Полынь и порох

По полю, забыв про казаков, уже летела на обоз вторая часть латышского отряда.

– Давай, а то покрошат нас на хрен! – крикнул молодой боцману, нервно пытаясь вставить ленту в «максим».

– Да не мельтеши, салага, дай сюды! Теперь направляй!

Не ожидавшая напороться на пулемет взметнувшая клинки конная цепь посыпалась в снег. Смертельный огонь косил всадников, кидая их через головы кувыркающихся животных. Пара минут беспрерывной стрельбы – и на сей раз все было действительно кончено.

Лично с помощью револьвера и винтовки убедившись, что в живых не осталось ни одного латыша, Ступичев и молодой матрос с «Цесаревича» подошли к курившему Бугаю, привалившемуся рядом с Доренко. Тот был уже мертв.

Бугай мутно посмотрел в глаза Валерьяну:

– Салагу учишь раненых добивать, чтоб он флот позорил? А, гнида?

В ответ молодой пнул пустую солдатскую флягу и скривился:

– Плюнь, благородие, меня ничем не проймешь, а этот «борец за идею» уже налакался. Надо ему еще дать – тише будет.

Потом «салага» потянул подъесаула за рукав и уже вполголоса, глядя прямо в глаза, скоро проговорил:

– А добро-то я тебе сховать подмогну.

И озорно подмигнул.

Ступичев насторожился. Он был уверен, что весь его морской конвой считает, будто сопровождает секретный архив Государственной думы. На вопросы, отчего ящики такие тяжелые, словно в них железо, подъесаул отвечал: «А железо и есть. В каждом ящике небольшой сейф, а в сейфе очень важные документы, похищенные из Питера корниловцами. Сейфы с секретом, который знают только в Совнаркоме».

Невзыскательную матросню объяснение устраивало. Но набивающийся в помощники салага явно не верил в легенду о ценных документах, это было видно по глазам.

Выдавив улыбку, Валерьян оценивающе посмотрел на молодого, крепкого, с яркой внешность парня и, наконец, что-то решив, протянул руку:

– Идет.

Васька Компот никогда не служил ни на «Цесаревиче», ни вообще в Российском Императорском флоте. Родившись в благословенной Одессе, в семье рыбака, он лет до четырнадцати взбивал босыми ногами пыль на кривых портовых улочках. Шаланда отца, гомон и специфическое амбре рыбного базара, уличный бомонд – все это малевало на холсте его жизни аляповатые сюжеты.

Но однажды отец сгинул в море. Мать, не выдержав, окончательно спилась. А потом началась война с немцами.

Васька нашел подельников и грабанул бордель. Подельников замели, а Компот тиканул в Ростов к тетке, несказанно обрадовав пожилую цветочницу финансовыми вливаниями в ее скромное хозяйство.

Все опять устаканилось. Тетка торговала букетами на Садовой, а Васька с новыми корешами брал приезжих торговцев на «гоп-стоп», производя фурор среди местных любвеобильных девиц. Война же громыхала где-то у черта на рогах, проявляясь только инвалидами на базарах и награжденными в отпусках. Но революция опять все испортила.

Ростов наводнили военные со всей России, торговцев стало гораздо меньше, а в уголовный сыск пришли бескомпромиссные люди. Ваську прихватили и били так, что пришлось сдать всю малину. Взамен, записав в штатные стукачи, его выпустили.

Тем временем Сиверс пошел на Ростов. Узнав, что сидящие в ростовской тюрьме кореша поклялись отомстить, Васька Компот бежал к большевикам.

Тот, кто вырос в Одессе на Ланжероне, не может не любить море. Сына рыбака потянуло к матросам, и те, почуяв родственную душу, приняли Ваську в революционную ватагу.

В боях с Кутеповым отряд поредел. Салага воевал лихо, мечтая вернуться в город и выпустить кишки своим обидчикам. Ваське нравилось быть «авангардом революции». Но козыри, которые давало его нынешнее положение, не всегда пускались им в ход. Находясь на самом острие «экспроприации у эксплуататоров», Васька верил в свой фарт и не разменивался по мелочам, говоря себе: «Ловить рыбу, так крупную».

Еще на Новочеркасском кладбище, когда перегружали ящики на подводы, он понял: пришло его время.

Улучив момент, Компот сорвал с одного из ящиков пломбу и запустил руку под крышку. Холод металлического короба, пронзившего ладонь, бросил в пот. Проведя пальцами по гладкой поверхности, Васька нащупал колесики шифрового замка.

«Точно драгоценности», – решил налетчик, видевший в жизни не одного медвежатника. Прикинув вес деревянного и металлического ящиков и сравнив их с общим весом, Компот усмехнулся, присобачил пломбу назад и пошел помогать «братве».

То, как осел среди могил один из ящиков, от него тоже не ускользнуло. «Ловок, гад, и опасен, – подумал он про Ступичева, – только и я – не фраер. Двумя выстрелами троих не замочить – видно, тот, странный, что в пенсне, хоронить остался. Значит, знает где. Найдем».

Прихватив пулемет, Ступичев, Васька и Бугай торопясь покинули место кровавой стычки. Быстрые сумерки скрыли уходящий в сторону Берданосовки обоз.

Осоловевший от выпитого спирта Бугай тупо раскачивался в такт движению подводы. Штыковая рана в боку кровоточила. Казалось, что боцман вот-вот свалится под колеса.

Пока есть возможность – надо разговаривать, подумал Валерьян и, догнав первую из трех упряжек, которой правил Васька, глухо спросил:

– С чего ты взял, что в ящиках драгоценности?

– Вес не тот, – хитро улыбнулся Компот, сплюнув кровью – одного верхнего зуба в улыбке недоставало. – Хоть короб внутри и из железа, а набей ты его книгами – столько не потянет. Да лошадки, чуть склон – вон как стараются.

Оба немного помолчали, видимо, ожидая друг от друга следующей реплики.

– Пломбу я назад прилепил, – угадав мысли Ступичева, вдруг сказал Компот, – а замок с цифирью, если постараться, и часа не продержится.

«Вот сволочь ушлая!» – подумал подъесаул, но вслух спросил:

– А как же мандат Совнаркома?

– Совнарком в Москве, а вот Сиверс поближе будет. Только и он не бог, а бог – не фраер.

Несмотря на примитивность формулировки, звучала она убедительно. Но даже если бы Ступичев передумал становиться капиталистом, то все равно ехать дальше в таком составе через взбудораженные станицы и ростовские пригороды, да еще ночью, было бы безумием. Нужно, как говорят моряки, бросить якорь в тихой бухте.

Занятый такими рассуждениями, подъесаул не сразу сообразил, о чем толкует Васька.

– …Этой же дорогой ехали. А перед Новочеркасском дали галс вправо… Тут за селом дом стоял заколоченный, малость в стороне, в балке. Большой дом…

В ответ Ступичев обронил:

– Хорошо. Покажешь.

Дорога к дому вела плохая и была давно не езжена. В темноте чуть не сверзились в овраг – лошадь передней пары оступилась, припав на колени. Но обошлось. Бугая тряхнуло, и он громко заматерился.

– Тише! – шикнул Компот. – Со шляху свалить надо – хотя бы ночь переждать. Ты дрыхни – кровищи потерял много. На вот, глотни еще.

Бугай что-то невнятно прохрипел, но фляжку взял. Сделав несколько судорожных глотков, со стоном повалился на ящики.

– Подыхать будет, а лакать не перестанет, – довольно усмехнулся Васька.

Дом был каменный и очень просторный. Запущенное состояние усадьбы, дряхлая, местами поваленная изгородь – все говорило о том, что жилище давно заброшено.

– Пришлые строили, – заключил Валерьян, оглядывая массивное строение с заколоченными большими окнами без ставен.

Из дворовых построек были только овин и вход в дворовой погреб – ледник, предназначавшийся для хранения припасов.