Последний викинг. Сага о великом завоевателе Харальде III Суровом

В восточной стороне в следующем году,
Безжалостного, на Руси.

    Больверк Арнорсон

В то время как предыдущим летом Ярослав на западе сражался с чудью, святой Нестор записал: «В польских землях был мятеж. Поднялось много людей, и они убили епископов, священников и бояр, а многие восстали».

Поляки-язычники приняли христианство не так покорно, как русы. Король Мешко II Ленивый не был способен держать их в узде. Как только власти приняли решение использовать новое единобожие – христианство, – для того чтобы укрепить власть правительства, крестьяне стали вымещать ярость и на религиозных, и на феодальных владыках. Польшу захлестнула смута, которая продлится следующие десять лет.

У Ярослава с поляками были старые счеты. В 1018 году они завоевали земли Червенских городов, которые в настоящее время находятся на территории Червонной Руси, а в те времена были независимыми приграничными землями, которые долгое время служили буферной зоной между Польшей и Киевом. Кроме того, они осадили сам Киев и сровняли его с землей. Ярослав бежал в Новгород всего лишь с четверкой своих людей, ни на что особенно не надеясь, кроме жизни в изгнании где-нибудь за морем. Однако новгородцы сожгли его корабль и удержали от бегства, убедили сражаться, а также собрали денег для того, чтобы нанять варяжскую армию. С их помощью Ярослав вытеснил поляков из Киева, но они до сих пор удерживали Червенские города.

Сейчас смута играла на руку Ярославу, и он собирался отомстить. Для этого требовались новые варяги. Харальд, Рёгнвальд, Эйлив со своими воинами прибыли как нельзя кстати. «Ярослав и Мстислав собрали большое войско, – написал святой Нестор о 1031 годе, – и пошли на Польшу».

На реке Буг, на современной границе Польши и Украины, близ Червно, находился укрепленный город Червен – самое сердце Червенских городов. Сегодня это плодородные равнинные земли, которые осушили и успешно возделывают, но тысячу лет назад там были смердящие заболоченные места, в которых только начали пахать землю. До поселения тогда можно было добраться по реке, оно служило остановкой или перевалочным пунктом на торговом пути из Священной Римской империи в Киев. Для защиты и контроля поселения над болотом возвели крепость со рвами, заполненными водой, естественного происхождения, которые позволили поднять десятифутовые валы треховальной формы, стоящие там по сей день. В те времена они были увенчаны деревянным частоколом и сторожевыми башнями. Через болото в крепость можно было попасть только по бревенчатым мостам и переходам. К отгороженной рвами и плывунами Червени можно было подойти только с узких, хорошо защищенных участков, а из-за подтопленного грунта стены крепости нельзя было разрушить.

Вскоре Харальд познакомится с совершенно иным способом ведения войны. Викингам была знакома осада городов – они пользовались таким приемом при неудачной попытке взятия Парижа в 885–886 годах, но тяжелые катапульты, баллисты и требушеты не были для викингов характерными орудиями ведения войны. Их главным козырем были внезапные набеги и быстрые передвижения. Подобным образом сражались и русы. До середины XII века при ведении боев в степях никто о катапультах не знал, поскольку киевляне предпочитали брать крепости внезапно, врываясь до того, как запирались городские ворота. В тех случаях, когда им это не удавалось, они устраивали облежание, или блокаду. Медленный и спланированный мор находящихся в осаде преподнес урок терпения юному пылкому Харальду, и он стал свидетелем эффективности этого способа ведения войны. «Они вновь взяли Червенские города, – написал святой Нестор о Ярославе и Мстиславе, – и опустошили польские земли». В этих походах Харальд заявил о себе. В свое время ибн Фадлан написал о правителе русов: «У него есть наместник, который ведет его войска, атакует врагов и отстаивает его интересы среди своих людей».

Для этих целей Ярослав выбрал обоих, и Харальда, и Эйлива из Ладоги. Они могли играть роль только лидеров-марионеток, действуя по научению и совету своих командиров и ветеранов, но, тем не менее, олицетворяли захватнические устремления Киевской Руси и с помощью скандинавского свинфилкинга производили на восточных людей должное впечатление. «Два предводителя бились бок о бок, – пишет Тьодольв, – а их войска были в боевом клину. Славяне потерпели поражение, а к полякам они проявили мало милосердия».

Мешко бежал из страны. Ярослав возвел на престол марионеточного правителя в лице сводного брата – польского короля Безприма. Согласно летописи святого Нестора, Ярослав и Мстислав «также много поляков привели, и поделили их, на правах колонистов переселив на дальние земли. Ярослав же посадил своих поляков по Роси; там они живут и по сей день».[14 - Цитата взята из современного перевода «Повести временных лет»: Повесть временных лет (перевод). В год 6522 (1014). (niv.ru) (http://drevne-rus-lit.niv.ru/drevne-rus-lit/text/povest-vremennyh-let/v-god-6522-1014.htm). (Прим. перев.)]

Река Рось, впадающая в Днепр в шестидесяти милях (около 60 км) к югу от Киева, служила естественной преградой от постоянных налетов яростных кочевых племен: скифов, сарматов, ханов, авар, хазар, – которые в течение тысячи лет совершали набеги на жителей западных лесных краев. Отличавшиеся жестокостью (авары VI века вместо лошадей и волов запрягали в повозки женщин), все они с рождения жили в седле и занимались незамысловатой политикой: воевали со своими соседями или за них. Печенеги, самые последние из этих племен, два века находились либо в состоянии войны с Киевом, либо в союзе с ним – часто по прихоти византийцев, которые провоцировали между ними конфликты. Император Константин VII Багрянородный около 950 года написал: «Римскому императору всегда выгодно поддерживать с печенегами мирные отношения, а также подписывать с ними соглашения и договоры дружбы. <…> Печенеги соседствуют и граничат с племенем русов, однако эти два народа не пребывают в мире – печенеги нападают на русов и много причиняют тем вреда».

В 968 году печенеги осадили Киев; через два года они объединились с киевским князем Святославом I, прадедом Ярослава, против Византии; в 972 году они снова поменяли свое к нему отношение и убили его – как пишет Нестор: «…и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него». В 1019 году они объединились со старшим братом Ярослава Святополком I (Окаянным) против Ярослава, однако были побиты на реке Альте – Ярослав укрепил свою позицию киевского князя. При всем этом печенеги всё еще смотрели на юг и на восток.

Насильственное переселение поляков по Роси позволило Ярославу обрести и рабочую силу, и живой щит для первой оборонительной линии против печенегов – Змиевы Валы. Остатки этой цепи деревянных стен и укреплений длиной шестьсот миль (около 965 км) до сих пор разбросаны по всей Украине подобно Великой стене в Китае или Валу Адриана, который разделяет Англию. Эти валы окружены глубокими рвами с крутыми берегами, увенчаны деревянными частоколами и усеяны крепостями. Будучи кочевым племенем, печенеги-лучники не имели подходящего оружия и тактической подготовки для взятия подобных укреплений. При попытке набега стены сдерживали нападавших до тех пор, пока не прибудет войско из соседней крепости, чтобы их отогнать.

Итак, юный Харальд познакомился с другим видом военного искусства – как совладать с вражеской кавалерией. Скандинавы, выросшие среди крутых утесов и узких фьордов, не использовали лошадей в битвах, но обширные степи Востока благоприятствовали появлению грохочущих табунов всадников. Будучи искусными лучниками с минимумом доспехов, печенеги не вступали в рукопашный бой, а издалека запускали столько стрел, что чернело небо, или подходили на такое расстояние от врага, чтобы запустить копья. Если враг переходил в наступление и приближался, кочевники отходили, часто имитируя отступление для того, чтобы сомкнуть фланги и полностью окружить врага. Конные лучники кольцом окружали противника, осыпая его непрерывным дождем стрел до тех пор, пока наконец не погибнет достаточное количество защитников, и ревущая, свистящая саблями кавалерия приканчивала оставшихся в живых.

Однако киевские пешие лучники с более длинными и тяжелыми, чем у противника, луками и арбалетами представляли собой меньшую по размеру мишень, к тому же часто находились под защитой щитоносцев или копьеносцев, сдерживали вражескую кавалерию и били на поражение с безопасного расстояния. Русы, вышедшие из корабельной пехоты, нанимали в войско степняков, учились у них, а век спустя сформировали свою собственную кавалерию. Киевская пехота передвигалась по огромным степным пространствам на кораблях по лабиринтам рек, пересекавших просторы, со всадниками, прикрывающими их с земли. В обороне пришлось отказаться от скандинавских щитовых стен в пользу телег, используя их в степи как полевые укрепления наподобие того, как это делали кочевники.

Боевые действия преподнесли Харальду и другие уроки: как не только выжить, но и преуспеть. Абу Саид Гардизи, современный ему персидский писатель, пишет, что печенеги «богаты и обладают различными животными, и овцами, и золотыми и серебряными сосудами». У одержавшего над ними победу, особенно у человека, занимающего руководящее место, было более чем достаточно возможностей для завладения золотом, серебром, скотом и рабами. И женщинами.

Абу аль-Бакри, арабо-андалузский историк и географ, пишет, что печенеги своим военнопленным позволяли вернуться домой или, женившись, даже стать членом их племени. Русы таким великодушием не отличались. Ибн Фадлан зафиксировал, как они относились к порабощенным девушкам:

Они держали прекрасных девиц, которых продавали в рабство, и сношались с любой из них на глазах своих товарищей. Иногда, когда они собирались полным составом, то на глазах у всех присутствовавших. Иногда купец, когда приходит у одного из них выкупить девушку, мог застать его за совокуплением, и он [рус] ее не отпустит до тех пор, пока не закончит свое дело.

Вряд ли отношение русов к женщинам и военнопленным с момента этого наблюдения за сто лет улучшилось. То были суровые времена, это был мир мужчин. Харальд, однако, в нем преуспел. Шли годы, и мальчик, сбежавший в одиночку из Норвегии, вновь стал предводителем войска. Годы спустя его скальд Тьодольв напишет: «Ярослав увидел, как король [Харальд, хотя в то время он еще не заслужил этого титула] рос и развивался. Слава брата святого короля [Олава] росла».

Самоутверждаться в боях один на один с закаленными, опытными воинами Харальду было не нужно. Он должен был проявить себя таким лидером, за которым эти люди пойдут. И это он, к удовлетворению Ярослава Великого, выполнил. Тьодольв записал: «Харальд стал командующим у дружинников князя».

Спустя три года после прибытия в Киев, еще восемнадцати лет от роду, Харальд Сигурдссон уже стоял во главе княжеской дружины, его хускарлов. Жизнь была хороша. Ибн Фадлан, которого, кажется, увлекали сексуальные обычаи иностранцев, о дружинниках пишет: «У каждого была в распоряжении девушка-рабыня, которая ему готовила и прислуживала. Была и другая, с которой он занимался сексом».

И всё же Харальду этого было мало. Он был сыном короля, и его королевство дожидалось его. У него были преданность людей и деньги, чтобы нанять других. У него уже была и будущая королева – Елизавета. Тогда ей было восемь или девять лет, но скандинавские девочки выходили замуж в двенадцать-пятнадцать, а все брачные договоры заключались задолго до свадьбы. (Анастасия, сестра Елизаветы, была на два года ее старше и уже была обручена с другим королевским изгнанником, Андрашем Венгерским, который впоследствии станет королем Андрашем I.) Все менее высокородные девушки, с которыми прежде сводила Харальда судьба, ничего не значили, поскольку союз норвежской и киевской королевских семей создал бы империю, достойного соперника Византии, крупнейшую и сильнейшую в Европе.

Однако Харальд не сидел на норвежском троне, и путь к нему становился всё более тернист.

Слухи о событиях, произошедших на родной земле, дошли до него. Король Свен, сын Кнуда, со своей матерью, регентшей Эльфгифу, не смогли так хорошо управлять Норвегией, как обещал Кнуд. При разногласиях в девяти случаях из десяти они вставали на сторону датчан. Права и наследование были ограничены, в противном случае – конфискация всего имущества. Принудительные работы, обязательная военная служба, непомерные налоги стали новой нормой. Свену было всего около пятнадцати, когда он взошел на престол, и Снорри пишет: «Его мать Эльфгифу держала власть в своих руках, а народ тогда стал ее первейшим врагом – таким является и сейчас». Норвежцам запомнился этот период как время Эльфгифу, об этом запишет поэт Сигват: «Молодые надолго запомнят время Эльфгифу, когда дома они ели корм для скота и, подобно козлам, питались кожурой и шелухой».

Норвегия снова была готова к восстанию. Снорри написал: «Те, кто не боролся против короля Олава, твердили: “Люди Трёнделага, сражавшиеся против короля Олава и отнявшие его королевство! Принимайте свою награду и такое обращение от людей Кнуда. Вам обещали мир и честь, но за свое предательство и злодеяния вы получили лишь тиранию и рабство”».

Культ Олава, который распространился после его смерти, способствовал возникновению проблем. Торир Собака, например, вспоминал, что видел останки короля после битвы при Стикластадире. Ему Олав показался живым, будто спящим. Он выпрямил его тело и укрыл его плащом. (Один шведский воин скрылся с мечом Олава – Хнейтиром.) Перекладывая тело Олава, он испачкал королевской кровью рану, которую нанес ему король. Торир божился, что рана зажила безо всякого лечения. Это было первое чудо, которое приписывают павшему королю. «Сам Торир это подтвердил, когда в народе заговорили о святости короля Олава, – записал Снорри, – и Торир Собака оказался среди первых заклятых врагов короля, кто начал распространять слухи о святости Олава». Говорили, что Торир отправился на Святую землю и не вернулся, сожалея о своем участии в убийстве короля.

Сочувствующие крестьяне тайно спрятали тело короля, но это не помешало людям приписывать ему чудодейственные свойства. Фермеры начали молиться Олаву и взывать к нему в трудную минуту. Чтобы положить конец слухам, через год после смерти короля Свен дал разрешение на эксгумацию его тела, что с его стороны было ошибкой, поскольку тело оказалось не только в идеальном состоянии, но было повторно захоронено за главным алтарем Нидаросского собора, который возвели на месте захоронения. Епископа Сигурда, поднявшего крестьян против Олава в Стикластадире, выдворили из страны. Занявший его место епископ Гримкель признал Олава святым, и умерший король стал мучеником и символом нового норвежского движения за независимость.

Одним из его лидеров стал не кто иной, как Кальв Арнасон, который, подобно Ториру Собаке, жалел о том, что бился на стороне Кнуда, хоть и не из нравственных соображений, как пишет Снорри:

Кнуд не сдержал ни одной данной Кальву клятвы – не дал ему титул ярла, не наградил высоким титулом в Норвегии, и хотя Кальв возглавил сражение против короля Олава, забрав у него и королевство, и жизнь, но не получил за это никакой награды. Он связался вновь со своими братьями Финном, Торбергом и Арни после того, как обнаружил, что его обманули, и братья возобновили семейные узы.

Летом 1034 года Кальв возглавлял делегацию в Киевскую Русь по тому пути, который проделал Харальд, – из Норвегии через Швецию. Согласно «Кругу земному», «они предложили сопровождать Магнуса, сына короля Олава Святого, по пути обратно в Норвегию и помочь ему восстановить наследие отца и править его землей».

В их планах напрочь отсутствовал Харальд Сигурдссон. Кальв, к тому времени уже дважды переметнувшийся с одной стороны на другую, искал того, кто был моложе – кем бы ему было легче управлять на королевском престоле. Ему не нужен был признанный лидер, к тому же питавший к нему неприязнь. Харальд, в отличие от юного Магнуса, был свидетелем предательства Кальва. В основе скандинавской системы правосудия лежала кровная месть, какой бы она ни была, однако любую попытку Харальда немедленно отомстить за своего брата пресек бы Ярослав, для которого Кальв был иностранным послом и союзником. Мнение Магнуса никого не интересовало. Его мать, бывшая рабыня Альфхильд, должно быть, ухватилась за эту возможность возвести сына на престол. Она встала на сторону Кальва. И Харальд был вынужден молча наблюдать со стороны, как страна, королевство и трон его погибшего брата уплывают от него.

А на чьей стороне была Елизавета? В патриархальных традициях общества русов чувства юной принцессы к Харальду и Магнусу не имели никакого значения, поэтому и не были нигде записаны. Однако к тому времени Харальд расценивал юную девушку как будущую жену и, согласно «Гнилой коже», обратился к Ярославу и Ингигерде, прося ее руки до того, как Альфхильд сделает то же самое от имени Магнуса: «Харальд попросил руки Елизаветы, делая акцент на своем исключительном происхождении и ссылаясь на то, что они лично убедились в его доблести». Ярослав ответил: «Это справедливое предложение и во многих отношениях кажется мне подходящим. Велика вероятность того, что твоя слава будет расти, однако сейчас у тебя нет средств на содержание такой высокородной девушки – у тебя нет земель».

Однако королева Ингигерда, сестра королевы Олава, Астрид (которая оставалась при дворе своей семьи в Швеции, возможно, со своей дочерью Ульвхильд), естественно, разделяла мнение сестры относительно низкого происхождения Альфхильд – бывшей рабыни и наложницы, и воспользовалась женским влиянием на своего мужа Ярослава. Он сказал Харальду: «Поскольку я ожидаю, что ты станешь великим, против я буду не всегда».

И вот Елизавета не была обещана ни Харальду, ни Магнусу. Несмотря на это, Харальд оставался сам по себе. Пойти против Кальва означало пойти против Магнуса.

Против Ярослава. И против Норвегии. Но пойти вместе с ними обратно домой означало присягнуть Магнусу на верность (поскольку если бы этого не попросил сам мальчик, то Кальв и Альфхильд, конечно же, потребовали бы), а соглашаясь жить бок о бок с убийцей брата, ему можно было попрощаться с мечтами сесть на норвежский престол, не совершив предательства.

В Киеве перспектив у Харальда тоже не было. Он поднялся так высоко, как мог, не заняв только трон. Он мог всю жизнь провести на службе у Ярослава и никогда не стать чем-то большим, чем прославленный телохранитель. Или он мог попытать счастья где-нибудь еще.

«После этого разговора, – говорится в “Гнилой коже” об отказе Ярослава, – Харальд решил ехать в чужие края».

Но куда?

V

Миклагард

Свежий моросящий дождь гнал
Черные носы боевых кораблей
Вдоль берега, а галеры, несущие щиты, гордо несли и снаряжение.
Прославленный господин в створе судна увидел
Покрытые железом крыши Константинополя;
Много красивых кораблей шли
К высоким городским валам.[15 - Это подстрочник. Художественный перевод стиха см. ниже (из: Снорри Стурлусон. Круг земной. М.: Наука, 1980. Издание подготовили: А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский, перевод Ю. К. Кузьменко. Сага об Олаве Святом – Круг земной – Королевские саги – Тексты – Северная Слава (norroen.info) (https://norroen.info/src/konung/heimskringla/olaf-helg/ru.html). (Прим. перев.)Шли вперед одетыВ сталь – и снасть блисталаБогато – под ветромКрепким вепри моря.Узрил златоверхийГрад герой, там стройныхСтругов мимо башенЧереда промчалась.]

    Больверк Арнорсон

Кто знает, о чем думал Харальд в августе 1034 года, когда, пройдя пороги нижнего Днепра, пересек Черное море, прошел узкий Босфорский пролив, и его корабль медленно приблизился к легендарному Константинополю? Nova Roma, Новый Рим; Basileuousa, Царица городов; Megalopolis, Великий город. Для русов это был Царьград, Город цезаря, для скандинавов – Миклагард, Большой город – источник легенд об Асгарде, Городе Богов. Это был бриллиант всего христианского мира, стоящий на пересечении континентов и морей, столица новой Римской империи, простиравшаяся от носка «итальянского сапога» до пустынь Святой земли.

Французский священник и летописец Фульхерий Шартрский проезжал Константинополь по дороге в Иерусалим во время Первого крестового похода, который состоялся через несколько десятилетий после того, как туда прибыл Харальд. Он вспоминает:

Какой знатный и красивый город этот Константинополь! Сколько там монастырей и дворцов, отстроенных с удивительным искусством! Какие любопытные предметы находятся на площадях и на улицах! Было бы длинно и утомительно рассказывать в подробностях о том изобилии всякого рода богатств, золота, серебра, различных материй и святых мощей, которые можно найти в городе, куда во всякое время многочисленные корабли приносят всё необходимое для нужд человека.[16 - Цитата из «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского воспроизведена по изданию: История Средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т. III. СПб., 1887; перевод М. М. Стасюлевича. https://www.vostlit.info/Texts/rus3/Fulch/text3.phtml?id=8211. (Прим. перев.)]

Французский хронист Одон Дейльский также останавливался в Константинополе во время Второго крестового похода. У Одона сложилось невысокое мнение о византийцах, особенно о византийском императоре, но не об их столице: «Это величие греков – столица, богатая славой и еще богаче истиной».

Их Константинополь был всего лишь тенью того, в который прибыл Харальд. В 1034 году Византийская империя была на пике могущества, какого не достигала со времен правления императора Юстиниана пятьсот лет назад, а ее бьющимся сердцем был Константинополь. Водные пути города были изрезаны кильватерами арабских доу на латинских парусах и фелук, с толстопузыми венецианскими и генуэзскими купцами, и весельных бирем из императорского флота.