Перекрестки, души и цветы

Воспользовавшись паузой, Ланс взял у проплывающего мимо официанта пару коктейлей, один себе, другой Дирку, и тот, учтиво кивнув, взял его.

– Вы что же, хотите поговорить о внутреннем мире Гитлера или Сталина? – парировал Гутенберг, и в его голосе прозвучали металлические нотки.

– О, вы о чем…

– Максимум террора в минимальное время против наименьшего количества объектов, – продолжил он, перебив Дирка.

– Увы, но это не внутренний мир! – вмешался Ланс. – Это реализм фантасмагорий политических операций. Вы, конечно, скажете, что во всем виноваты политики! И действительно, очень легко на них все свалить. Но позвольте предупредить ваши слова. Политики – это вершина социальной иерархии, да, это безусловно. Ну а как они ими становятся?! При поддержке масс! На мой взгляд, если у штурвала страны деспот и тиран, значит, народ хотел его там видеть, явно или «по Фрейду», но хотел.

Гутенберг, задумавшись, начал поглаживать усы платком.

– То есть вы сводите все к выбору, который делает отдельно взятый человек. А как же память о боли?

– Память у всех разная, и боль тоже. Что больно для вас, для меня может быть малоощутимым, и наоборот. А что касается этого же понятия, но на большом формате, то суть сводится к тому, что человечество всегда хочет хлеба и зрелищ. И от этого никуда не деться, природа у нас такая, – закончил Ланс под аплодисменты Дирка.

– Я вижу, вы развлекаетесь, – по-доброму заметил Лоуренс. Подкравшись сзади, он выглядел очень довольным, кошачьи глазки цвета виски уже блестели от принятого спиртного.

– Мы довольно интересно закончили весьма любопытный спор, – ответил Гутенберг, сохранив на лице маску беспристрастия.

– Что ж, очень хорошо, что гости нашего праздника приятно проводят время, – промурлыкал Лоуренс. – Ланс, я могу с тобой поговорить?

– Конечно, – слегка удивившись, ответил тот. – А где Джесси?

– Она задерживается по семейным обстоятельствам. Так вот, о чем это я? Ах да. Как твое творчество?

– В норме, – солгал Ланс.

– Я имею в виду, сможешь ли ты закончить чуть пораньше и к конкретной дате? Видишь ли, решили выпустить юбилейную серию книг, так сказать, особого образца, – закончив, он посмотрел на Ланса, и в его захмелевшем взоре мелькнула искра деловой трезвости.

– Хорошо, я постараюсь, – ответил Ланс, ощутив, как что-то нервно дернулось внутри него.

Распахнув двустворчатые стеклянные двери, он вышел в относительно прохладный и пустой холл, набрал номер Мари.

Оператор вещал, что абонент недоступен. Странно. Может, телефон разрядился. Позвонив на домашний, он не услышал ничего, кроме долгих глухих гудков.

– Вот теперь можно начинать нервничать, – пробубнил он.

– А вы почему скучаете? – послышался зазывающий кокетливый голос великолепной Виктории, которую не так давно представил Лоуренс, оставив род ее деятельности в компании загадкой.

– Никак не могу дозвониться до своей жены, – грубо буркнул Ланс.

– О, какая неприятность. А может, она тоже занята? – прошептала Виктория, подходя ближе.

– Боюсь, что у вас с ней разные жизненные приоритеты, – процедил тот и, убрав ее руку со своей шеи, вышел на улицу, вновь набирая номер.

Первый гудок, второй, третий…

– Алло.

– Алло, Мари. Почему у тебя…

– Извините, это не Мари, – ответил грудной мужской голос. Опешив, Ланс переложил телефон к другому уху.

– Я врач из Центральной больницы Нью-Йорка. Ваша жена у нас.

– А что случилось? Я не понимаю!

– Автокатастрофа на автобане, ведущем из аэропорта к мосту Вест-Ривер. Она в операционной, мы делаем все, что можем.

– Как…

– Приезжайте как можно быстрее. Мы…

– Да, я понял, уже выезжаю. Такси! – что есть силы заревел Ланс, срывая голос, замахав руками. Машина, моментально среагировав, вынырнула из дорожного потока и остановилась.

– В аэропорт! И как можно быстрее!

– Вас понял, – ответил таксист, трогаясь с места.

* * *

– Доктор Конорс, пройдите в третье отделение, – услышал он, едва войдя в помещение больницы. Ощущение тревоги и неотвратимости скоблило грудь, не давая возможности вздохнуть, а суматоха, царившая в больнице, лишь добавляла нервозность. Столкновение двух набитых людьми автобусов на мосту Вест-Ривер стало крупнейшей автокатастрофой года. Во всех новостях по телевизору и радио только и говорили об этой ужасающей трагедии, показывая куски искореженного металла и работу спасателей, водолазов, пытающихся добраться до второго автобуса, оказавшегося под мостом. Причиной этого происшествия пресса предусмотрительно объявила человеческий фактор, ссылаясь на результаты следствия, которое, учитывая поднявшуюся шумиху, уже началось. Увидев знакомое лицо в белом халате, он вцепился в него глазами, стараясь не потерять в бурлящей толпе.

– Как она? Она жива? – с глазами, полными ужаса, спросил он, ухватившись за локоть доктора.

– Пройдемте, – сухо ответил он, опуская глаза.

– Что с ней?

– Мы сделали все, что смогли, чтобы спасти ей жизнь. Она в коме.

Боль в сердце, мучительная и резкая, сковала его так, что он едва поспевал за доктором. Стараясь восстановить дыхание, он сделал медленный вдох, держась правой рукой за стену. Но разъедающие надежду тревога и неизвестность, смешавшись с запахом больницы, который он ненавидел с детства, подкашивали ему ноги. Увидев ее, он, обессиленный, опустился на колени. Сжавшись в комок, он держал ее за руку, целуя пальчики, недавно вертевшие кленовый лист. Радостные, счастливые воспоминания были похожи на кусок металла, искореженного бессмысленным поворотом судьбы.

– Будет жить? – прошелестел вопрос.

– Аппарат искусственного дыхания поддерживает ее. Может прийти в себя через день, год, а может не прийти никогда. Если вы верите в Бога, молитесь, если не верите, самое время начать… – и, сочувственно сжав ему плечо, доктор вышел. Он остался сидеть возле груды больничной техники, от которой теперь зависела жизнь самого дорогого ему человека. Он ждал чуда, надеялся на него. Она очнется вот-вот… или в следующий час, это точно произойдет…

– Я так люблю тебя, ты не можешь меня здесь оставить, – целовал он ее руку, не в силах сдерживать слезы. Он просил, просил… Но все оставалось неизменным.

Холод и пустота, поселившись надолго, постепенно вытеснили из души боль, скатившуюся последней слезой по щеке прощальным прикосновением надежды.

Прошло 3 года

Трезвонил будильник, огласивший начало еще одного безрадостного дня. Белый свет, проникая сквозь зашторенное окно, освещал сумрак квартиры. Растирая по небритому лицу остатки сна, он сел на кровати, вслушиваясь в пустоту. Из крана капала вода. Опустив босые ноги на холодный пол и поежившись, он нехотя побрел на кухню. Включил автоответчик, чуть не споткнувшись о пустые разбросанные бутылки. Утреннее лекарство – остатки вчерашнего виски – дожидалось его на столе. Спиртное немного выветрилось, но ему все равно, жадно припадая к бутылке, он выпил все залпом. Автоответчик, радостно прожужжав, запустил запись последнего звонка.

– Привет, Ланс! Это Джессика Шиллер, надо встретиться! Буду ждать тебя в нашем кафе сегодня в полдень. И, Ланс, если у тебя готова рукопись, возьми ее.

Раздался предупредительный гудок, и запись закончилась. Он остановился, пристально глядя на телефон, будто собирался уличить его во лжи, но, не услышав больше никаких записей, поникнув, пошел в ванную. Джессика Шиллер была его литературным агентом вот уже почти 10 лет. Строгая, деловая, с типично нордическим характером, она с первого же дня знакомства не нравилась Лансу, который предпочитал более женственных представительниц слабого пола. Но постепенно его негативная оценка под натиском пунктуальной и выдержанной Шиллер отступила, сменившись на дружественный, нацеленный на определенный результат тип общения.