Неизвестная цивилизация. Перевод с бурятского языка Виктора Балдоржиева

ЧАБАНЫ

Высокомерные белобородые козлы, которые водят овец, долго привыкают к новому месту. Но с каждым днем наше маленькое стадо уходит все дальше и дальше. Вот они уже разбредаются по склонам и кустарникам Саган-Шулута. Жалма-абгай и я – чабаны. Взявшись за руки, мы бежим по высоким осенним травам. Если глупые овцы уходят за гору, мы с криком и плачем, до боли в печенках, летим за ними мимо кустарников и больших камней. Иногда на наше счастье овцы доходят до солнцепеков и возвращаются назад. Жалма-абгай собирает овец в кучу, быстро— быстро тычет пальчиком и радостно заключает: «Все!». А я еще не умею считать. Потом мы проворно взбегаем на крутой склон и громко поем песни в честь нашего везения.

Чабаны во время пастьбы овец всегда что-нибудь ищут.

– Сарана! – радостно кричит сестра, – здесь еще может быть. Ищи!

Всюду полыхают красками осенние цветы. Есть среди них и высокая сарана. Жалма-абгай нашла и уже копает. Я ищу проверенным способом: сплевываю на ладонь левой руки, а пальцем правой сильно бью по слюне. Куда полетят брызги, там и будет сарана. Брызги летят в разные стороны, а сараны нигде нет. В поисках приближаюсь к сестре.

– Вот! – хвастает она и показывает мне на ладони маленькую луковицу в коричневой шубке. – На, ешь. Не разжевывай сразу, там должен быть маленький свисток.

С вершины Саган— Шулута видна речушка Загдачей, сверкающая под лучами солнца. Кто-то ездил на коне в русскую деревню и возвращается на стойбище. Лениво шагает конь, наверное, хозяин купил много хлеба. Папа или мама тоже ездят в русскую деревню, привозят мне вкусные булочки. Я их прячу в маленьком ящичке перед божницей.

Дни становятся короче и прохладнее. Лежу на спине в мягкой ветоши и отдыхаю. Земля усеяна зелеными, желтыми, рыжими листьями, ветерок разносит терпкие запахи осени и вдруг овеет благовонным ароматом, от которого закружится голова. Очнешься, а овцы уже ушли далеко-далеко. Пока впопыхах догоняешь их, к штанам прицепится много колючих репейников. Жалма-абгай поплюет на ладони и скатывает их.

Долго тянутся осенние вечера. Овцы и скот толпятся на стойбище. Со склонов темнеющей Мадаги плывет туман. Ночью всех животных закрывают в загоны. В юрте тепло и уютно, жаркое желтое пламя пылает в очаге, на треножнике бурлит котел. Папа разложил около себя сделанные днем ножи, ножницы, топоры и точит их оселками и напильником. Я выбегаю на улицу.

Темное небо теплой ночи усеяно золотистыми звездами. Ой! что это чернеет впереди? Аа, это же дрова… На левой отвесной стороне Мадаги, буйно заросшей диким абрикосом— буйлэсэном, есть пещера. Страшно! Легкий ветерок доносит шум, это торопливо бежит наша неугомонная речушка. Стой и слушай! Кто постукивает и шевелится в ночи? Где это? Может быть, надо папе сказать? Слушаю… Ладно, лишь бы не черт!

Рассыпался, приближаясь, и внезапно затих дробный стук копыт. Потом за стайкой Намсараевых звякнули стремена, слышен шепот людей… Кто это? Испуганный, захожу в юрту. Никому не скажу о том, что, слышал. Не маленький – сам во всем разберусь! В юрте вкусно пахнет вареным мясом. Снятый с треножника котел исходит паром…

У ДЕДУШКИ

«После жирного мяса рот может облизать жадный черт», – вспоминаю я чьи-то слова и, вытирая губы, бегу к дедушке. О, как красиво светятся огоньки в дырах старенькой юрты! Откидываю войлочный полог, ярко горит огонь, светло и просторно. Бабушки и Дамдин-ахэ, брата папы, нет. Дедушка покуривает трубку и отдыхает на деревянной кровати. Он поднимается, вытаскивает из-под кровати маленький ящик и подзывает меня:

– Дугуурка! Иди сюда, будем в лодыжки играть.

Выстроили в ряд много-много костяных овечьих лодыжек. Я выбираю себе «стрелков». Дедушка берет блестящего «стрелка», долго целится, как из ружья, резко щелкает пальцем правой руки и сшибает левую лодыжку. Потом он долго ставит красного «стрелка», щелкает, на этот раз он роняет сразу две лодыжки. Дедушка меткий!

Теперь моя очередь. У меня маленькие и аккуратные «стрелки». Я сажусь, опираюсь на левое колено и, чуть приподнявшись, азартно стреляю. Сшибаю. Я тоже меткий! Дедушка радуется. Я продолжаю стрелять, то и дело слыша над ухом: «Попал! Хорошо. Ай, да Дугурка! Молодец Дугурка!» Да я не только в лодыжку могу попасть, я ведь и в воробьев чуть-чуть камнями не попадаю. Дедушка об этом еще не знает… Увлекшись, мы азартно стреляем в лодыжки и обо всем забываем.

Лодыжками можно играть в разные игры. Конные скачки, катить, стрелять, трех быков друг у друга отбирать…

Потом дедушка чистит ружье, готовит патроны. Вот тут-то не шевелись, сиди и смотри! В мешочках – порох, картечь, дробь. Есть патроны на крупную дичь, на птиц и другую мелочь. Тупым шилом дедушка выковыривает стреляные капсюли и чистит их гнезда кончиком ножа. Внимательно подбирает гильзы, некоторые подгоняет, ведь старые гильзы разбухают. Потом он вставляет капсюли, отмеряет порох…

Мы, старый и малый, большие друзья!

В КУЗНИЦЕ

Сквозь полудрему я слышу удары молотка: «Тус— тас! Тук— так!». Это работает папа в своей кузнице. Проснувшись утром, я никогда не застаю его в юрте. Наскоро одеваюсь и бегу к нему. Останавливаюсь в дверях кузницы и смотрю.

Папа работает. Двумя руками он качает посвистывающие и постанывающие меха. На побелевшем от жара горне -зажатые клещами, докрасна накаленные, железки. В кузнице жарко, пахнет окалиной и огнем. Неожиданно папа оставляет меха, мгновенно выхватывает клещами из горна раскаленную железку и, поставив на наковальню, начинает расплющивать молотком. Огненные искры брызжут во все стороны! Красно— белое железо медленно темнеет, папа быстро бросает его в горн и берет следующую заготовку. Снова начинает качать меха, гудящие, как ветер над сводом юрты. Потом опять выхватывает раскаленную железку из горна. Папа работает! Я стою в дверях, сонная дрема медленно овладевает мной, глаза слипаются. Но мне надо знать, что получится из этих железок!

Вот он берет из горна две полосы железа. «Аа, это будут щипцы», – думаю я, но на моих глазах получаются ножницы. Вдруг вижу в клещах узенькую полоску. «Наверное, папа решил сделать ножик мне», – радуюсь я. Смотрю – папа рубит железку на ровные отрезки, удлиняет их, а на концах расплющивает маленькие шляпки. Так это же гвозди!

Много знакомых и незнакомых дивится работе папы. Люди всех алханайских стойбищ хорошо знают его. Он делает им ножи, щипцы для углей, железные ободы для тележных колес, печные трубы, замки, раз в год подковывает коней, мужикам из русских деревень ремонтирует дрожки и тарантасы…

ЛАМА. ИЗГНАНИЕ ЗЛЫХ ДУХОВ

У нашей коновязи я увидел чужого коня. Удивленный, забежал в юрту и замер, онемев: к нам приехал лама. На нем толстый красный халат, широкая полоса красной же материи перекинута через плечо. Тучный и комолый, он восседает на мягком крашенном тюфяке, поджав под себя калачиком ноги. В холодных карих, навыкате, глазах – строгость и отрешенность. Перед ним поставлены блюда, справа от него – низенький столик из-под божницы.

Оробевшая мама молча пьет чай. Заметив меня, она прошептала суровым голосом:

– Поклонись и прими благословение!

Онемевший и испуганный, зажав шапчонку под мышкой, я низко кланяюсь и подхожу к ламе. Что-то дробно и глухо простучало по голове. Это лама благословил меня зажатыми в кулаке четками. Притихший, незаметно присаживаюсь на свою кровать. Все молчим. В юрте напряженная тишина. На улице ветер, глухо шумит и постанывает лес.

К дымоходу потянулся пар, на жарком очаге вскипел котел с водой. Мама заварила благоухающий чай в медном чайнике и, низко поклонившись ламе, протянула обе руки.

– Вашу чашку, – попросила она тихим голосом.

Лама вытащил из-за пазухи что-то завернутое в синий шелк, развернул и извлек оттуда деревянную чашку. Пошевелив губами, он сильно обдул чашку и подал маме. Он налила чай, добавила в блюда хлеб, калачи, топленое желтое масло. Лама пьет, чавкает и жует, потеет, шевелит губами и бровями.

На улице раздались шаги. В юрту вошел папа. Оробевший и ссутулившийся, подрагивающими руками он заправил шапку за кушак и, вдруг упав на четвереньки, стал класть поклоны. Потом он встал и, продолжая кланяться, подошел к ламе в ожидании благословения. Лама небрежно и плашмя ударил его по голове священной книгой. Не разгибаясь, папа попятился за очаг и, смотря на ламу преданными глазами, умоляюще проговорил:

– Уважаемый ламбагай, мы безмерно благодарны вам за то, что вы осчастливили нашу юрту своим присутствием. Просим вас совершить у нас молебен и изгнать злых духов.

Откинувшись назад, лама набивает рот хлебом и беспрерывно жует.

– Постараюсь исполнить вашу просьбу, – наконец говорит он, прожевав и отдышавшись.

Я освоился и привык к ламе. Мне не терпится посмотреть как он будет выполнять просьбу папы… В суете миновал день, закрыли скот и овец. Наступил теплый безлунный вечер. Ни ветерка. В юрте ровно мерцает бледно— желтое пламя лампы. Лама листает страницы священной книги и что-то бормочет про себя. Готовится к изгнанию злых духов. Папа, мама, прибежавшая от дедушки Жалма-абгай и я – сидим в темноте и смотрим на него.

Ночь окутала землю. Лама пошарил в своей большой суме, вытащил оттуда черную, как ночь, материю и накрыл перед собой столик. Потом достал ящичек из красного дерева, а оттуда извлек бубен, расшитый зеленым шелком с кистями, который он положил, направив в сторону очага. Шея моя вытягивается к ящику все больше и больше. Появились какие-то медные и латунные чаши, тарелки, колокольчики, костяная труба— гандан. Дедушка говорил, что такую трубу делают из берцовой кости молодой девушки. Страшно и любопытно!.. Лама взял из нашей божницы медную чашу— тахил с зерном и поставил перед собой. Мы, взволнованные и робкие, наблюдаем за приготовлениями нашего избавителя от бед и злых духов.

Но вот он начинает громко читать, позванивает колокольчиком.. На столике, накрытом черной материей, кадят ароматом благовония. Рокочущим и монотонным голосом лама прочитал много страниц. Неожиданно остановившись, он поставил свою чашку на столик. Мама налила чай, добавила в блюда еды. Мы тоже чаевничаем.

Потом лама одевает на голову диковинную желтую шапку с мохнатыми кистями, которые закрывают его лицо, пододвигает к себе бубен и колокольчик. Труба— гандан из берцовой кости молодой девушки зияет двумя черными дырами. Жутко! Нахохлившись, как маленькие птенчики перед стервятником, мы сидим молитвенно сложив ладони.

Папа тушит лампу. Сидим в грозной темноте. Гремит бубен, звенит колокольчик: «Бум— бум! Дзинь— дзинь!» Лама утробно читает, восклицая: «Лаа малаа сулваан доо, гэндэн малая сулваан доо!» Нас пробирает дрожь, пот разъедает глаза, по спине бегут мурашки. В звон и гром вплетаются рокочущие звуки гандана, будто ревет бык. Страшно! Сестра мне рассказывала, что когда дуют в гандан, то собираются черти. Может быть, сейчас они все собрались в юрте? «По— ой! По— ой! По— ой!», – отчетливо кричит в экстазе лама, но до меня эти слова доносятся как: «Прочь! Прочь! Прочь!».

Ночью чертей изгнали. Утром, довольные и осмелевшие, мы провожаем ламу…

НАШИ СОСЕДИ

Недалеко от нас живет богатая и многочисленная семья Намсараевых. У них много породистых белых овец, коней, коров и быков. На дворе – большая белая юрта, красивая и легкая бричка, телеги… Есть у них теплый бревенчатый тепляк для ягнят. В этом тепляке осенними и зимними ночами собираются и играют молодежь и дети.

У Намсараевых два подростка – девочка Цыгмит и приемный сын Цырен-Доржо. Есть у них и маленький Жамьян-Дэби, мой ровесник. Я дружу с ним, но играем мы не часто. Ведь я – неугомонный человек, люблю охоту, кидаю камнями воробьев и голубей, не знаю молитв, заклинаний, не умею читать. Мы не подходим друг другу. Отец моего друга – Базаров Намсарай читает старомонгольские книги, умеет писать. Он обучает своего сына. А мой папа ничего не запрещает мне.

Жамьян-Дэби редко ходит играть в тепляк. Чаще он сидит в юрте и учит монгольскую грамоту, молитвы и заклинания. А я еще не пропустил ни одной игры!

Вечерами в тепляке собирается много молодежи и детей. Мы расстилаем на земле большой белый войлок, высыпаем из кожаного мешка позванивающие кучи овечьих лодыжек. Мальчики и девочки закатывают правые рукава, веселясь и подмигивая друг другу, садятся играть. Я смотрю, затаив дыхание. Высоко взлетает серебряная цепочка, играющий молниеносно успевает схватить с войлока горсть лодыжек и поймать ее на лету. Ведь он проиграет, если не успеет поймать цепочку или выронит хоть одну лодыжку…

В лунные вечера, наспех поужинав, я бегу к друзьям. Мы играем на улице. А там – шум, смех, гомон. Серебряный круг луны брызжет сиянием на долину, окаймленную горами, на Мадагу, Тамхи— Баряшан, речушку Загдачей – на весь Алханай!

– В палочку— выручалочку!

– Нет. Золото будем прятать!