Митрополит Филипп

В истории русского иночества и прежде бывали случаи, когда настоятель оставлял обитель, положив пастырский жезл. Так, сам преподобный Сергий Радонежский покинул Троицкий монастырь, увидев ревность к своей настоятельской власти и ропот на строгость устава. Впоследствии, опамятовав, его призвали назад. Вероятно, и Филиппов очередной уход в пустынножительство объясняется разладом в общине.

Надо полагать, новый игумен собрал монахов и объяснил им, какими преобразованиями хочет заняться. Сила привычки на первый раз победила: сомнения иноков, их колебания или даже прямое неприятие планов Филиппа огорчили его. Спорил ли он? Убеждал ли в своей правоте братию, обязанную «со всяким послушанием покоряться»? Кто знает! Однако, в конце концов сделал так, как диктовала его душевная склонность.

Филипп не хотел разрушать дух любви, царивший в обители. Ему легче было вновь проститься с собственными затеями, чем оказаться у истоков большой свары. Он уступил. Он ушел. И, надо полагать, жил спокойно, ничуть не надеясь на перемену ума соловецкой братии. Напротив, скорее, радовался: ему удалось сохранить покой любви в сердце своем, не расшатать его в других людях и уберечься от власти. Теперь он жил так, как ему нравилось…

Филипп никогда, ни при каких обстоятельствах не проявлял властолюбия – даже в самых ничтожных дозах. Он трудно принимал власть и легко отказывался от нее. Пастырское бремя было ему в тягость. Водружал он его на свои плечи лишь по принуждению. Этот соблазн его не беспокоил, – как видно, Филипп ясно видел природу душевной порчи, от него происходящей. Соловецкий выученик, он мог размышлять о лучшем устройстве обители, а потом и о лучшем устройстве всей Русской церкви, но… начинал пользоваться властью как инструментом для воплощения своих идей не прежде, чем сам Господь сворачивал его неподъемную, каменную фигуру и передвигал на иное место. Сам он стремился в монахи, а став монахом – в пустынники. Поднимаясь выше, Филипп чувствовал себя неуютно. Власть, в том числе и высшая пастырская власть над Русской Церковью, оказалась для него тяжелейшим «послушанием» изо всех возможных. Пока можно было не «впрягаться», он избегал этой душевной муки, но Бог готовил для него новый воз и новую упряжь. Всякий раз Филиппу приходилось покоряться.

Игумен Алексий, и прежде правивший обителью, страдая от постоянного нездоровья, скончался. Лишних полтора года ему пришлось нести на своих плечах бремя власти над обителью – от удаления Филиппа в пустынь до самой смерти. Теперь, когда прежний игумен покинул мир земной, а в пределах получаса ходьбы от обители жил новый настоятель, отправлять к владыке новгородскому посольство, чтобы тот поставил в сан еще одного, братии было крайне неудобно. К тому же, как видно, идеи Филиппа нашли немало сторонников. Поэтому после кончины Алексия иноки «…сотвориша совет благ, начаша молити Филиппа, да старейшинствует над ними и окормляет добре живот их».

Помня о старом опыте краткого игуменства, Филипп повиновался им «нехотя». Он понимал: тихая пустынническая жизнь для него кончена. Настало время засучить рукава перед большими трудами, да готовиться к сопротивлению недовольных.

Быть может, Филипп в очередной раз отказался бы от начальственного положения. Но Алексий, предполагая такой шаг, незадолго до смерти призвал его к себе и благословил на игуменство[24 - Формулировка Жития позволяет предполагать, что Филиппа еще раз возили в Новгород Великий к Феодосию, и он опять получил его благословение на игуменство в Соловецком монастыре.]. Видно, не нашел старик среди монахов Соловецких никого более подходящего на эту роль. Отказать умирающему настоятелю в исполнении последней воли или, тем паче, обмануть его – вот уж был бы великий грех!

Итак, Филипп становится настоятелем. Теперь нет ему возврата. Он честно понесет этот груз и будет выдерживать его тяжесть на протяжении двух десятилетий.

Самое время остановиться и уточнить хронологию жизни Филиппа в Соловецкой обители. Твердо известно, что в июле 1546 года он окончательно утвердился на игуменстве, а настоятель Алексий отошел в мир иной. С этого момента Филипп руководит монастырем непрерывно. Лишь летом 1566 года «хозяин Соловков» сойдет с игуменства, чтобы взойти на митрополию.

Но и прежде, до возвращения к пустынножительству, Филипп какое-то время провел в роли настоятеля. Если верить Житию, устранение его от дел длилось около полутора лет. Отсчитав тридцать шесть месяцев от июля 1546 года, получим январь 1545 года. И, действительно, известны иконы с четко определенной датой их создания – конец 1544-го – середина 1545 года; надписи, сделанные на них, говорят о том, что иконописцы закончили работу над ними в игуменство Филиппа. Следовательно, в период примерно с осени 1544-го до начала 1545 года он являлся настоятелем Соловецкой обители. До наших дней дошла Псалтирь Ионы Шамина, где обнаруживается приписка: «Лета 7054 сентября (1545) игумен Филипп Колычев игуменство оставил, а Алексей Юренев – на игуменство». Вероятно, в мае 1545 года, когда установилась навигация, братия отправила гонцов к владыке Новгородскому, чтобы он опять утвердил в настоятельстве Алексия, и гонцы вернулись с положительным ответом к сентябрю.

Впрочем, есть два соображения, как будто уточняющие эту датировку. Во-первых, соответствующее место в Житии оставляет впечатление краткости первого игуменства Филиппа. Он не совершил никаких значимых поступков, когда игуменствовал первый раз. Во всяком случае, Житие ничего не сообщает о них. Там говорится лишь о его добродетельной жизни. Да и какие-либо грамоты с упоминанием его имени до 1546 года не дошли до наших дней. Скорее всего, настоятелем Филипп был недолго.

Во-вторых, по условиям навигации на Белом море, монахи вряд ли позже октября могли пуститься по водам в обратный путь от владыки Новгородского. Если учесть время, потраченное на дорогу от Новгорода Великого до беломорского побережья, а также запас, который могли иметь в уме иноки, опытные в плавании под парусом, выходит: Феодосий поставил Филиппа в сан не позднее лета 1544 года.

В Соловецком летописании встречаются и более ранние даты (1542 год), но они малоправдоподобны[25 - Историк Владимир Буров предлагает несколько иную хронологию. В частности, он пишет: «Время первого игуменства Филиппа было определено нами на основании анализа документов – не ранее февраля 1543 г. по сентябрь 1545 г.» Возможно, в распоряжении В. Бурова имелись до сих пор не опубликованные документы. Однако игуменство Филиппа в летние месяцы 1545 года крайне маловероятно – данные Жития противоречат этому (не набирается полутора лет повторного игуменства Алексия до июля 1546 г.). Что же касается лета 1544 года, то оно явно «не ранее февраля 1543 г.». Просто пока не видно оснований, по которым начало первого игуменства Филиппа можно было бы отнести к столь раннему времени. Остается ждать, пока не В. Буров не обоснует свою датировку документально.]. Это, по всей видимости, ошибка писца.

Филипп начал на Соловках грандиозное строительство, полностью изменившее облик монастыря, его роль в жизни русского севера и образ жизни братии. То величие обители, та роскошь его архитектуры, которые в наши дни привлекают на острова тысячи туристов и паломников, уходят корнями к игуменству Филиппа.

А началось все со строительства каменного храма Успения Богородицы, возведенного взамен старого, деревянного.

Для этого весь монастырь должен был на протяжении нескольких лет предпринимать усилие, которое иначе как подвижническим назвать нельзя. Житие сообщает о сооружении Успенской церкви немногое. В 7060 (1551/1552) году, посовещавшись в братией, Филипп начал строительные работы. Игумен пригласил новгородских зодчих во главе со знатными мастерами Игнатием Салкой и Столыпой. О первом из них шла добрая слава, мол «горазд и мудр церковному делу».

Великая «страда» длилась около пяти лет. В 1557 году Успенский храм был возведен и отделан, как подобает. 15 августа Филипп освятил его. «На полатех» церкви соловецкий настоятель велел устроить особый придел, освященный в память Усекновения главы Иоанна Предтечи. К весьма значительной по размерам хоромине пристроили каменную трапезную для братии, келарскую палата (склад), большой хлебный погреб, «…и иные многие службы монастырские благостройни бяху». Здесь пекли хлеб, здесь же стояли печи, предназначенные для обогрева трапезной и самой Успенской церкви.

Многие поколения насельников Соловецкого монастыря восхищались древнейшими каменными постройками. Трапезная «об одном столпе, чюдна и светла, и превелика, величеством внутри 12 сажен». А сама Успенская церковь казалась истинным чудом в таком отдаленном от богатой коренной Руси месте, как Соловецкие острова. Составитель Жития писал о ней через много десятилетий после того, как она вознесла крест над скудными землями архипелага: «пречюдна и велика»!

Старомосковская цивилизация разработала оригинальную систему картографических обозначений, Известны русские чертежи, восходящие к XV столетию. Так вот, в монастырском архиве хранились когда-то древние, восходящие к XVI веку чертежи, подписанные игуменом Филиппом. Он сам, помимо новгородских зодчих, принимал участие в проектировании храмов и палат.

Новгородцы в основу всего большого здания, объединявшего Успенский храм с приделом, трапезную и келарскую полаты, положили огромные валуны. «Дикий камень» – единственный строительный материал, коим изобилуют Соловецкие острова. Кирпич тут всегда – вплоть до наших времен – был в дефиците, строительного леса не хватало катастрофически, его почти не было, а вот валунов – сколько угодно! Над валунным основанием поднимается кирпичная кладка. Общее впечатление от всей постройки – мощь, крепость, колоссальная прочность. Успенский храм имеет суровый вид: весьма толстые, несколько неровные стены, редкие и небольшие оконца, мощные, ассиметрично выложенные лопатки. По старинному северному обычаю на западной кровле храма зодчие устроили звонницу[26 - Звонницы давным-давно уже нет, но в XVI веке она существовала.]. Так когда-то любили делать по всей Руси, и даже в Москве сохранилась Трифоновская церковь конца XV века со звонницей на кровле. Лишь позднее звонницы уступили место колокольням.

Что же тут от самого Филиппа?

Во-первых, трехглавие Успенской церкви. Три «луковицы» на невысоких барабанах поставлены в один ряд. Так, чтобы с моря, от бухты Благополучия всякий мореход, прибывающий в монастырскую гавань, видел их: первый, поменьше, второй (средний) – выше, крупнее первого и, наконец, третий, такой же по размеру, как и первый. Могучая крепостная стена вокруг обители появится лишь в 90-х годах XVI столетия. Поэтому три купола Успенской церкви при игумене Филиппе ничто не загораживало от восхищенных взглядов. Большие русские лодии старомосковских времен ходили под парусами, поставленными на трех мачтах. Из них средняя, естественно, возвышалась над передней и задней. Вся жизнь Беломорья была крепко просолена бытом моряков, дальними плаваниями, борьбой с бурями и нелегкой рыбацкой работой. Так кому же мог показаться непонятным символ корабля, сокрытый в Успенском храме Соловецкого монастыря? Все понимали смысл сопоставления: как лодия идет по штормовым волнам, порой зачерпывая соленую водицу, теряя паруса, вздымая нос навстречу грозному валу, так и корабль иноческий плывет по океану страстей, подчиняя духовному искусству мореплавателей неверную стихию жизни? Всякий, способный видеть, видел: те же люди находятся внутри обители и за ее стенами, ходят они на своих судах под своими парусами, только одни вылавливают рыбу, а другие спасают души, «словесным неводом» вытаскивая их из-под носа у бесов…

В-вторых, расположение хозяйственных построек. Катастрофический пожар 1538 года братия восприняла одновременно как урок духовный и хозяйственный. Тогда сгорели храмы, а вместе с ними трапезная, служившая местом собрания иноков – не только для еды, но и для решения важных вопросов сообща. Превратились в пепел склады с богослужебным имуществом, одеждой, продуктами, хозяйственными припасами… Филипп знал: строительство приведет в обитель множество новых людей, привлечет и новых иноков. Он рассчитывал избавить монастырь он новой огненной беды – теперь она ударила бы по умножившимся насельникам намного больнее, чем раньше. Строительство каменной церкви вообще стало возможным лишь с изменением всего экономического быта Соловков, и дальновидный игумен понимал неизбежность больших перемен. А потому готовил братию к новым условиям жизни. Появление огромной трапезной и значительных служебных помещений было частью большой программы экономических преобразований[27 - Об изменениях в хозяйственной жизни Соловецкого монастыря при Филиппе см. в этой же главе ниже.].

В-третьих, именно Филипп дал имя новому храму. Игуменский сан делал наречение храма обязанностью Филиппа. В Соловецкой обители почитали всего более Спасителя, Богородицу святого Николая. «Чудотворца Николу» вообще любили в Поморье и часто обращались к нему за помощью. А потому и храмов Никольских построено по берегам Белого моря великое множество. Моряки считали его своим главным заступником после самого Христа… В первые годы игуменства Филиппа монастырь располагал тремя деревянными храмами: Спасо-Преображенским, Успенским и Никольским. Почему Филипп выбрал именно Успенскую церковь для последующего обращения в каменную?

Причин может быть две.

Игумен мог исходить из чисто утилитарных соображений. Спасо-Преображенский собор играл роль главной церкви монастыря, к тому же, крупнейшей по размеру. Филиппу могло показаться рискованным делом – браться за столь значительную работу без опыта. Николький храм, напротив, был скромных габаритов, а потому не соответствовал величию замысла настоятеля. Храм Успения подошел, видимо, по той причине, что был не слишком мал и не слишком велик… А может быть, и того проще: в описи 1549 года Успенская церковь отличается от двух прочих тем, что она – «теплая», т. е. отапливаемая в холодное время. Учитывая краткость лета на Соловках, именно в ней, по всей вероятности, проводилось наибольшее количество богослужений в течение года. А значит, прежде двух прочих следовало возводить в камне именно ее.

Однако игумен мог принять решение по совершенно иным причинам. Похоже, Филипп с особым почитанием относился к Пречистой Богородице. У него в келье стояла икона Богоматери Умиление. Монастырское предание, рассказывающее о том, как обрел Филипп богородичную иконы в пекарне, также косвенно свидетельствует об этом. Наконец, до наших дней дошли два образа, находящихся ныне в музейных хранилищах Московского кремля. Основной сюжет у них одинаковый: «Богоматерь Боголюбская с предстоящими Зосимой и Савватием, клеймами их жития и сценами притч» (у второй иконы «сцены притч» отсутствуют). На обеих читается надпись: «В лето 7053 (1544/1545 г.) написаны бысть иконы си при благоверном и великом князи Иване Васильевиче всия Руси и при архиепискупи Феодосии, при игумени Филиппи».[28 - Надпись на второй иконе отличается незначительными деталями.] Очевидно, обе созданы в период краткого «первого игуменства» святого Филиппа на Соловках – до того, как он отошел от дел и отправился пустынножительствовать. По ним ясно виден замысел будущего церковного строительства: на среднике изображены десять иноков Соловецких, предстоящих в молитвенных позах Богоматери; за их спинами возвышаются фигуры преподобных Зосимы и Савватия с нимбами; Господь благословляет их с небес; местом действия служит Большой Соловецкий остров – суша, с всех сторон окруженная водой и с церковными зданиями в правой части; две больших монастырских церкви нарисованы достаточно условно, но все-таки нетрудно понять, что обе они – каменные, а не деревянные. Но в 1545 году на Соловках не было ни единого каменного храма. Надо полагать, игумен просил иконного мастера изобразить общее моление братии к Богоматери о совершении каменных церквей на Соловках, – как он мечтал. Это моление не осталось безответным. А значит, при окончании строительства следовало вспомнить об имени Матери Божьей, отнесшейся к мечтам Филиппа милостиво…

Что касается придела освященного во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи, то тут все проще. Скорее всего, это было актом почтения к государю Ивану Васильевичу, патрону монастыря. Тем более, что без материальной поддержки, оказанной молодым царем, большое строительство на Соловках вообще могло бы не состояться…[29 - О вкладах Ивана IV в Соловецкую обитель см. ниже в этой главе.]

Любопытная деталь: очевидно, митрополит Макарий благоволил Соловецкой братии. Без его позволения, во всяком случае, не произошло бы причисление преподобных Зосимы и Савватия Соловецких к лику святых. Однажды он сделал монашеской общине Соловков своеобразный намек: пора бы вам, иноки, прославить место свое, благоуханный рай на зачарованных островах – возвести каменные церкви. Потрудитесь! Это произошло сразу после того, как монастырь пострадал от пожара в 1538 году. Ведь именно тогда, казалось бы, создалась удобная ситуация для подобного начинания: старые церкви исчезли, так новым бы появиться уже в камне, чтобы никакое пламя не грозило их судьбе… То ли в конце 1538-го, то ли в 1539 году, будучи еще архиепикопом Новгородским, Макарий отправил в Соловецкий монастырь вещь поистине драгоценную в условиях русского Средневековья – механизм для башенных часов. Это чудо механики, сработанное новгородским мастером Яковом, сохранилось до наших дней и теперь является экспонатом музея-заповедника в Коломенском. Часы владыкаотправил с надеждой увидеть их когда-нибудь на каменной звоннице, а не над деревянными воротами…[30 - До пожара в обители имелись свои часы, но, как видно, они пострадали от огня.]

Возможно, тот же Макарий выпросил у боярского правительства при малолетнем государе земельное пожалование для соловецкой братии: деревни Шижно, Сухой Наволок и Остров[31 - По другим сведениям, «…деревню при реке Шишне, пустошь, называемую Сухой наволок, и острова, лежащие по обе стороны реки Выга: Дасугею и Рахново».] с соляными варницами, Никольским приходским храмом, а также угодьями, исстари «тянувшими» к этим деревням. Три года спустя монастырь с принадлежащими ему селениями освободили от суда и контроля со стороны местных властей. Неужто государь-мальчик восьми или одиннадцати лет возжаждал помочь обители, где он никогда не был? Неужто служилая знать, занятая жестокой борьбою придворных партий, обратила внимание на беды монастыря, расположенного в краю северных сияний? У кормила власти стояла тогда партия Шуйских. В специальной исторической литературе встречается утверждение, согласно которому Шуйские «…путем дарования льгот северным духовным корпорациям… стремились заручиться поддержкой новгородских феодалов». Но какой у «новгородских феодалов» интерес к богомольцам из обители, патроном которой считался сам государь? Непонятно. Да в Москве вообще мало кто знал о существовании Соловецкой обители, а те, кто слышал о ней, наверняка худо представляли себе, где она находится. Зато владыка Новгородский превосходно знал соловецких монахов, с ними встречался, слышал немало историй о чудесно «сильной иноческой жизни», принятой у тамошней братии. И у него были все основания поддерживать Соловки, да еще направлять монастырскую общину к новым духовным подвигам…

В ту пору иноки не решились на большое строительство. Земельные пожалования показались им слишком скудными для такой затеи, доходов с них оказалось достаточно лишь для того, чтобы поднять монастырь из пепла и угольев. А макарьевские часы названы в монастырской описи 1549 года, но не ясно к какому зданию они крепились. Во всяком случае, не к одному из церковных… Лишь Филиппу идея Макария запала в душу.

Но Макарий не оставлял старой надежды. Найди в Филиппе единомышленника, он помог настоятелю.

Чем владел монастырь на исходе 40-х – в начале 50-х годов XVI века?

Земельным пожалованием, о котором уже говорилось, да церковкой на реке Вирме с прилежащими землями, да двумя клочками земли на Двине и на Суми, – помимо самих Соловецких островов. Чтобы было понятно, насколько «богата» была Соловецкая обитель, стоит сказать: на всех землях монастыря вне Соловков жило лишь 43 человека. Они варили соль, косили сено и мололи зерно на водяных мельницах. На Соловках монахи располагали стадом в 30 лошадей, 25 коров, небольшим «флотом» из четырех лодий и 15 «карбасов» (крупных лодок). Братия варила соль, ловила рыбу и опять-таки молола зерно на трех водяных мельничках… но жила все равно впроголодь. Если бы сотня постоянно недоедающих монахов, имея крайне скромные доходы, взялась возводить столь крупный архитектурный комплекс, как Успенский храм с пристройками, это грозило бы превратиться в чудовищный долгострой. На десятилетия…

Филипп начал собирать пожертвования на строительство Успенского храма еще в 1548 году или даже 1547-м – задолго до начала работ; он и сам сделал крупный вклад, не оставшись в стороне от общего дела; вложились, помимо братии, миряне – служилая знать, крестьяне, ремесленники. Игумену удалось получить деньги от 129 человек, всего 163 рубля с мелочью[32 - Возможно, эти данные не совсем полны, но если и так, то пропущено немногое.]. Очень крупная по тем временам сумма, но для всего цикла строительных работ ее явно не хватало. Некоторые монахи на свои средства нанимали грузчиков и строителей, но и этого оказалось недостаточно.

Требовалась поддержка извне.

Ее оказал государь Иван IV. Или, вернее, монастырь получил ее от имени царя. Скорее всего, за соловчан ходатайствовал тот же Макарий, к тому времени ставший митрополитом Московским и всея Руси. Его заботливая рука дала братии невероятно много за весьма короткий срок.

Вот список земельных пожалований Соловецкому монастырю, совершенных во второй половине 40-х – середине 50-х годов XVI столетия:

Волость Колежма с церковью святого Климента;

Остров на реке Сумь с тремя дворами;

Деревня при устье реки Сороки (приток Выга) с храмом святой Троицы (здесь когда-то умер преподобный Савватий Соловецкий);

Сумская волость волость с 26 деревнями (!!!) и Никольской церковью;

Село Пузырево с Никольской церковью (Бежецкий уезд).[33 - Пузырево получено вкладом от И. В. Полева, важно тут другое: государь не одобрял уход земли из службы к монастырям, старался ограничить этот процесс, но вкладную Полева все-таки утвердил.]

Прибавление невероятно большое! Оно во много раз превышает всё, чем владела братия при настоятеле Алексии. К тому же, обитель получает крупные земельные вклады от частных лиц, да еще прикупает соляные варницы, отдельные дворы и крупные участки пахотных земель. Теперь во владениях монастыря жили многие сотни, если не тысячи людей.

Этим благодеяния, посыпавшиеся на обитель, не ограничивались. Некоторое время соловецкие монахи пользовались выгодами от беспошлинной продажи соли. С середины 50-х годов с монастырских солеваров перестали взимать государев оброк. С 1547 года обитель перестала платить подати за принадлежавший ей двор в Новгороде Великом на Щитной улице.

В обитель были отправлены драгоценные покровы на гробницу преподобных Зосимы и Савватия. В 1551 году игумену пожаловали драгоценное богослужебное одеяние из белой камки, шитое золотом и серебром, низанное жемчугом, украшенное яхонтами. Очевидно, тогда соловецкий настоятель ездил в Москву на Стоглавый собор; впредь Филиппу велено было выдавать из государевой казны «кормовые деньги», если он прибудет в столицу по монастырским делам.

Монастырь получил также с «большой земли» огромный колокол на в 173,5 пуда весом. Его отлили и доставили иждивением князя А.И.Воротынского. К нему добавилось еще несколько колоколов меньшего размера.

Как видно, Филиппу пришлось открыть свое имя, и не только братии, но также властям церковным, да и светским. Федору Степановичу Колычеву, отпрыску аристократического рода, имевшему в столице надежные связи в виде родни, пошедшей в чины, гораздо легче было получать новые и новые пожалования для обители, нежели безвестному игумену Филиппу… По-видимому, в успехе его дел сказалось не только покровительство Макария, но и помощь влиятельных родственников. Лично Филипп ничего не получил и не мог получить из этого водопада пожалований. Не для себя он старался, но только для украшения обители.

Теперь у него было на что строить. Теперь у него было чем кормить братию.

В жизни монашеской окончание строительных работ и освящение Успенского храмы были великим утешением для Филиппа. Смертельно устав после многолетних трудов, он чувствовал себя счастливым и благодарил Бога за такую милость. Дал же Господь ему переплыть бурное море от славного замысла до его исполнения. Удивительно! Иной человек дал бы себе отдохнуть от долгих усилий, умилился бы, омягчел душою. А игумен Филипп воспринял окончание столь большого дела всего лишь как предлог для того, чтобы заняться следующим. Первый шаг совершен, пора совершать второй…