Запомни меня навсегда

Мне чудится, что она фыркает. Что ж, может, она и права.

– Ну, мне пора. – Морроу встает. – Так и не позвонила маме. Через пару недель у нее день рождения, и мы готовим вечеринку.

Я спускаю Гасси с колен и провожаю Морроу. Как же хорошо на улице! Ночной воздух холодит шею, забирается под свитер, щиплет голые ноги. Инспектор оставила мопед у паба в конце улицы. Это тупик возле перекрестка рядом с магистралью, по которой вечно с оглушительным ревом несется транспорт. Уличный фонарь раскачивается в такт гулу автострады. Она отстегивает шлем, стоя ко мне спиной, и я оглядываю захудалый пустырь впереди – трава, деревья, заросли ежевики. За ним светится Вандсуортская тюрьма. Тысяча шестьсот заключенных, и у каждого свое преступление, свои нездоровые увлечения, свои ошибки. Само здание вызывает ужасные чувства. В свете прожекторов оно выглядит особенно зловеще, тут и там зияют темные провалы окон.

Морроу мучается со шлемом, пытаясь застегнуть его на подбородке. Потом смотрит мне в глаза и спрашивает:

– Ты вообще ешь хоть что-нибудь? Выглядишь совсем отощавшей.

Я уверяю, что ем, хотя уже забыла, когда это было в последний раз.

– Ну ладно. Так что ты написала в письме?

– Как и у многих пар, у нас были свои взлеты и падения…

Я размышляю, не посвятить ли ее в некоторые специфические особенности характера Зака. К примеру, ему не нравилось, когда я читаю в его присутствии, и он мог выбить газету у меня из рук или спрятать книгу так, что невозможно было найти. Простое действие вроде закрытия посудомоечной машины – и он уже буквально искрит злобой. Мне следовало крайне внимательно подбирать одежду, вести себя как можно осторожнее, и поэтому я дико боялась бывать на людях, особенно на вечеринках, где так легко попасть впросак и разозлить его своим поведением.

– Так, пустяки, ничего особенного.

– Знаешь, твоя идея насчет Зака…

Я машу рукой, признавая собственную глупость.

– Знаю! Идея бредовая…

– Точно. – Она многозначительно смотрит на меня. – Держись!

Морроу трогается с места и машет мне рукой. Она сидит в комичной позе (человек на скутере всегда выглядит нелепо), доезжает до конца улицы, возле тюрьмы включает правый поворотник и исчезает. Если она не поможет, сама справлюсь.

Я стою, чувствуя присутствие Зака за оградой. Он наблюдает за мной из темноты, из деревьев позади двора. Воздух вибрирует, будто наэлектризованный или где-то дрожит тончайший лист металла. Я прислушиваюсь, стараясь не обращать внимания на шум проезжающей машины, чтобы разобрать звук его дыхания. Я закрываю глаза и раскидываю руки.

– Приди ко мне! – шепчу я. – Если ты здесь, то приди! Ну же!

Так ничего и не дождавшись, возвращаюсь домой.

Зак

Ноябрь 2009

Сначала я счел кандидатку под номером четыре (Беззаботная 201) нахальной кокеткой. В отличие от остальных номер телефона она дала сразу. Услышав ее голос, понял, что девушка вовсе не напористая, просто наивная. Довольно застенчивая, немного заикается. Низший слой среднего класса, в своей профессии добилась успеха. Подумать только, библиотекарь! Я спросил, где она живет, на что девушка ответила: в Вандсуорте, возле тюрьмы. Снимает жилье с кем-то или живет одна? Одна. Пока мы болтали, я открыл карту района. Чуть западнее того места, где я встретил сладкую парочку, обнимавшуюся прямо на улице, но район тот же.

Вместо банальной встречи в баре я предложил славную долгую прогулку. Она задумалась и с восторгом воскликнула:

– Это гораздо лучше, чем бар! Какой ты молодец, что придумал!

Еще бы. Я ведь слышал, как лаяла собака, а голос девушки стал тише, будто она придерживала трубку подбородком, пока открывала дверь.

Первое впечатление оказалось так себе. Чудаковатая бесцветная птичка, одета в мешковатые джинсы и флисовую кофту, на поводке огромная зверюга, с которой она едва справляется. Хотя девушка описала себя в анкете как «любительницу путешествий», вряд ли она выбиралась дальше пригородов Лондона. Увидев меня, вспыхнула до корней волос. Я продумал свой наряд (на этот раз никаких рубашек от Пола Смита), вещички из «Эйдж-Консерн», которые вполне понравились бы девушке, близкой к литературным кругам. С погодой не угадал – было слишком тепло. Вдобавок чертова сумка художника здорово отравляла мне жизнь на нашей «славной долгой прогулке».

По дороге к Вандсуортскому парку изо всех сил пытался ее расшевелить. То и дело смотрел на нее краем глаза, потом заметил, что она тоже за мной наблюдает. Как ни странно, это меня тронуло. При ближайшем рассмотрении у нее обнаружилось довольно милое личико и неплохая фигурка. Самое приятное, что она сама об этом не догадывается. Девушка грызла ногти, и мне пришлось взять ее за руку, чтобы прекратила.

Спросила про мою жизнь, я напустил туману. Уставившись вдаль, чтобы показать, как тяжело мне об этом говорить, признался, что отец был буйным алкоголиком, потом я много переезжал с места на место, работал за границей, нигде не мог обосноваться надолго. «Мне очень жаль!» – воскликнула она. Ее детство было вполне безоблачным, хотя в разговоре вскоре всплыло, что отец умер от инфаркта, когда ей было всего пять. Хм, значит, оптимистка. Интересно.

Наконец мы перебрались через железную дорогу, прошли мимо пруда и детской площадки, и я спросил, нельзя ли зайти к ней домой, чтобы выпить. Она засомневалась. Я позволил ей помучиться, пока мы шли к тюрьме – серая крыша с башнями, огромные запертые ворота, смахивающие на зубастую пасть, крикетная площадка на другой стороне улицы. Покинув парк, мы прошли по проулку с викторианскими особняками и свернули перед шумной улицей, которая справа раздваивалась до четырехрядной магистрали.

– Мне туда, – указала она на маленький переулок, – но лучше посидеть в пабе, если ты не против. У них и кофе есть.

Она указала на заведение на другой стороне.

Я игриво ответил, что против, однако ничего не вышло. Кстати, при чем тут кофе? За кого она меня принимает? Господи! Я дал ей понять, что мне не помешает кое-что покрепче. Она не дрогнула. Только покраснела до ушей и сказала, что можно зайти в следующий раз – «если он будет».

Ну и ладно. Я и так неплохо изучил окрестности. Она живет в одном из тех викторианских коттеджей, вероятно, построенных в свое время для тюремных служащих или садоводов. Красивая кирпичная кладка, кругом зелень, старинные фонари. Славный тупичок, хотя шум с магистрали и доносился, зато здесь практически никто не ездит. Престижный райончик, вломиться в дом непросто. Знаем-знаем, спрос превышает предложение.

Попрощавшись, я обнял ее за талию, наклонился и поцеловал, и она громко вздохнула. Похоже, к ней долго никто не прикасался. Думаю, она изнывает от желания.

Расставшись с нею, я поймал себя на том, что улыбаюсь. Ее губы на вкус как сахарные мышки, которых раньше продавали в деревенских лавках – розовые и сладкие. Слегка прикусив их напоследок, я ощутил упругую мягкость. Восхитительно!

Наш первый поцелуй не выходит у меня из головы.

Глава 6

Лиззи

Я просыпаюсь под шум дождя; капли стучат по стеклу, ветер завывает в щелях. Ночью Говард пробрался в спальню, теперь его нет. На часах десять тридцать утра. Прежде я почти не спала. Я мечтала уснуть и забыть о боли, но поток мыслей было не остановить. Наконец пронизанное чувством вины горе смешалось с истощением. Теперь я часто сплю мертвым сном.

Атмосфера в доме напряженная, будто он замер и прислушивается. Надеваю халат Зака, давно утративший его запах, обхожу комнаты. Когда здесь жила мама, всюду было полно комнатных растений и всяких безделушек. Стены оклеены яркими обоями – яблочно-зеленые и лимонно-желтые, в цветах. Зак их сорвал и выкрасил все в серо-голубой цвет – вышло довольно аскетично. Раньше мне нравилась простота без прикрас, теперь все изменилось. Похоже, я скучаю по прежнему облику дома. Захожу в гостиную, сажусь с ногами на диван. Я передвинула его обратно в эркер, хотя Заку это не понравилось бы. И ковер купила – в красно-синюю полоску. Еще одна ошибка. Смотрится уродливо и аляповато.

На ковре след от кроссовок большого размера. Опускаюсь на колени и провожу рукой. Ворс светлеет. Стерев грязь, сажусь на диван.

Из кухни по ногам тянет холодом. Задняя дверь распахнута. Наверное, ветер. Испытав привычный приступ паники, зову Говарда. Он влетает в дом, отряхивается, но облегчения я не испытываю. Я кладу корм в миску, пес жадно ест. В прошлом году он много болел, поэтому я внимательно слежу за его питанием.

Возвращаюсь в спальню, открываю шкаф. Вчера ночью я сунула туда ноутбук Зака, и теперь он попадается мне на глаза. Шкаф как попало забит одеждой. Я не выбросила ни одной вещи Зака, и они смешались с моими. Где-то там лежат дорогие, но изрядно поношенные джинсы и элегантные топы, которые он мне дарил. А я то затяжек на них наделаю, то постираю в слишком горячей воде. Заку было трудно угодить. С тех пор как его не стало, я махнула на все рукой. Я ношу одежду, только чтобы прикрыть наготу. Спортивные штаны, свободные футболки, толстовки с капюшоном, серый бюстгальтер и трусики. Нижнее белье, которое он мне подобрал, – прозрачные скользкие детали из шелка и атласа, – лежат скомканными в дальнем углу ящика.

Почему он так упорно пытался меня приструнить? Неужели дело лишь в стремлении доминировать? Вряд ли все было так просто. Я чувствовала себя желанной. Он изучал мое лицо взглядом эксперта, иногда касался щек или губ большими пальцами словно художник, определяющий их пропорции. На одном из первых свиданий он отвел меня в универмаг, усадил на табурет и сказал: «Делайте с ней, что хотите!» При этом он внимательно следил за каждым движением продавщиц. После мы целовались в дверях магазина, он касался языком моих накрашенных губ, слизывая помаду.

Больше я косметикой не пользуюсь. Совсем. Это мое покаяние. Последний раз я видела свою тушь торчащей из стаканчика с карандашами, сухой как щетка для дымохода. В тот раз он купил мне красную помаду, благодаря которой мои зубы казались белыми как жемчужины. Он обожал ее вкус. Понятия не имею, куда она подевалась…

Из-под стопки нижнего белья достаю красные трусики-стринги, надеваю облегающее черное платье и колготки. В ванной нахожу остатки серых теней, неумело наношу их на веки. Потом щиплю себя за щеки и кусаю губы, чтобы они раскраснелись. Если он за мной наблюдает, то воспримет это как знак. Белый флаг.

Мы с собакой выходим под дождь, в лицо дует ветер, из-под капюшона вижу лишь несколько футов дорожки. За последние десять лет район сильно изменился. Студенты и актеры съехали, их место заняли банковские служащие. Соседи друг друга не знают – люди переезжают слишком часто. Маме это ужасно не нравилось. До болезни она любила одалживать сахар и поливать чужие цветы, обращала внимание, когда бутылки с молоком застаивались на соседском крыльце.

Перехожу магистраль, иду к Вандсуортскому парку на другой стороне, где большие лужайки перемежаются дорожками и группами деревьев. Почти безлюдно – только самые стойкие любители пеших прогулок и фитнес-зависимые. Хотя дождь перестал, на мокрых теннисных кортах под изогнутыми ветвями яворов пусто. У кафе никого, зато на крикетной площадке проходит урок физкультуры. Дойдя до центральной аллеи, сворачиваю вправо. Раньше я гуляла по более глухой части парка позади лужайки для игры в шары, однако в прошлом году там убили женщину, и теперь я избегаю этого места. Обычно я хожу вдоль полосы препятствий, стараясь держаться дорожки, чтобы не запачкаться. На светофоре пересекаю улицу и направляюсь по Бельвью-роуд к местному отделению «Сэйнсбери». Привязываю Говарда к перилам, забегаю купить молоко и газету.

Внутри прохладно и пахнет томатным соусом, к запаху горячего хлеба примешивается нотка ванили. Возле отдела выпечки школьник, чье имя никак не могу вспомнить, пытается взять круассан неудобными щипцами, привязанными к лотку. Я улыбаюсь, он заливается краской, и я жалею, что смутила его. Работает всего одна касса, выстроилась изрядная очередь. Когда я наконец выхожу, у погрузочной площадки стоит фургон с продуктами, две большие тележки с чипсами «Уолкерс» загораживают от меня Говарда. Сердце замирает в груди. Сбегаю вниз, огибаю последнюю тележку и вижу пса там же, где и оставила. Сидит себе тихо, смотрит на проезжающие мимо машины.

По пути домой читаю газету. Протокол секретного правительственного совещания просочился в печать. Алан Мерфи вызвал возмущение оппозиции тем, что выступил против анонимной приватизации. На фотографии к статье член парламента в ярко-желтой каске стоит возле новой библиотеки в Манчестере, построенной на средства корпораций, и радостно поднимает большие пальцы.

Едва открыв входную дверь, чувствую сквозняк. Громко шуршит штора, пахнет то ли грязным бельем, то ли соседской стряпней. Ставлю покупки на пол, сверху кладу газету. Края трепещут на ветру. Я стою и прислушиваюсь.