Внимание… Марш!

– Так ты башкирка?

– Нет, – смеётся Ритка. – Я татарка. Село у нас татарское. Очень древнее. А республика – да, Башкирия.

Повертела головой. Присмотрелась, что там, за окошком, задемпфированным толстой чёрной скруглённой резинкой. Обернулась ко мне.

– Жаль, что зимой здесь всё серое и унылое. В Башкирии, знаешь какие зимы красивые!

– Догадываюсь.

– Московская грязища меня порой в депрессию загоняет. Хочется красок! И тогда я иду либо в Третьяковку, либо в Пушкинский музей[38 - Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.].

– Хочется солнца, Рита! Никакие музеи этого не заменят. Проблема московского региона не в длинных, мокрых, угрюмых зимах. А в том, что мало солнечных дней. Ведь что такое жизнь в Москве? Это дни, проведённые под куполом из заварного марева сизой облачности, гриппозного тумана, взволнованной пыли и дымовитого смога.

– Да, ты прав. У нас в Башкирии много солнца. Я не привыкла жить в постоянной хмари. Ну а ты откуда?

– Я? – растерялся я. – Да, в общем, ниоткуда…

– Как это? – улыбнулась Рита.

И улыбка у неё такая притягательная! Распахивает ресницы. Зажигает глазки. Растягивает губки. А на щеках образуются круглые складочки. Эдакие скобочки. Да-да, ротик в круглых скобочках. Так бы и любовался!

Как объяснить этой смуглой подтянутой деревенской девочке… Кстати, вот пальцы её длинные ухоженные никак не вяжутся с деревенским бытом.

– Пальцы у тебя вовсе не крестьянские, – показываю я.

– А я ими никогда и не крестьянствовала, – ржёт Ритка. – Это в папу. Папа у меня высокий, стройный, пальцы у него ещё длиннее моих. Он сам с Ленинграда. В блокаду родился. Горный институт[39 - Ленинградский горный институт имени Г. В. Плеханова (ЛГИ).] закончил. Главным инженером ГОКа[40 - Горно-обогатительный комбинат.] работает. А мама моя – типичная сельская татарка. Коренастая, кряжистая. Сильная! Помню, я маленькая была, а одна корова у нас была молодая, своенравная. Стадо идёт по селу. Все коровы, как коровы, к своим воротам подойдут, ждут, когда хозяйки впустят. А наша по селу бродит, лопух грызёт, а домой не загонишь. Так вот мамка выскочит, перехватит её за рога! Башку её дурную аж вниз пригибает. Та повыкручивается-повыкручивается, а силу-то людскую уважает. В хлев плетётся, как миленькая. И нас у неё пятеро. Да-да! У меня две сестры старшие и два младших брата. Я посерединке! Так откуда ты, Ниоткуда?

Да-да! Как объяснить этой смуглой подтянутой деревенской девочке, что я как-то даже и стесняюсь своей столичности? Вот они люди как люди – у них есть малая Родина. Случись что – обидит судьба, или сам психанёшь… Чего там думать? Взял билет и в поезд! А мне куда деваться? Мне психовать нельзя. Я везде чужой. Вот психанёшь, а сам потом так и будешь болтаться в той же проруби, в том же гнезде, выплеснуться из которой, выпасть из которого, можно только куда-нибудь на комсомольскую стройку, или и вовсе за границу. Ну, или на курорт. Но это сезонно, хлопотно и недёшево.

– Москвич я…

– Ну, я тоже теперь москвичка.

– Я тут родился.

Рита поджала губы – типа, зауважала. Мы заржали.

– Что, и родители твои в Москве родились?

– Не поверишь… Они – тоже!

И мы заржали ещё громче. Тем временем пустой, и оттого лёгкий, автобус бодро рассекал в левом ряду по проспекту Маршала Жукова.

– А где в Москве ты живёшь?

– Практически в центре. В километре от Садового кольца. А ты?

– А я пока кочую со сборов на сборы. Меня всё устраивает, – объяснила Рита. – У меня весь скарб – вот этот рюкзак, да ещё большая сумка. Мне собраться – десять минут. То Серебряный бор, то Новогорск, то «Левобережная», то динамовская гостиница, ну а осень и весна – это, конечно, Адлер. Люблю Чёрное море!

– А мы в Гантиади ездим.

– Да, я слышала, спринтеры туда обычно…

– Ну, там не только спринтеры. Прыгуны, шестовики. Вообще там на самом деле сборы от украинских динамовских клубов, так как дом отдыха Гантиади принадлежит четвёртому Главному Управлению при Минздраве[41 - 4-е Главное Управление при Министерстве здравоохранения СССР – так называемая кремлёвская медицина. Лечебно-санитарное управление, обслуживавшее высших партийных советских чиновников. Руководитель Е. И. Чазов (1967-1987). Аналогичные ГУ существовали при МЗ союзных республик.] Украины. Но я так понимаю, что чиновники и тренеры дружат, общаются, организовывают совместные сборы.

– Это здорово, – согласилась Рита. – Я не была в Гантиади.

Миновали городскую застройку. Автобус въехал на мост через Хорошёвский канал. Пересёк троллейбусное кольцо, где паслась в ожидании пассажиров пустая двадцатка, и покатил по Таманской улице. Вот и приехали. Динамовская база. Полувековая дача, построенная в эстетике сруба из оцилиндрованного бревна. Одноэтажная, но довольно витиеватая в плане. Тут и веранда, и зал, в котором нынче столовка. Несколько коридоров и спален. Не менее трёх печей. Гулкий дощатый пол, старые заклинившие окна, крашеные-перекрашеные двери с латунными ручками. А вокруг – вековые сосны, бузина, ирга, смородина и… ландыши!

На крылечке дремлет местная достопримечательность – бывалый котище по кличке Шкиряк с основательным витиеватым шрамом от середины уха до противоположного глаза, который чудом не зацепило. Весь вид и повадки мускулистого манерного кота выдавали его бурное прошлое. Наша кухарка, тётя Паша говаривала, что «шрамы укрощают мужчину», намекая на то, каким ручным и неприхотливым заделался некогда дикий Шкиряк с тех пор, как оказался особой, приближённой к спортивной кухне.

Метатели подъехали следом. Их привёз другой заказной автобус. Кроме того, в столовой уже было человек восемь. Другими словами – набралось процентов шестьдесят наличного состава городских сборов, что считалось весьма неплохо.

Хотите взглянуть на настоящего былинного доброго молодца, богатыря земли русской? Знакомьтесь: Серёга Рубцов, толкатель ядра. Он как всегда занял целый столик, сервированный на четверых, и ревниво оберегает от посягательств оставшиеся пустыми три стула. Я решил немного его понервировать.

– Серёга, не возражаешь?

Он бычит в меня глазом. Я, словно ни в чём не бывало, сажусь напротив него. Тот уже поводит плечом. Я беру две тарелки с котлетами с гречкой, что стоят ближе ко мне… Морда Рубцова наливается кровью. Я стреляю глазами вправо и перехватываю испуганный взгляд Ритки, окружённой воркующими товарками, из которых особенно выделяется генофондом одна блондиночка по имени Стася. Ухмыляюсь сам себе – Рита переживает, значит, девушка перспективная.

– Серёга, ты сколько весишь? – затеваю разговор с богатырём, чтобы снять напряжение.

– Сто семьдесят. А мне надо набрать сто девяносто.

– Вот именно так я и подумал! Тебе надо плотно питаться, – воодушевился я и передал ему обе тарелки с котлетами.

Рубцов опешил. Он не ожидал такого поворота событий.

– А ты? – выдавил он после затянувшейся паузы.

– А я люблю творожную запеканку с мёдом. Не возражаешь?

– Я её не ем.

– Значит, договорились! Тебе – четыре мясных порции. Мне – четыре порции запеканки. И больше мы никого не берём в долю. Дай пять!

Рубцов просиял как начищенный медный оклад. Состоялось рукопожатие. Клешня моя, конечно, захрустела в недрах его гигантской пассатижи, но, надо отдать Серёге должное, он вовремя спохватился и не перемолол хрящи в костяную муку. С этим простым бесхитростным парнем, родом с земли Псковской, оказалось нетрудно подружиться. Серёга ревниво оберегал своё достоинство от насмешек, но агрессивным не был. Видно он отдавал себе отчёт, что легко может проломить любую башку и сесть за это в тюрьму.

Вся гамма чувств былинного героя была распахнута как меню в ресторане. Причём эти чувства довольно неплохо корректировались, достаточно было водить пальцем по блюдам в меню. Любопытно, что самым чувствительным блюдом оказалось далеко не мясо. Кто бы мог подумать? Мороженое! Серёга Рубцов – удивительный человек. Он способен съесть за один присест двадцать пять вафельных стаканчиков с пломбиром и впасть от этого в транс. Никакой самый изысканный шашлык не вызывал в нём такой ответной реакции. Да, скорее безответной реакции. Так как, впадая в транс от мороженого, Серёга не реагировал на внешние раздражители. В эти минуты мог простить многое.

А запеканку подавали в Серебряном бору знатную. Представьте огромное представительское блюдо. В нём четыре плотно подогнанных квадратных куска. На самом деле – сегмент эпического творожно-запечёного полотна с противня, разрезанный крест-накрест. И вон она – румяная, ароматная, ванильная, со сдобренной яйцом корочкой, обильно поливается сметаной и мёдом. Что может быть вкуснее? Особенно когда тут же на столе – полный чайник грузинского чёрного чая (вариант: узбекского зелёного, номер 95, кок-чой) и блюдечко с аккуратно нарезанным лимоном. Для эстетствующего советского гражданина с военным билетом в кармане – идеальный повод полюбить жизнь.

Серёга Рубцов миролюбиво наворачивает котлеты. Кот Шкиряк отирается о его ноги в ожидании подачки. А я погружаю ложку в блюдо с божественной запеканкой и подмигиваю поражённой Рите, упустившей момент, когда я утихомирил красноглазого быка. Наверняка полюбопытствует, как и что.

Так и случилось. После ужина всей толпой пошли прогуляться к Москве-реке. Рита отстала от стайки девчонок и дождалась меня, лениво волочащего ноги после такого гурманства.

– Я думала, он тебя убьёт.

– Серёга не дурак. Зачем ему меня убивать? От этого будут одни неприятности.