Кировская весна 1936-1937

Учитель отошел от стола, снял пенсне, повертел его в руках и, близоруко щурясь, вновь прошелся между рядами парт до стены, безмолвный и сосредоточенный. Три десятка пар юных глаз с жадным вниманием следили за каждым его шагом.

– Ну-с, вы узнаете, – продолжал учитель взволнованно и сдержанно, – как на протяжении столетий лучшие люди отдавали свои жизни борьбе за свободу и счастье народа. Эта борьба со злом и мраком была жестокой и страшной: смельчаков изгоняли из пределов родины, заковывали в цепи, бросали в подземелья, заживо сжигали на кострах. Но ничто – слышите! – ничто, никакие пытки не смогли устрашить героев! Погибал один – на его место вставали десятки. Погибали десятки – под их знамена вставали сотни, тысячи…

Голос Тимофея Евстигнеевича вдохновенно звенел, и мы, присмирев, слушали его, как завороженные.

– Вы узнаете о том, как горсточка отважных русских людей в студеное декабрьское утро вышла на скованную льдом Сенатскую площадь в Петербурге, чтобы бросить вызов жесточайшему жандармскому режиму. Вы узнаете о великих сынах родины, для которых свобода отечества была дороже собственной жизни, – о Белинском, Герцене, Чернышевском, Добролюбове и многих, многих других. Их жизнь явится для вас великим примером для подражания.

Тимофей Евстигнеевич быстро вынул платок и приложил его к влажному лбу.

– Вы узнаете о жизни наших любимых вождей, о величайшем подвиге их во имя счастья нашего народа, во имя счастья человечества. Партия большевиков, которую они создали в битвах с царским самодержавием, возглавила широчайшее движение масс, провела народ сквозь огонь трех революций… И вот ваша самостоятельная жизнь и учеба начинаются при самом справедливом и разумном социальном строе – при социализме. Ну-с, и я, старый учитель, завидую вам и вашему замечательному будущему! Помните: все для вас! Строители возводят дворцы культуры, клубы, университеты, школы, чтобы вы могли в них набираться знаний. Садовники разбивают сады, парки, цветники – отдыхайте! Лучшие люди будут учить вас красоте и мудрости жизни, опытные мастера обучат замечательным профессиям…

В эту минуту голос учителя был особенно мягок и сердечен. Глубоко вздохнув, Тимофей Евстигнеевич признался тихо и растроганно:

– Я уже старый человек, мои дорогие друзья, у меня ничего не осталось, кроме вас и вашей учебы. И счастье мое только в том и есть, что все мои знания я отдаю вам. – Он вдруг круто и легко повернулся на носках, вскинул бородку торчком и улыбнулся. – Ну-с, я знаю, что вы будете шалить на моих уроках, шуточки разные писать, эпиграммы, прозвище мне, наверное, придумаете… Но я не обижусь. Нет! Но только учитесь, знайте! Вы должны многое знать. Пожалуйста, больше знайте.

Я был охвачен внезапным порывом нежности и преданности к этому человеку. Что-то неосознанное, беспокойно-волнующее таилось в его словах, как в последних наставлениях моего отца.

В классе воцарилась тишина, и чтобы нарушить ее, учитель, привычным жестом кинув на переносицу пенсне, подошел к Ивану Маслову и спросил:

– Вот ты: ты хочешь знать многое?

Иван молча глядел в парту. Я толкнул его локтем. Он поднялся и нехотя ответил, выделяя букву «о»:

– Мне отец сказал, чтобы я здесь не засиживался долго. Малость подучился и домой чтоб ехал, в колхоз: там работа ждет…

Мы засмеялись. Рассмеялся и Тимофей Евстигнеевич. Он вынул из кармана часы, взглянул и еще до звонка вышел.

На следующем уроке он рассказывал нам о писателях, негромко, немного нараспев читал наизусть отрывки из книг. Меня особенно взволновало место, где говорилось о тройке: «Эх, тройка, птица-тройка!» – и будто широкий волжский ветер бил в лицо.

Увлеченные рассказами учителя и согретые его вниманием, мы сразу полюбили и его самого и его уроки.

{19}

03.09.36 Сергей Киров

– Думаю, товарищи, наша партия, профсоюзы, широкие народные массы относятся пока к происходящим в Испании событиям пассивно – обратился к товарищам Киров.

– Согласен, Сергей Миронович, общественность на сегодняшний день не охвачена – немедленно согласился Каганович.

– Предлагаю в городах, селах, на всех предприятиях, в колхозах и учреждениях от имени профсоюзных организаций созвать митинги – проявил инициативу Молотов, – на митингах ставить короткие доклады, освещающие события в Испании, и принимать резолюции-обращения солидарности с героическим испанским народом, борющимся под руководством своего законного национального правительства за свободную республиканскую Испанию против мятежников, фашистов, поддерживаемых германским и итальянским фашизмом.

– Не лишним будет и голосовать за отчисления в пределах от одной четверти до половины дневного заработка – выдвинул идею Микоян.

– Также следует подготовить обращение ЦК профсоюзов в газетах, комсомолу – организовать митинги молодежи, печати – широко освещать кампанию солидарности в прессе – дополнил коллег Киров.

Задачи обкомам, крайкомам, ЦК нацкомпартий были направлены телеграммой. По инициативе работниц Трехгорной мануфактуры им. Дзержинского в начале сентября 1936 года началась новая кампания помощи женщинам и детям Испании. В стране прошла серия митингов. В короткий срок на счёт газеты «Труд» № 150001 поступило 14 млн. рублей.

{РИ}

04.09.36 Михаил Кольцов

Кольцов, сменивший блокнот корреспондента газеты «Правда» на комиссарский наган, лежал вместе с другими в цепи, растянувшейся по обе стороны шоссе Мадрид – Лиссабон, несравненно ближе к Мадриду, чем к Лиссабону. Часть дружинников была при старых испанских ружьях, у командира колонны был хороший короткий винчестер, а у Михаила – только пистолет. Сзади них дымила двумя большими пожарами красивая Талавера-де-ла-Рейна. Кольцов смотрел в бинокль, стараясь разглядеть живого марокканца.

– Зачем вам бинокль? – спросил майор. – Ведь у вас очки. Четыре стекла в бинокле, и два очка, и два глаза – это вместе восемь глаз. Сколько мавров вы видите?

– Ни одного. Я перестаю верить, что они существуют. Я уеду из Испании, не повидав мавров.

– Вы ко всему подходите с чрезмерными требованиями… – Майор стал растирать ладонью черную жесткую щетину на лице. – Но я думаю, что через два часа на том самом месте, где мы лежим, будет стоять или лежать человек в чалме или феске, с темной кожей.

– Это будет знаменательно. Известно ли вам, что на этом же самом месте, где мы лежим, чуть ли не в том же месяце сентябре были в тысяча восемьсот девятом году разбиты французские интервенты?

– Вот видите! А вы сомневаетесь в силе испанского оружия.

– Я не сомневаюсь, но французов разбил здесь английский фельдмаршал герцог Веллингтон.

– Он дрался не один, у него было больше половины испанских сил. Мы, испанцы, отвыкли драться в одиночку. Нужно, чтобы всегда кто-нибудь помогал. Мавры били нас в Марокко, пока мы не соединились с французами. Теперь «Испанская фаланга» наступает с марокканцами, немцами и итальянцами. Если Республика хочет устоять, ей нужны французы, или Мексика, или Россия.

– И это говорите вы, офицер испанской армии? Чего же требовать от солдат!

Пули попискивали над ними очень часто. Цепь лежала неспокойно, число бойцов все время таяло. Они уходили то пить воду, то оправиться, то просто без объяснения причин и не возвращались. Майор относился к этому философски, он только старался вслух регистрировать каждый уход:

– Эй ты, задница, ты забыл ружье, возьми на себя хотя бы труд отнести его в тыл! Тебя не уполномочивали передавать мятежникам государственное имущество!

Или:

– Шевели ногами поскорей, а то тебя и в Талавере нагонят! Лупи прямо в Мадрид, выпей в Вальекас хорошего вермута в мою память!

Или:

– Что же вы меня оставляете одного занимать иностранного товарища? Ведь мы соскучимся здесь вдвоем!

Или:

– Подождите еще час, нам привезут обед, и тогда мы улепетнем вместе!

Кольцов кипел от огорчения и злости. Он упрекал майора:

– Вы держитесь с ними провокационно и презрительно. Так не поступает лояльный офицер. Ведь это неопытный народ, а вовсе не трусы. Вы думаете, что, если мы с вами спокойно лежим, а не удираем, нам прощаются все грехи? Если вы командир, вы обязаны во что бы то ни стало удержать свою часть на месте, хотя бы расстреляв десяток трусов. Или если это невозможно, то организованно отступить, в полном порядке и без дезертиров.

Огонь со стороны фашистов усилился. Дружинники отвечали частой, оторопелой стрельбой. Майор тоже приложился и выстрелил не прицеливаясь. Он сказал:

– Вы подходите с неправильными мерками. Здесь не Европа, не Америка, не Россия, даже не Азия. Здесь Африка. А я сам кто такой?! Я болел два года кровавым поносом в Марокко – вот весь мой боевой стаж. У меня общность идей с солдатами – хорошо. Может быть, даже общность интересов. Но я их вижу в первый раз, пусть они даже самые отличные ребята. Мы не верим друг другу. Я, командир, боюсь, что они разбегутся. Они, солдаты, боятся, что я их заведу в ловушку.

Кольцов не мог успокоиться:

– Давайте соберем эти семьсот человек, повернем на юг и ударим вверх, перпендикулярно шоссе. Противник отскочит. Ведь совершенно же ясно, что он продвигается небольшими силами!

Майор отрицательно мотал головой и растирал небритые волосы на щеках.