Солги со мной

– Мам!.. Мам!!! Он пришел!

Мгновение тишины, а потом отдаленный возглас и приглушенные тяжелые шаги.

– Уже? Что ж ты не сказала! Луис, выключи ради бога телевизор!

Последние гулкие шаги по ступенькам, и в кухню ворвалась Элис. Узкие штаны, серебристо-серая спортивная куртка на молнии и карамельные угги. В ушах сережки, как крошечные многоярусные люстры. Волосы рассыпаны по плечам.

– Пол! Спасибо, что выбрался!

Вся движение и свет. Стремительно подошла и отпихнула пса.

– Дэннис, фу! Не приставай к человеку! – Поцеловала меня в обе щеки. – Фиби, ты поблагодарила Пола за то, что он пришел?

– Угу.

– Ну, тогда сделаю чай! А вы пока поболтайте!

Мы с Фиби переглянулись. Оба явно считали, что уже достаточно поболтали. Под ложечкой похолодело от страха, что меня вот-вот выведут на чистую воду. Я скрыл смущение, с важным видом допекая Фиби расспросами о планах в журналистике, и толкнул короткую и значительно более искреннюю речь о закате газетной индустрии и конкуренции на рынке труда.

Элис вытерла руки о полотенце.

– Фиби хотела постажироваться после выпускных в школе. Да, Фиб?

– Да, хотела бы, – отозвалась та, все так же нарочито четко выговаривая слова. – Вы поможете?

– Постажироваться где?

– В журналах, например. Может, в «Нью стейтсмен», раз меня интересует политика. Или «Вог»… Мама сказала, у вас есть связи. Говорят, без них никуда…

– Я подумаю, – спокойно ответствовал я.

Она плотнее закуталась в кофту.

– Или на ТВ… Знаете кого-нибудь?

Я удивленно раскрыл глаза.

– Не то чтобы…

Ее телефон затрубил, как охотничий рог.

– Мам, можно я к Долли?

– Ладно, только в двенадцать чтобы как штык дома.

Фиби встала и бросила через плечо:

– До свидания. Спасибо.

В дырку на черных колготках проглядывала голубоватая, точно синяк, кожа.

– Не за что.

Элис поправила на стене большой коллаж в рамке. Черно-белые, цветные и коричневые фото: улыбки до ушей, смешные костюмы, отдых на экзотических курортах. Хвастливое свидетельство счастливой семейной жизни. В центре красовался пляжный снимок мужчины с карапузом на колене. Загорелые руки, летняя щетина, прищуренные от солнца глаза. Гарри. Красивый и мужественный. Запечатлен в центре своего мира лыжных курортов, яхт со шкиперами, шампанского, светловолосых голов и часов «Ролекс». Меня всю жизнь бесили такие, как он. Бесило, что у них все это есть. Я ощутил резкую вспышку зависти и обиды, которая тут же сменилась мыслью более приятной: Гарри мертв, а я жив и сижу в его кухне.

Элис отошла от фотографии и рассеянно прибиралась, словно забыв про меня. Сверху донесся какой-то грохот. Мальчишеский голос крикнул:

– Мам! Я ушел!

Она недовольно закатила глаза.

– Это который? – поинтересовался я.

– Луис. Фрэнк у приятеля. – Подошла к лестнице. – Куртку возьми, там дождь!

Тяжелые шаги. Хлопок входной двери.

– А про чай-то я забыла… – Элис посмотрела на часы. – Да ну его! Может, вина?

– Не откажусь.

Она достала из шкафчика бутылку мерло и открыла ее штопором, для удобства зажав между коленей, – вышло, кстати, даже сексуально.

– Кури, не стесняйся!

Протянула мне треснутое блюдце и распахнула окно над раковиной. Моросил дождь. От сигареты отказалась и сидела, едва заметно прикрывая от дыма нос и рот. Немного погодя Элис начала перебирать бумаги, рассеянно покусывая губу. Я спросил, что это. Оказалось, листовки для благотворительного ужина по сбору средств на кампанию «Найди Джесмин». Добавила высоким напряженным голосом, что в этом году исполняется десять лет и нужны деньги на «следующую фазу». Ивонн, мать Джесмин, приедет из Шеффилда, и надо, чтобы все прошло без сучка без задоринки.

Протянула листовку. С лицевой стороны на меня смотрела юная Джесмин с цветастой банданой на голове, прижимающая к щеке рыжего котенка. Рядом – рисунок взрослой Джесмин, как она могла бы выглядеть сейчас. Элис говорила, а я разглядывал. Симпатичная двадцатитрехлетняя девушка, высокий лоб, узкое лицо, голубые глаза и большой рот. Закралась крамольная мысль: не преувеличивают ли создатели таких реконструкций из сострадания миловидность пропавших?

Вслух я этого, разумеется, не сказал.

– Бедняжка!

Медленно кивнул, симулируя полное сострадания и скорби сердце.

Элис откинулась на стуле и сделала первый большой глоток. Изящно промокнула уголки губ.

Я поболтал вино, глядя, как оно завинчивается и опадает, точно складки пунцового бархата.

– Ты правда считаешь, что она жива?

Элис посмотрела на меня в упор.

– Да, я считаю, она жива.

Я порылся в памяти, собирая в кучу подробности.

– Но приятель матери… Они, кажется, ссорились?.. Полиция…