. А велосипед здесь бесполезен, по этой грязи не проедет. То есть в нём, в этом убогом домишке нет никакого смысла. Жизнь обошла его стороной. Прошла и не приметила, не заприветила. И всё-таки иной раз наполняешься радостью по поводу того, что он есть!

– И что это за повод? – сдался я.

– Вот ты находишься в жопе мира. Ты устал, запыхался, озяб, заколдобился, тебя корёжит и плющит, но через каких-то метров триста тебя ждёт тёплый дом, где ты можешь скинуть сапоги и развалиться на вековом кожаном диване. А кроме того, сидя в мороз в деревянном сортире под гостеприимной вывеской «уссадьба», так приятно осознавать, что НАТО можем уничтожить одним махом… Это ли не настоящее счастье?

– Однако если бы ты находился в какой-то другой жопе мира, ты был бы всего этого лишён, так как в другой этой самой жопе у тебя такого домишки нет!

– Вот-вот!

– Интересно, сколько их на земле?

– Кого? – не уловил Костя.

– Этих самых жоп мира. Представь: «Революция в туриндустрии! Путешествие по жопам мира!» Можно я застолблю создание монографии?

Костя толкнул калитку и прислонил мешок к пожухлой кочке.

– Хочу солнца. Срочно. Если прямо сейчас его не включат, я не поверю, что оно вообще существует.