Неестественная смерть

– Когда это случилось?

– В апреле двадцать пятого года. Заметьте, хоть пожилая дама и была немного не в себе – лет-то ей было немало, – ее физическое состояние оставалось на удивление хорошим. Я испытывал тогда новый метод лечения, и результаты оказались исключительно интересными. Поэтому-то я так и недоумевал, когда случилась очень странная вещь. Надо сказать, что к тому времени нам пришлось снова нанять для моей пациентки сиделку, поскольку племянница не могла ухаживать за ней круглосуточно. Первая сиделка появилась в апреле. Это была очаровательная и очень умелая молодая женщина – идеальная сиделка. Я мог полностью на нее положиться. Ее особо рекомендовал мне сэр Уорбертон Джайлз, и хотя ей было не больше двадцати восьми лет, она обладала благоразумием и рассудительностью женщины вдвое старшего возраста. Должен также признаться, что мы сразу почувствовали глубокую привязанность друг к другу, обручились и должны были в том же году пожениться, если бы не мои проклятые сознательность и чувство гражданской ответственности.

Доктор криво усмехнулся, взглянув на Чарлза, и тот, запинаясь, пробормотал что-то насчет прискорбного невезения.

– Моя невеста, так же, как и я, с особым вниманием относилась к своей подопечной – отчасти потому, что это была моя пациентка, отчасти потому, что сама проявляла глубокий интерес к этой болезни. Она хочет в будущем стать для меня помощницей в деле моей жизни, если, конечно, мне представится шанс им заняться. Но это просто к слову. До сентября все так и шло. А потом по непонятной причине старушка стала выказывать абсолютно немотивированную неприязнь к своей сиделке, как это иногда случается со слабеющими рассудком пациентами. Она вбила себе в голову, что та хочет ее убить (кстати, такие же подозрения она испытывала и по отношению к поверенному), и серьезно убеждала племянницу, будто ее травят. Несомненно, этим она пыталась объяснить свои приступы боли. Увещевания были бесполезны – она кричала и не подпускала сиделку к себе. Естественно, когда такое случается, другого выхода, кроме как заменить сиделку, нет, поскольку в таких условиях пациентке от нее никакой пользы. Я отослал свою невесту обратно в город и отправил в клинику сэра Уорбертона телеграмму с просьбой прислать другую сиделку.

Та приехала на следующий день. Разумеется, с моей точки зрения, она была не так хороша, однако дело свое знала, и у больной против нее возражений не возникло. Но тут у меня начались проблемы с племянницей. Бедная девушка! Долгая выматывающая болезнь тетки, видимо, сказалась на ее нервах: она вдруг возомнила, что той становится существенно хуже. Я объяснил, что состояние больной действительно постепенно ухудшается, но ее организм на удивление успешно сопротивляется болезни, и нет никаких причин для паники. Девушку это не убедило, и как-то в начале ноября она послала за мной среди ночи и потребовала, чтобы я явился немедленно, поскольку ее тетка умирает.

Прибыв, я застал пациентку в разгар болевого приступа, какие неудивительны в ее состоянии, однако непосредственной угрозы жизни в тот момент не было. Я велел сиделке сделать ей укол морфия, а девушке дал брому, посоветовав лечь в постель и на несколько дней устроить себе перерыв в уходе за тетей. На следующий день я очень тщательно обследовал больную и обнаружил, что состояние ее даже лучше, чем я предполагал. Сердце работало ровно и в полную силу, аппетит был отменным, и развитие болезни временно приостановилось.

Племянница извинилась за поднятую ею суматоху, объяснив ее тем, что ей действительно показалось, будто тетка умирает. Я твердо заверил ее, что, напротив, та наверняка проживет еще пять-шесть месяцев. Как вы знаете, в таких случаях срок можно определить с большой точностью.

«В любом случае, – сказал я ей, – вам не следует так убиваться. Смерть, когда она придет, будет для вашей тетушки избавлением от страданий».

«Да, – ответила она, – бедная тетушка. Боюсь, это прозвучит эгоистично, но она – единственный родной человек, оставшийся у меня в этом мире».

Три дня спустя, не успел я сесть за ужин, как мне позвонили: не буду ли я любезен немедленно приехать, моя пациентка скончалась.

– Боже милостивый! – воскликнул Чарлз. – Совершенно очевидно, что…

– Заткнись, Шерлок, – перебил его друг, – история, которую рассказывает доктор, далеко не очевидна. Слишком далеко, как сказал один рядовой, который целился в мишень, а попал в инструктора по стрельбе. Но, вижу, официант уже проявляет нетерпение, а его коллеги переворачивают стулья и собирают солонки. Доктор, не согласитесь ли вы продолжить свой рассказ у меня дома? Могу предложить вам стаканчик весьма недурного портвейна. Поехали? Отлично. Официант, вызовите такси… Сто десять «а», Пикадилли.

Глава 2

Здесь скрывается преступление [4 - У. Шекспир «Гамлет», акт?III, сцена 2. Пер. А.?Кронеберга.]

Палец y меня зудит,
Что-то злое к нам спешит.

    У. Шекспир. Макбет [5 - Акт?IV, сцена 1. Пер. А.?Кронеберга.]

Апрельский вечер был ясным и прохладным, дрова в камине гостеприимно пылали ярким пламенем. На книжных стеллажах вдоль стен плотно выстроились книги в роскошных переплетах, на которых играл мягкий свет лампы. В комнате стояли рояль, огромный честерфилдский диван со множеством подушек и два кресла той формы, которая так и манила утонуть в них. Импозантного вида дворецкий принес портвейн и поставил поднос на чиппендейловский столик удивительной красоты. В темных углах комнаты, словно алые и желтые стяги, склонялись в огромных вазах охапки махровых тюльпанов.

Не успел доктор мысленно записать нового знакомого в эстеты с литературными наклонностями в поисках материала для человеческой драмы, как в дверях снова появился дворецкий.

– Звонил инспектор Сагг, милорд, и просил вас, если соблаговолите, отзвонить ему, как только вернетесь домой.

– О, в самом деле? Ну так соедините меня с ним, пожалуйста. Это по поводу дела Уорплшема, Чарлз. Сагг, как всегда, напортачил. У пекаря оказалось алиби – естественно, он им запасся. А, спасибо… Алло! Это вы, инспектор? Ну, что я вам говорил? О, к черту формальности. Послушайте: хватайте егеря и вытяните из него, что он видел в песчаном карьере… Да, я знаю, но если вы спросите достаточно убедительно, он все выложит. Нет, разумеется, нет. Если вы спросите, был ли он там, он, естественно, ответит, что нет. А вы скажите, будто вам доподлинно известно, что был и все видел… Да послушайте же! Если он станет что-то мямлить, скажите, что пошлете туда специальную команду и они отведут русло ручья… Хорошо. Не за что. Дайте знать, что получится.

Он положил трубку.

– Простите, доктор. Небольшое дельце. Прошу вас, продолжайте вашу историю. Значит, старая дама скончалась, да? Полагаю, во сне. Усопла самым что ни на есть невинным образом. Все шито-крыто и полный порядок. Конечно, никаких следов борьбы, ран, кровоподтеков или очевидных признаков насилия, так?

– Совершенно верно. В шесть часов она поела – немного бульона и какого-то молочного пудинга. В восемь сиделка сделала ей инъекцию морфия и пошла вынести на ночь вазы с цветами на лестничную площадку. Служанка явилась к хозяйке, чтобы получить распоряжения на следующий день, и пока они разговаривали, в комнату вошла мисс… то есть племянница. Она пробыла там всего минуту-другую и вдруг закричала: «Сестра! Сестра!» Сиделка бросилась к своей подопечной и нашла ее мертвой. Разумеется, первое, что пришло мне в голову: больной случайно ввели двойную дозу морфия…

– Но он, конечно, не мог подействовать так быстро.

– Да, но я подумал, что глубокую кому могли принять за смерть. Однако сиделка заверила меня, что передозировка категорически исключена, и, сосчитав количество использованных ампул морфия, мы убедились, что это действительно так. Не имелось никаких признаков того, что больная чрезмерно напряглась или обо что-то ударилась, пытаясь подняться. Ночной столик был немного отодвинут от кровати, но это сделала племянница, когда вошла и запаниковала при виде тетки без признаков жизни.

– А что насчет бульона и пудинга?

– Эта мысль мне тоже пришла в голову – не то чтобы я заподозрил злой умысел, но подумал: не переела ли больная настолько, что раздувшийся желудок надавил на сердце, или что-то в этом роде. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это очень маловероятно. Количество съеденного было ничтожно, да и двух часов вполне хватило для того, чтобы переварить пищу, в противном случае смерть наступила бы раньше. Я был совершенно озадачен, так же, как и сиделка. Она страшно расстроилась.

– А племянница?

– Племянница только и твердила: «Я же говорила вам, говорила, я знала, что ей гораздо хуже, чем вы думаете». В общем, чтобы не затягивать, скажу: столь внезапная смерть моей любимой пациентки так встревожила меня, что на следующее утро, все хорошенько обдумав, я попросил разрешения на вскрытие.

– Были трудности?

– Ни малейших. Естественное легкое отвращение к самой процедуре, конечно, имело место, но никакого противодействия. Я объяснил, что чутье мне подсказывает: должна быть какая-то невыясненная патология, которую я не сумел диагностировать, и я буду гораздо спокойнее, если смогу провести исследование. Единственное, что, казалось, волновало племянницу, – это мысль о дознании. Я сказал, проявив, полагаю, неблагоразумие с точки зрения общих правил: мол, не думаю, что дознание потребуется.

– Вы хотели провести вскрытие лично?

– Да, я не сомневался, что найду убедительную причину, которая позволит мне с чистой совестью выдать свидетельство о смерти. Мне в некотором роде повезло: старая дама когда-то в более-менее общей форме высказалась в пользу кремации, и племянница была намерена исполнить ее волю, а это значило, что вместе со мной свидетельство о смерти должен был подписать специалист другой квалификации, поэтому я уговорил еще одного врача помочь мне провести аутопсию.

– Вы что-нибудь обнаружили?

– Ничего. Этот другой доктор, конечно, назвал меня глупцом за то, что я поднял такой шум. Он считал: поскольку старушка в любом случае умирала, в графе о причине смерти достаточно было просто написать: «Рак», а в качестве непосредственной причины указать остановку сердца – и все. Но я был сознательным ослом, черт бы меня побрал, и сказал, что меня это не удовлетворяет. В организме покойной не было абсолютно ничего такого, что могло бы объяснить смерть естественными причинами, и я настоял на проведении анализов.

– Вы в самом деле подозревали?..

– Ну, не то чтобы точно. Однако… я не был полностью удовлетворен. Кстати, во время вскрытия стало совершенно очевидно, что морфий ни при чем. Смерть наступила настолько быстро после инъекции, что лекарство даже не успело еще полностью всосаться. Теперь, снова прокручивая все в голове, я склонен предположить, что причиной смерти послужил какой-то шок.

– А анализы сделали в частном порядке?

– Да, но, разумеется, все равно все вышло наружу, и похороны были отложены. Коронер прослышал об этом деле и готов был инициировать расследование, сиделка, которая вбила себе в голову, будто я обвиняю ее то ли в халатности, то ли в чем-то еще, повела себя крайне непрофессионально, стала обсуждать ситуацию с кем попало и доставила массу неприятностей.

– Но так ничего и не выяснилось?

– Ничего. Не обнаружилось никаких следов яда или чего-либо подобного, так что анализы не дали нам ничего нового. Естественно, я начал думать, что совершил глупость и выставил себя на посмешище. Вопреки собственному профессиональному суждению я подписал свидетельство: остановка сердца вследствие шока; и моя пациентка – после целой недели общих волнений, без расследования – упокоилась в конце концов в своей могиле.

– В могиле?

– О да. С этим связан еще один скандал. Администрация крематория, очень щепетильная в таких вопросах, прослышав о шумихе, отказалась предать тело кремации, поэтому его захоронили на церковном кладбище, чтобы в случае необходимости можно было провести эксгумацию. На похоронах собралось огромное количество народу, все глубоко сочувствовали племяннице. На следующий день я получил записку от одного из моих самых влиятельных пациентов, в которой сообщалось, что он больше не нуждается в моих профессиональных услугах. Еще через день жена мэра при встрече на улице демонстративно перешла на другую сторону. В конце концов практика моя начала иссякать, и я обнаружил, что меня воспринимают как «человека, который практически обвинил милейшую мисс такую-то в убийстве». Иногда говорили, что я опорочил племянницу, иногда – что «новая сиделка была добрейшей, не то что прежняя, легкомысленная, которую уволили, ну вы знаете». Еще по одной версии, я пытался доставить неприятности сиделке, чтобы отомстить за увольнение своей невесты. И наконец до меня дошел слух, будто моя пациентка застала меня, когда я «нежничал» – омерзительное слово – со своей невестой, вместо того чтобы выполнять свои профессиональные обязанности, и я сам прикончил старушку из мести. Хотя почему в таком случае я отказывался выдать свидетельство о смерти, мои клеветники объяснить не потрудились. Я терпел все это с год, но положение мое становилось все более невыносимым. Практика почти сошла на нет, поэтому я продал ее и устроил себе перерыв в работе, чтобы избавиться от оставшегося дурного привкуса всей этой истории, – и теперь ищу шанс начать все сначала. Вот и все, а мораль сей басни такова: не будьте слишком усердны в исполнении своего гражданского долга.

Доктор с досадой усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– Плевать мне на этих сплетников, – задиристо заключил он. – Пусть им будет стыдно! – и допил свой бокал.

– Это правильно! – согласился с ним хозяин.

Несколько минут он сидел, задумчиво глядя на огонь, потом вдруг произнес:

– А знаете, меня очень заинтересовало ваше дело. Какое-то внутреннее ощущение подсказывает: тут есть что расследовать, а оно меня еще никогда не подводило и, уверен, не подведет. На днях оно натолкнуло меня на мысль проверить оценку моего подоходного налога, и выяснилось, что последние три года я переплачивал по девятьсот фунтов. Оно же на прошлой неделе заставило меня поинтересоваться у парня, который должен был везти меня через перевал Подкова, достаточно ли в баке бензина, и он обнаружил, что бензина у него не больше пинты, – мы бы заглохли на полпути. А места там безлюдные. Разумеется, я хорошо знал этого парня, так что дело не только в интуиции. Тем не менее мое правило – расследовать все, что, согласно моему внутреннему чутью, заслуживает расследования. Полагаю, – заметил он, как будто что-то вспоминая, – в детстве я был кошмаром для взрослых. В любом случае загадочные истории – мое хобби. На самом деле я не просто идеальный слушатель. Я вас обманул: у меня был скрытый мотив, – признался хозяин, сдирая накладные бакенбарды и обнажая знаменитые впалые щеки, делающие его так похожим на мистера Шерлока Холмса.

– Я и сам уже начал что-то подозревать, – сказал доктор после короткой паузы. – Вы, должно быть, лорд Питер Уимзи. А я-то ломал голову, почему ваше лицо кажется мне таким знакомым: оно ведь было во всех газетах несколько лет назад, когда вы разгадали тайну Риддлсдейла.

– Совершенно верно. Лицо у меня и впрямь довольно нелепое, зато обезоруживающее, правда? Не думаю, что, будь моя воля, я выбрал бы именно такое, но стараюсь выжимать из него все возможное. Очень надеюсь, что оно не приобрело характерно сыщицкого или какого-нибудь иного неприятного выражения. А вот это – сыщик в истинном смысле слова, мой друг инспектор-детектив Паркер из Скотленд-Ярда. Настоящую работу делает он. Я же только подкидываю ему безумные предположения, которые он дотошно развенчивает. Так, опровергая одну идею за другой, мы находим правильное объяснение, и весь мир ахает: «Господи, ну и интуиция у этого молодого человека!» Послушайте, если вы не возражаете и если доверите мне свои имя и адрес, а также имена всех причастных, я хотел бы поработать над вашим делом.