Причудливые страхи

– Ни на что. Просто, я согласен с автором. В самом деле, кто?..

Букет цветов

Настроение у Лидии Фёдоровны Пёрселл было гнуснее некуда. И на это были основания, которые она считала («категорически справедливо», по её собственному суждению) железобетонными. Её домочадцы вот уже несколько лет с ней не общались: одни разъехались в другие города, другие покинули этот мир от всевозможных недугов. И травмировало душу не то, что разъехались. Это то как раз было понятно – характер они у себя воспитали откровенно сволочной. Конечно сволочной, если они, родственнички, зачастую, примерно в одном случае из полусотни, рисковали свои мелочные интересы ставить выше её, почтенной Лидии Фёдоровны, интересов! «Ну разве не махровый эгоизм это»? – торжественно вопрошала пространство госпожа Пёрселл, прощаясь с уезжающей от неё последней племянницей. «Хочешь, чтобы я как Плюшкин одинокой стала»! – гневно провозгласила Лидия Фёдоровна, показав своё превосходство в начитанности перед безответно уносящейся в даль племянницей, и спустя пару тройку минут забыв о ней совершенно.

Мысли её перенеслись к мужу, умершему от какой-то диковинной болезни крови пять лет назад. Конечно, в том, что он умер не от какого-то примитивного алкоголизма, а от той же болезни, скосившей когда-то первую леди страны загибающихся советов, было что-то престижное, но ведь он всё равно умер. Ведь всё равно бросил её, Лидию Фёдоровну на этом свете совершенно одинокую. Подло бросил! Кто теперь будет прислушиваться ко всем её нравоучительным фразочкам? Кто тот герой, что будет проявлять заботу о ней, заботу, рамки для которой разумно поостережётся определить. И наконец, кто теперь будет выполнять все её приказы, не задумываясь о их целесообразности и необходимости?

А тут ещё болезни, будто на «свято место», во множестве слетевшиеся. Она могла бы долго перечислять. Здесь и «сожжённый лекарствами» желудок, совершенно измождённая и пропитанная жирами печень, ослабевшее сердечко, и даже зуд, не будем говорить где. Симптомчики разные, ощущения, которые так и хочется считать безопасными для здоровья, но как-то не очень получается. «Надо бы лечь в отделение, чтобы прокапали всякими лекарствами. Притом с искренним и достойным меня почтением», – проносились в голове требовательно-торжественные мысли. «Лежишь в светлой, чистой, отапливаемой палате, окружённая почтительными взглядами несчастных товарок по несчастью. На тумбочках и на подоконнике цветы. Красота! И улыбчивая медсестра, специально развитая физически для того, чтобы таскать железные стойки для капельниц по палатам. И таким вот манером прокапать что-нибудь», – продолжала мечтать Лидия Фёдоровна. Калий, госпожа Пёрселл была уверена в этом абсолютно, большинству больных капают. Эуфиллин, по её мнению, тоже от одышки и учащённого сердцебиения помогает. Насколько она могла вспомнить, так говорил кто-то из умнейших врачей-артистов, которых она не только воочию наблюдала по телевизору, но даже конспектировала в блокнотике. «И кавинтон. Да, обязательно кавинтон. И вот, как его?.. Чуть не забыла: „милодронат“. Приятное название. Такой милый из себя, а сосуды то чистит. Вот этим пусть и лечат, а таблетки могут и сами слопать», – подытожила госпожа Пёрселл и отправилась в поликлинику за направлением на госпитализацию.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

– Та-ак! Скажите, а в отделении, в палате, то есть, какие стоят цветы? – поинтересовалась Лидия Фёдоровна, пряча только что полученное направление в сумочку.

– Не поняла?.., – врач с трудом отвлеклась от навязанной минздравом компьютерной возни, и серьёзно, оценивающе посмотрела на госпожу Пёрселл.

– Чего тут непонятного? Я спрашиваю: какие цветы стоят в палате на подоконниках, на тумбочках? Прикроватных таких, знаете ли. Или они развешаны в горшках по стенам в коридоре? Цветы просто необходимы для душевного комфорта в процессе лечения! – отчеканила однофамилица великого англосаксонского композитора.

– Процесс лечения заключается не в размещении цветов, и не в их запахах…, а в выполнении медицинских назначений…, которые доктор сделает…, а цветы… и всё такое… после… от родственников… и друзей, – доктор отвечала задумчиво, неосознанно двусмысленно, упорно борясь со всё время выпрыгивающими на экран, идиотскими объявлениями медицинской компьютерной программы «НИХРЕНАТЕБЕМЕД», не позволявшей нормально работать. И если бы её спросили, что ей больше мешает: идиотская программа или идиотские вопросы пациентки, она вряд ли смогла бы ответить определённо.

– Я лучше знаю процесс лечения. Гляди-ка, спорить смеет она со мной, а сама вся в компьютере. Для вас, врачишек, компьютер важнее человека… И цветок на подоконнике у вас искусственный!

– Без компьютера сейчас вы вообще никуда не сунетесь. Вас не примут! Электронка везде! – обиженно ответила доктор в захлопнувшуюся дверь.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

А Лидия Фёдоровна уже победоносно шагала в приёмный покой, где заводят истории болезни для госпитализации. Там медсестра приняла у неё направление и начала священный ритуал изготовления на компьютере истории болезни.

– И здесь компьютер! Почему так долго? – раздражённо спрашивала госпожа Пёрселл.

– Потому, что в программе работаем. Историю болезни вам открываем. Потерпите минуточку.

– А почему я тут должна сидеть? Почему меня нельзя непосредственно в отделение отправить, чтобы я сразу могла начать лечение? А вы здесь всё равно зазря сидите. Вот и открывайте свою историю болезни, или географию болезни, хотите быстро, хотите медленно. Можете до второго пришествия открывать. И без всякой «минуточки», – качала права госпожа Пёрселл.

– Потому, что порядок такой, правила такие. Мы работаем по стандартам.

– Это свинство! Какое неуважение к больному человеку. Сам приди, сам жди, сам уйди. То и дело гоняют почём зря!

– Не волнуйтесь, если бы вас нужно было положить в реанимацию, никто бы вас «не гонял». Просто положили бы на носилки и по лестнице унесли, – парировала медсестра.

– Без лифта?? Во, порядки! Да вы вообще, как разгов…

– Всё, история болезни готова, можете идти в отделение, – медсестра вручила ей историю, рассказала, как пройти к отделению и вздохнула с облегчением.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Придя в отделение, госпожа Пёрселл была определена в восьмую палату. Палата была четырёхместная. Соседок по палате было двое. Лидия Фёдоровна сразу учинила им лёгкий и непринуждённый допрос со сплетническим пристрастием, но получила несколько неопределённые ответы. Неудовлетворённо хмыкнув она подозвала проходившую по коридору санитарку и приказала ей наполнить водой принесённую из дома вазу, и поставить в неё тоже принесённый из собственного огорода букет цветов. Букет был небольшой и распространял по палате тонкий, ненавязчивый и несомненно благородный аромат. Затем она брезгливо осмотрела стены палаты с кое-где потрескавшейся штукатуркой неопределённого цвета, а затем и пол под кроватью, с которого подняла при помощи платка некую маленькую таблетку. При этом брезгливая улыбка на её лице постепенно нарастала. В этот момент дверь палаты открылась, вошла медсестра и сообщила, что доктор приглашает её на осмотр как вновь поступившую.

– Как это он приглашает? Я больная, и имею право находиться в своей палате. Какие лекарства мне надо назначить, я сама знаю. Мне что, ждать его назначений как манны небесной? Уже полчаса сижу, на ваши мерзкие стены таращусь, с пола за вами таблетки собираю, а капельницу никто не ставит! Это так у вас полы моют. Зарплату, небось, жрёте регулярно. Ежемесячно! Устроили бардак! И вообще, если доктору так уж захотелось осматривать меня, пусть придёт сюда сам. Я найду, что ему рассказать и показать, – отчеканила госпожа Пёрселл тоном, каким пользуются бывшие начальники, позабыв, что они уже бывшие. Медсестра, в свою очередь, слово в слово передала её ответ доктору.

– Вызывает, значит? К себе? На ковёр, надо полагать? Раньше такого не бывало. Новый обычай решила внедрить. Хорошо. Надо пойти, уважить такое трепетное отношение к праву пациента, хотя и сомнительному. И говорит, что зарплату жрём ежемесячно? Так. Наверняка у неё что-то интересное произошло… В голове, – проговорил с иронией доктор и направился в восьмую палату.

– Мне передали ваши тёплые слова. Вы совершенно правы, хотя и не вполне точны. Мы «жрём» не ежемесячно, а ежедневно. Завтрак, обед и ужин. Но в целом я с вами согласен… Слушаю вас… Что беспокоит? – спросил доктор госпожу Пёрселл, сидящую на кровати и выравнивающую цветки, помещённые в вазу. Лидия Фёдоровна явно не спешила реагировать на появление доктора. Она выравнивала цветы с запредельным старанием. Они стояли один к одному настолько ровно, что доктор не удержался, и скомандовал им:

– Вольно!

– Это вы мне? – осведомилась госпожа Пёрселл.

– Цветам сочувствую. А то вы их так ровняете, будто они рядовые, безответственно забывшие о строевой подготовке. Так что вас беспокоит в плане самочувствия? Я вас слушаю.

– Ровняю и буду ровнять. На то они и цветы. Понимаете? Я их срезала. В вазу, это вроде священного сосуда, поместила. Воды налила. Честь оказала, так сказать. Следовательно, они обязаны стоять ровно.… Как и вы, – она наградила доктора строгим взглядом.

– Как и я? Что ж, я готов нырнуть в вазу солдатиком, если вы докажете мне, что я цветок, что вы меня срезали и что я тоже обязан. Про воду можете не трудиться, – парировал доктор, глядя на пациентку испытующе. Может испытующий взгляд, а может и смысл произнесённых доктором слов, вывели из терпения Лидию Фёдоровну. Она заговорила раздражённо, быстро и не вполне чётко:

– Я не обязана никому ничего рассказывать, ничего показывать и доказывать! Я пациентка и право имею! Почему у вас в палатах нет цветов? Они ведь совершенно необходимы для создания душевного комфорта в процессе лечения! А их, цветов этих, нет. Вы тут все того, то есть уважения не имеете. Докторица в поликлинике тоже про цветы чушь несла и не краснела. А вы даже не спрашиваете кто я. Я Пёрселл и потому…

– Простите, кто и что спёр? И, наверное, потом сел? – осторожно и очень почтительно поинтересовался доктор.

– Да не спёр! Фамилия моя, говорю вам, Пёрселл. Вы что, глухой ещё вдобавок?

– А, Пёрселл, который с двумя «эл»? Нет, я не глухой. Просто англосаксонские фамилии, знаете ли, ни в чём комфорта не приносят. Вам, наверное, тоже. Извините.

– Да бог с ней, с фамилией. Я, между прочим, капаться сюда пришла. Калий от чего-нибудь сосудистого. Или кальций?… Впрочем, нет. Не надо его. Лучше прокапать эуфиллин от учащённого сердцебиения. Кавинтон обязательно. И милодронат, сосудики прочистить. Магний не надо, он тормозит мочевыделение и на бронхи может отрицательно повлиять. А вот рибоксин можно добавить с комплекс лечения, потому, что…

– В нём «масса фосфора»? «Требуют нервные клетки»? – перебил цитатой доктор со скрытым ехидством.

– Про то, что фосфор есть в рибоксине, я не слышала и не интересовалась. Спасибо, рибоксин не надо, потому, что нервы у меня в полном порядке… К чёрту фосфор!.. Что вы на меня так смотрите, будто в лечение не верите? Что вы молчите?