Перекрестки, души и цветы

– Все будет хорошо, моя сказочная фея, – добавил он шепотом и, наткнувшись на ее укоряющий взор, цветы все же забрал.

Несколькими часами ранее

Пришла ночь, время вдохновения, но беспокойные мысли, не давая творить, снова возвращали Ланса к ней, Мари. Былые отношения, что оставили в его жизни след, словно стремительно таяли, стираемые ластиком памяти, как залежавшийся зимний снег под ярким весенним солнцем по имени Мари. Давно забытое детское ощущение восторга и трогательности овладело им с тех пор, как они поженились. Притяжение овладело им: пронзающий взгляд зеленых глаз, обрамленных длинными ресницами, завораживал, а добрая очаровательная улыбка, располагая к общению, не могла не поведать о красоте души, что озаряла ее изнутри. Жизнь кипела и бурлила в ней полнотой эмоций и артистизма, лишь на некоторое время делая паузу. Мари позволяла себе немного покапризничать в эти дни затишья, словно отдыхая, оставаясь при этом чувственной и ранимой. Обладая удивительной способностью привлекать внимание без малейшего эгоизма, свойственного людям театра и кино, она словно вела собеседника за собой, увлекая в игру или цепь рассуждений, насыщая дискуссию той или иной эмоцией по своему выбору. «Встреча с тобой – лучшее, что случилось со мной», – сказал он. Эта счастливая эйфория порой пугала его, напоминая хрустальный шар, который нужно уберечь от смутно надвигающейся тени. За окном громыхнуло, и в стекла забарабанил дождь. Ланс любил дождь и вернулся к своей рукописи, перенося задуманное на экран ноутбука.

Глава 2. Мрачные тона

«Во имя сатаны – правителя земли, царя мира сего, я призываю силы тьмы поделиться своей адской мощью со мной. Откройте широкие Врата ада и выйдите из пропасти, дабы приветствовать меня, как вашего брата и друга. Я благоволю справедливости и проклинаю гниль. Всеми богами бездны я заклинаю все, что я испрашиваю, произойти. Выйдите же из пропасти, отзовитесь на ваши имена, сделав явью мои желания!» Человек неподвижно сидел на каменном полу подвального помещения, где-то глубоко под смрадной поверхностью города Нью-Йорка. Однако черная мантия и капюшон на голове все равно скрывали его лицо и обнаженное тело. Шепот заклятья, слетавший с его губ, причислял его к тем, кто останется в стороне от ведущих к своему неизбежному концу смертных. Ровным огнем горели свечи, освещая красную от крови перевернутую пентаграмму и кучу жертвенного крысиного мяса. Закончив ритуал, он с удивительной, нечеловеческой грацией распрямил плечи, отчего мантия его расширилась, обозначив фигуру прислужника тьмы, похожей на поднимающейся капюшон кобры. Человек провел ладонью по свечам, гася их, и вышел из помещения. Его желание воплотить ад на Земле постепенно оживало, готовясь материализоваться в реальном мире. Каждодневно созерцая эту толпу жвачных животных, бредущих по тротуарам, он первое время ненавидел их, затем это чувство злобы в его душе стало угасать, оставляя после себя брезгливую пустыню золы. Теперь же он смотрел на них и видел лишь средство достижения цели. К своим же братьям по вере он всегда относился с презрением, считая их лицемерными предателями, думающими только о себе. Им оказана высокая честь самим Князем тьмы, они же грызутся между собой либо растрачивают Его силу на глупые цели: больший заработок, лучшую должность, чужую жену или мужа со смазливой мордашкой, и никто при этом не заботится о своем Господине. Жалкие лжецы и лицемеры – мишура, суетящаяся под ногами его господина. «Как же я вас всех презираю – вас и ваши глупые желания. Лишь одно заслуживает цели – служить своему Хозяину, творить зло во имя зла, без всякой демагогии о “бумеранге” и прочей “покаянной ерунде”. А ад?! Ад на земле будет везде, он прекрасен, он приближает нас к временам, когда наш господин станет полновластным хозяином всего и даже неба». Приоткрыв жалюзи и увидев, как солнечный свет пробивается сквозь облака, он скривил губы: этот пейзаж его раздражал; глаза продолжали изучать улицу, оставаясь при этом холодными и прагматичными, как у мясника перед разделкой еще живого барана. Он не желал себе никаких благ или карьеры, все, что нужно, его господин даст ему, и даже женщину, но не красивую, размалеванную суку с гламурной обложки. Нет! Уродливую и вымученную, а потому надежную, получившую от этой жизни свой урок исцеляющей боли. Уродство и изъян же есть благо как внешнее, так и внутреннее, его нужно ценить, взращивать в себе, как ядовитый цветок, что дает силу и смелость. Так же стоит относиться и к болезням своим, ибо они есть оружие, которым можно убивать и калечить врагов своего господина и своих собственных. Колокольчик входной двери забренчал, этот противный пустой звук всегда означал одно – пришло время для лицемерия и лицедейства. С выражением неподдельной радости и восточного гостеприимства хозяин лавки обернулся к вошедшим, торговец заметил, с какой любовью мужчина смотрит на свою спутницу. Прогибаясь под зеленью цветов, свисающих с полок, она, мило улыбнувшись, вежливо поздоровалась с хозяином лавки, оценивая окружившее ее зеленое великолепие.

– А у вас есть фиалки?

– Конечно, есть, и даже несколько видов. Вот «Сенполия Бархатная» у нее обратная сторона листа имеет красноватый оттенок, а здесь, – хозяин лавки указал на противоположный шкаф, – «Грота», была еще «Оса» и «Звезда», но их разобрали.

Женщина, присев на корточки, с интересом рассматривала маленькие синие и фиолетовые цветочки.

– Моя жена просто обожает цветы! – подал голос мужчина, со снисходительной улыбкой глядя на супругу.

– Как же можно их не любить? – не замедлила с ответом та, очевидно, определившись с выбором.

– Тогда, возможно, вас заинтересует одно очень интересное растение, а точнее цветок, – оживился хозяин лавки, а глаза его при этом сверкнули злорадным огнем.

Обменявшись взглядом со своим мужем, она дружелюбно улыбнулась.

– И что это за цветок?

– О, это изумительный цветок, который цветет один раз в жизни и, расцветая, умирает! – многозначительно глядя на девушку, продолжил хозяин лавки.

– Что же за редкость такая?

– Это гузмания, в честь испанского ботаника Гузмана. Впервые его описали в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Вот он, смотрите!

Торговец, плотоядно ухмыльнувшись, обнажил крупные, с трудом помещающиеся во рту зубы и удовлетворенно указал на небольшое растение, выглядевшее как воронкообразная розетка из длинных ярко-зеленых листьев до полуметра в диаметре, плотно прижатых друг к другу.

– Мы его тоже возьмем! А когда он зацветет? Хотя нет, я не хочу этого знать, пусть будет сюрприз!

– Поверьте, для вас это будет очень неожиданный сюрприз, – подытожил общение с покупателями торговец.

Когда же молодая пара покинула его лавку вместе с купленными цветами, напускная вежливость и радушие бесследно сгинули, уступив место холодному и кровожадному выражению акульего оскала, который свойственен этим монстрам перед началом трапезы.

– Я продал им свой «цветок смерти» – маленькую частичку ада. И они с аппетитом взяли ее, – оценивающе провожая молодых людей взглядом, произнес хозяин лавки.

Первая сцена

…Тихий, приморский городок, укутавшись в шедшую с моря туманную шаль, еще спал. Много испытаний выпало на его историю за последние годы: коммунизм и фашизм собирали здесь кровавые жатвы, теперь же, перечеркнув прошлое, но ничего не забыв, городок потихоньку ожил, развиваясь в сторону мирного будущего единой Европы. Мелкий солнечный дождь суетливо омывал узкие улочки, окна и торцы домов, что выстроились тесным строем. Дождь и солнце несли свое чудотворное благословение жизни, отдаленным эхом был слышен смех. В потоке солнечной влаги обозначились силуэты подростков, игривые поцелуи под дождем, бег наперегонки. «Ой!» – вскрикнула девушка, чувствуя, что парень вот-вот догонит ее, и, ловко скинув туфельки, побежала босыми ногами по мокрым камням мостовой, весело оборачиваясь к своему преследователю, словно дразня его. Но молодой человек не отставал, с ног до головы мокрый, в прилипшей к телу белой рубашке, он озорно смеялся, стремясь догнать свою возлюбленную.

Лица, счастливые и влажные от дождя, наконец оказались рядом, их губы встретились в сильном, чувственном, самозабвенном поцелуе, и, взявшись за руки, они кружили, любуясь друг другом…

Другая сцена

Празднично звонит колокол в церкви все в том же городке. Наша пара сделала осмысленный выбор быть в горе и в радости – всегда – вместе. Вокруг суетится фотограф, и теперь можно разглядеть венчающихся. Девушка с поразительно зелеными глазами и густой копной черных волос, падающих на узкие, хрупкие, «птичьи» плечи с выпирающими под подвенечном платье ключицами.

– Перепелочка ты моя! – звучит голос за кадром.

Молодой человек теперь статен и серьезен, глубоко посаженные карие глаза смотрят на девушку с вниманием, теплом и любовью. Фотограф делает кадр.

Другая сцена

Звон колокола меняется, теперь он долгий, как стук сердца в ожидании худой вести. Молодая женщина лежит на кровати, на руках младенец – девочка. Мужчина рядом, плачет, протягивая руки к ребенку. Краски меркнут, становятся черно-белыми. Колокол замедляет звон. Известие пришло. Младенец в руках мужчины, передача состоялась. Он будет заботиться о малышке и помнить о зеленоглазой любви, танцующей под дождем.

Прошло время. Старый театр с пестрыми афишами, тот же город. Маленькая девочка украдкой следит за репетицией спектакля, театр – ее второй дом, а отец – режиссер-постановщик. На сцене разгораются страсти, бурлит жизнь, и девочке кажется, что несуществующие зрители затаили дыхание.

Как же хочется ей сейчас, став взрослой, сыграть в этом спектакле. Вот она уже видит себя на сцене, свет софитов, горячая кровь под актерским гримом шекспировских страстей. Аншлаг, овации, свет повсюду…

Успех! Головокружительный успех! Отец в зале, улыбается, тоже кричит: «Браво!»

Кто-то несет цветы?! Но кто? Это Ланс? Отец? Мари снова видит отца, теперь он за кулисами. Улыбается, улыбается с гордостью, кажется, плачет. Зал встает, оглушительные овации. Мари плачет всей душой, и от радости, и от печали.

– Мама была бы счастлива! Ты актриса, дочка!

Мари смахивает слезы с глаз, отца уже нет, а вокруг только грохот аплодисментов и свет, который повсюду.

Глава 3. Падение

Лучи раннего солнца пробивали путь сквозь жалюзи кабинета. Выключив настольную лампу, Ланс устало протер глаза. «Надо прочесть новую главу Мари», – мелькнула мысль, и, открыв дверь в спальню, он удивился столь раннему подъему своей музы. Из открытого окна вливался свежий воздух, и небесная бирюза островками выглядывала сквозь белизну осенних облаков; город пробуждался, шурша шинами и хлопая дверцами отъезжающих авто. Выйдя во двор, он увидел Мари на качелях. Озаренная солнечным светом, она с детским восторгом раскачивалась все сильнее, словно взлетая в небо навстречу своему персональному солнцу.

– Привет, не стала тебя отвлекать. Написал новую главу?

– Угу, – кивнул Ланс.

– Тогда качай.

Налетевший порыв ветра распушил ей волосы, и, смеясь, она откинула голову назад, словно паря в круге солнечного света. Ланс невольно залюбовался ею, но внезапно зашевелившееся где-то под ложечкой липкое чувство страха вновь подняло голову, назойливо напомнив о себе. Он осознавал, что вместе с ее триумфальным успехом придет и очередная разлука, что уведет Мари еще дальше, выше к славе! Будет ли она любить его как прежде и захочет ли быть с ним здесь, в Нью-Йорке? Машинально толкая качели вперед, он все больше погружался в эти тягостные думы и оттого тускнел, становясь частью незатейливого пейзажа детской площадки. Мари, чья телепатическая способность чувствовать его не раз заставляла удивляться, тревожно спросила:

– Ну что тебя гнетет?

На душе стало еще сквернее.

– Ничего, – солгал Ланс, отводя глаза в сторону, как бы заинтересовавшись проехавшей мимо полицейской машиной.

Спрыгнув с качелей, она с ловкостью кошки поднырнула под его руку, заглянув в глаза.

– Врешь, – вынесла она свой вердикт.

– Может, пойдем в наше кафе, позавтракаем? – начал менять тему разговора Ланс, погасив эмоции.

Она, улыбнувшись и плутовски сощурив глаза, шепнула ему на ухо:

– Не-а, пойдем домой.