Мировая история

Большая часть знаний о массовом сознании, существовавшем в древние времена, пришли к нам через религию. В римской религии со всей очевидностью отразилась жизнь народа при Римской империи, но если рассуждать о ней с применением современных понятий, то легко впасть в заблуждение. Римская религия не имела никакого отношения к спасению отдельных душ или определению поведения индивидуума; прежде всего, она считалась общим делом. Она входила в понятие res publica и представляла сабой набор ритуалов, исполнение которых шло на пользу римского государства, а игнорирование – грозило неизбежной карой. Никакой касты жрецов, обособленных от остального народа, в Риме не существовало (разве что оставалась парочка пережитков в храмах, посвященных нескольким особым культам), а исполнение обязанности жрецов перепоручалось магистратам, должностные лица которых видели в исполнении священных ритуалов мощный рычаг общественного и политического воздействия на плебс. Никакого символа веры или догмы тогда тоже не существовало. От римлян требовалось разве что посещение предписанных служб и исполнение привычным способом ритуалов; для неимущего пролетария все ограничивалось тем, что по праздникам он ничего не делал.

Гражданские власти повсеместно отвечали за проведение обрядов, а также за содержание храмов в приличном состоянии. Надлежащее соблюдение обрядов имело мощное практическое предназначение: Тит Ливий сообщает о консуле, говорящем, что боги «смотрят доброжелательно на добросовестное соблюдение религиозных обрядов, которые принесли нашей стране ее нынешнее ведущее положение». Мужчины искренне считали, что мир Августа был pax deorum, то есть пророческим вознаграждением за надлежащее почитание богов, которое восстановил Август. Отчасти даже цинично Цицерон отметил, что боги нужны ради предотвращения первозданного Хаоса в обществе. Таким образом выражался практичный подход римлян к религии. В этом нет никакой неискренности или неверия; судить об отношении к религии римлян можно хотя бы по обращению за помощью к предсказателям, толковавшим предзнаменования, и потому, что они прислушивались к решениям прорицателей относительно важных политических действий. Но в понимании официальных культов ничего таинственного не наблюдалось, все было весьма приземленным.

По содержанию эти культы представляли собой смесь греческой мифологии, а также праздников и обрядов, восходящих к первобытной римской практике, и поэтому в них выпукло отразились традиции земледельцев. Одной из них, сохранившейся в прекрасных символах другой религии, была декабрьская вакханалия сатурналии, дошедшая до нас в виде празднования Рождества. Но религия, практиковавшаяся римлянами, одними только официальными обрядами не ограничивалась. Самой поразительной особенностью римского подхода к религии были ее эклектика и космополитизм. В Римской империи находилось место для всех без исключения разновидностей религиозных убеждений, при том условии, что их носители не нарушали общественный порядок и не мешали исполнению официальных ритуалов. В большинстве своем земледельцы повсеместно сохраняли безмерное суеверие к своим местным природным культам, горожане время от времени подвергались новым повальным увлечениям, и грамотное население проповедовало поклонение классическому пантеону греко-римских богов и вело народ к их официальному признанию. В каждом клане и семье, наконец, приносили жертвы своему собственному богу с исполнением соответствующих ритуалов в важные моменты человеческой жизни: при рождении ребенка, заключении брака, в случае недуга и смерти. При каждом доме сооружался свой алтарь, а на каждом углу улицы ставился свой идол.

При императоре Октавиане Августе предпринималась попытка возродить старую веру, подвергшуюся некоторому ослаблению более близким знакомством с эллинским Востоком, к которой несколько скептиков уже во II веке до н. э. отнеслись с недоверием. После Августа римские императоры всегда оставляли за собой пост pontifex maximus (верховного понтифика), политическое и религиозное первенство таким образом объединялось в одном лице. Так начиналось повышение роли и насаждение культа императора как такового. В этом отразился врожденный римский консерватизм, почитание римлянами традиций и привычек предков. Культ императора связал уважение к традиционным покровителям, умиротворение знакомых божеств или призыв к ним, а также поминовение великих мужей и событий с идеями божественного начала монархии, пришедшими с Востока, из Азии. Именно поэтому первые алтари соорудили в честь Рима или сената, а в скором времени их посвятили императору. Культ императора распространился на всю империю, хотя только в III веке н. э. такой порядок полностью признали в самом Риме. Такими сильными в столице оставались республиканские настроения. Но даже там вожди империи уже тянули в сторону возрождения официального благоговения, достойного культа императора.

С Востока пришло еще много полезного и не очень. Ко II веку н. э. отличить исконно римскую религиозную традицию от завезенных в империю иноземных верований стало практически невозможно. Римский пантеон, как и греческий, полностью растворился в почти неразличимой массе верований и культов, слившись неуловимо по шкале опыта, простирающейся от абсолютной магии до философского единобожия, внедренного в народное сознание носителями философской системы стоиков. Представители интеллектуального и религиозного мира империи проявляли всеядность, доверчивость и крайнюю иррациональность. Тут главное не обольщаться внешней практичностью римского ума; практичные люди часто оказываются людьми суеверными. Греческое наследие тоже не подверглось полному рациональному осознанию; в I веке до н. э. греческие философы воспринимались как мужчины вдохновленные, святые люди, мистическое учение которых охотно осваивалось по их трудам, и даже греческая цивилизация всегда покоилась на широкой основе народного суеверия и местной культовой практики. Племенные боги встречались всюду на территории римского мира.

Все это в значительной мере сводится к прагматической критике древнего римского уклада. В него явно больше не помещалась городская цивилизация, сколь бы численно ни преобладали земледельцы, опиравшиеся на него. Многие традиционные праздники были пасторальными или сельскохозяйственными по происхождению, но иногда забывалось даже божество, которому они посвящались. Городские жители, обитавшие во все более усложнявшемся мире, постепенно приходили к потребности в чем-то большем, чем простая набожность. Люди отчаянно хватались за все, что могло придать значение их миру и некоторую степень управления им. Это шло на пользу древним суевериям и новым повальным увлечениям. Доказательства можно рассмотреть в привлекательности для римлян египетских богов, поклонение которым охватило всю империю, так как их покровительство облегчало путешествия и общение (их даже опекал император Луций Септимий Север). Цивилизованный мир достиг большей сложности и единства, чем любой из предыдущих миров, к тому же он отличался все большей религиозностью и практически безграничной пытливостью. Говорят, что один из последних великих проповедников языческой старины Аполлоний Тианский жил с брахманами Индии и учился у них. Люди искали новых спасителей задолго до того, как его обнаружили в I веке н. э.

Еще одним признаком восточного влияния можно назвать популяризацию мистерий в виде культов, основанных на общении носителей конкретных добродетелей и сил с посвященными людьми через тайные обряды. Одним из наиболее известных был жертвенный культ незначительного зороастрийского божества Митры, особо почитаемого легионерами. Практически во всех мистериях отмечается нетерпимость поклонников к гнету материального мира, предельное недовольство им и страх перед смертью (и возможное обещание жизни после нее). В этом кроется их способность дать психологическое удовлетворение, больше не получаемое от старых богов и никогда на самом деле не обещавшееся официальным культом. Они притягивали к себе индивидуумов; они обладали привлекательностью, позже увлекшей людей в христианскую веру, которая в самом начале часто виделась в большой степени новым таинственным культом.

Римское правление устраивало далеко не всех подданных Римской империи, и даже жителей самой Италии. Уже к 73 году до н. э., в период беспорядочной последней эпохи республики, на разгром крупного восстания рабов потребовалось три года, на протяжении которых велась военная кампания, после чего 6 тысяч мятежников распяли на крестах, установленных вдоль дорог от Рима до южных рубежей. В провинциях вспыхивали бунты местного масштаба, и их причиной всегда могли служить проявления жестокого или несправедливого правления местных властей. Таким было известное восстание Боудикки в Британии или чуть раньше великое паннонское восстание при императоре Августе. Иногда корни такого рода бедствий лежали в местных традициях независимости прошлого, таковые имели место в Александрии, где мятежи случались весьма часто. В одном особом случае, когда дело касалось евреев, затрагивались темы, мало чем отличающиеся от мотивов более позднего национализма. Выдающаяся летопись еврейского неповиновения и сопротивления возвращает нас во времена до римского правления, к 170 году до н. э., когда они оказывали непримиримое сопротивление методам «вестернизации» эллинских царств, правители которых предвосхитили политику, позже проводившуюся Римом. Внедрение культа императора только усугубило все дело. Даже те евреи, которые не возражали против действий римских сборщиков налогов, так как считали, что кесарю следует воздавать кесарево, рассматривали как факт богохульства подношение жертвы к его алтарю. В 66 году н. э. настало время великого восстания; мятежами отметились периоды правления Траяна и Адриана. Еврейские общины походили на пороховые бочонки; их щепетильность служит объяснением нежелания прокуратора Иудеи около 30 года н. э. решительно настаивать на строгом соблюдении законных прав одного приговоренного человека, когда еврейские вожди потребовали его казнить.

Существование империи поддерживалось за счет налоговых поступлений. В спокойные времена налоги, когда их вполне хватало на оплату администрации и поддержание общественного порядка, большой обузой не казались. Но вызывали гнев населения, когда время от времени поборы увеличивали за счет натуральных сборов, реквизиций и принудительных работ. В течение долгого времени их изымали из процветающей и растущей системы хозяйствования. Дело даже не в таких удачных приобретениях императора, как золотые рудники Дакии. Рост в торговом обращении и стимул в виде появления новых рынков больших приграничных лагерных стоянок войск также способствовал появлению новых отраслей и поставщиков товаров. Огромное число винных кувшинов, обнаруженных археологами, – всего лишь признак оживленной торговли продовольствием, текстилем, специями, от которых осталось гораздо меньше следов. При всем этом хозяйственной основой империи всегда служило земледелие. По современным стандартам римское земледелие не было богатым, так как его техническое оснащение оставалось примитивным; ни один римский фермер никогда не видел ветряную мельницу, а водяные мельницы были все еще большой редкостью, когда на Западе с империей было покончено. При всей ее идеализации сельская жизнь была суровым и трудоемким делом. Поэтому для нее большую важность представлял Pax Romana: римский мир означал, что налоги можно было собирать с небольшого произведенного излишка, а землю нельзя было губить.

В крайнем случае, практически все, как нам представляется, возвращается к армии, от которой зависел римский мир. Тем не менее она служила инструментом, который изменился за шесть с лишним веков точно так же, как само римское государство. Римское общество и культура всегда были военизированными, однако инструменты прежнего милитаризма изменились. Со времен Августа римская армия была регулярными, постоянного состава вооруженными силами, официально отсутствовала всеобщая воинская повинность мужского населения. Рядовой легионер служил 20 лет в регулярном войске, 4 года в запасе, и со временем все большее их число набиралось в провинциях. Как бы удивительно это ни казалось с учетом доброй славы римской дисциплины, добровольцев, по всей видимости, вполне хватало, так как с потенциальных новобранцев истребовались рекомендательные письма и заверения покровителей. После поражения в Германии в 9 году н. э. вдоль границ обычно размещалось 28 легионов общей численностью около 160 тысяч человек. Они составляли стержень армии, в которой насчитывалось еще столько же человек, служивших в коннице, вспомогательных и других родах войск. Легионами продолжали командовать сенаторы (кроме Египта), и главным вопросом политики в самой столице оставался все еще доступ к возможностям, которые давали эти легионы. Так получалось, а это становилось все яснее по мере прохождения веков, что именно в лагерях легионов находился ключ к империи, хотя преторианская гвардия в Риме иногда оспаривала их право избирать нового императора. Все же военные представляли собой всего лишь одну силу, определявшую ход истории Римской империи. Не меньшую роль играла в ней горстка мужчин, бывших последователями и учениками человека, которого прокуратор Иудеи передал стражникам для распятия на кресте.

5

Христианство и его движение на запад

Мало кто из любезных читателей настоящей книги мог слышать об Авгаре, а еще меньше о его царстве Осроены на востоке Сирии; тем не менее этот малоизвестный и затерявшийся в глубине веков монарх издавна считался первым христианским царем. На самом деле повесть о его обращении в христианство остается легендой (ведь он почил в бозе в 68 году до н. э.); скорее всего, правил Осроенами его потомок Авгарь IX, когда это царство стало христианским в конце II века н. э. Обращение в христианство могло даже не коснуться самого царя, но это совершенно не беспокоило агиографов или составителей житий святых. Они поставили Авгаря и его набатийско-арабское царство во главе длинной и великой традиции; в конце-то концов, она должна была включить фактически всю историю монархии в Европе. Оттуда она должна была распространить свое влияние на правителей в других частях света.

Все эти монархи будут вести себя по-разному, так как они видели себя христианами, и тем не менее важно отметить то, что в этом состояла всего лишь крошечная часть различий, внесенных христианством в историю человечества. Фактически до прихода индустриального общества христианство представляется одним из немногих достойных нашего внимания исторических явлений, созидательная сила и роль в формировании нашего мира которого сопоставимы с великими детерминантами предыстории. Христианство сложилось внутри канонического мира Римской империи, сплавившись в конце с ее непременными атрибутами и распространившись посредством его общественных и интеллектуальных структур, чтобы стать самым важным нашим наследием данной цивилизации. Часто маскируемое или затушевываемое его влияние распространяется вглубь стран, сформированных христианами; практически случайно христианство послужило нравственным лекалом для Европы. Этот и остальные континенты представляются тем, чем являются сейчас, потому что горстка евреев видела, как распяли их учителя и наставника, а также поверила в его воскрешение из мертвых.

Еврейство христианства считается фактором основополагающим, и оно могло послужить ему спасением (выражаясь мирским языком), так как шансов на историческое выживание, оставим в стороне вселенские достижения, у малочисленной секты, почитавшей святого человека, в Римской восточной империи практически не было. Матрицей и защитной средой в течение долгого времени, а также источником самых основательных христианских идей служил иудаизм. В свою очередь, еврейские идеи и мифы подверглись обобщению через христианство, чтобы превратиться в движущие силы мира. В основе всего этого лежали еврейские представления о том, что история являла собой чудесно обретенное многозначительное повествование, космическую драму, представленную единым всемогущим Богом для избранного им народа. Через Его завет этому народу можно обрести руководство к правильному поступку, и все зависит от приверженности Его закону. Нарушение закона всегда влекло кару, как ту, что постигла весь народ в пустынях Синая и в водах Вавилона. В следовании ему лежит обещание спасения для всей общины. Эта великая драма дала вдохновение автору еврейского исторического писания, в котором евреи Римской империи увидели образец, который придал смысл их жизни.

Такой мифологический образец имел глубокие корни в еврейском историческом опыте, который после великих дней Соломона представляется совсем не сладким и к тому же воспитывает в еврейском народе устойчивое недоверие к иноземцу и железную волю к жизни. В жизни этого замечательного народа можно вспомнить много замечательных моментов, среди них сам факт его продолжающегося существования. Вавилонское пленение, начавшееся в 587 году до н. э., когда вавилонские завоеватели увели с собой многих евреев после разрушения иерусалимского Храма, было последним решающим событием в формировании их национального самосознания, завершившемся задолго до нынешних времен. Через это самосознание выкристаллизовалось еврейское видение истории. Вавилонские пленники слышали предсказания таких пророков, как Иезекииль, о Новом Завете; жителей Иудеи наказали за их грехи изгнанием и разрушением иерусалимского Храма, а теперь Бог снова повернется лицом к Иуде, и евреи опять вернутся в Иерусалим, отпущенные из Вавилона, как колено Израилево отпустили из Ура и из Египта. Иерусалимский Храм предстоит восстановить. Вероятно, это было нужно только меньшинству евреев, находившихся в вавилонском плену, но меньшинство было значительным, и к нему принадлежала религиозная и управленческая элита Иудеи, если судить по тем (опять же предположительному меньшинству), кто при появлении возможности это сделать вернулись в Иерусалим. В пророчестве им дано название «спасительный остаток».

Прежде чем это произошло, жизнь находившихся в плену евреев поменялась, зато укрепились еврейские воззрения. Ученые разделились во мнении по поводу того, имели ли место более важные события среди изгнанников или среди евреев, которых оставили в Иудее оплакивать все, что с ними случилось. Так или иначе, еврейская религиозная жизнь тем не менее претерпела глубокие сдвиги. Самое серьезное изменение состояло во внедрении чтения Священного Писания как центральный акт поклонения иудаизму. В то время как для завершения формирования Ветхого Завета в его нынешнем виде оставалось еще три или четыре сотни лет, составление первых пяти томов, или «Пятикнижия», традиционно приписываемое Моисею, удалось практически закончить вскоре после возвращения евреев из вавилонского плена. В них содержалось обещание по поводу будущего и руководство к его достижению посредством следования Закону Божьему с учетом новых подробностей и единства. Свою роль сыграл фактор медленной работы толкователей и писцов, которые должны были выверить и объяснить текст священных книг. В какой-то момент из их еженедельных встреч должны были вырасти одновременно такой непременный атрибут, как синагоги, а также освобождение религии от места отправления культа и обряда. Однако евреи упорно и долго продолжали тосковать по восстановлению иерусалимского Храма. Отправлением еврейской веры можно было заниматься везде, где для евреев имеется возможность собраться вместе, чтобы почитать Священное Писание; им была уготована роль первых народов по Священному Писанию, а христиане и мусульмане должны были следовать за ними. По этому писанию образ Бога представлялся более абстрактным и общим достоянием.

Притом что иудаизм можно отделить от культа Храма, некоторые пророки видели искупление и очищение, которые могли предшествовать прикосновению к тому, что в наше время считается законами Моисеевыми. Самоизоляция евреев приобрела большее значение и с особенной очевидностью проявилась в городах в ходе очищения еврейских общин, когда потребовалось, чтобы все евреи, женатые на язычницах (и таких могло быть много), с ними развелись.

Все это началось после разгрома персами Вавилона. В 539 году до н. э. часть евреев воспользовалась представившейся возможностью и возвратилась в Иерусалим. Иерусалимский Храм восстанавливали в течение следующих 25 лет, и Иудейское царство стало при персидском правлении своего рода теократической сатрапией. В V веке, когда Египет восстал против персидского владычества, Иудея служила стратегически деликатным районом, ею правили аккуратно с помощью местной иерейской аристократии. Тем самым до римских времен здесь существовала политическая нация еврейского свойства.

С окончанием персидского правления новые проблемы возникли после прихода наследников Александра Македонского. Пережив власть Птолемеев, евреи перешли в подчинение Селевкидам. Общественное поведение и представления высших сословий Иудеи подверглись эллинизации; в результате углубилось разделение общества по признаку состоятельности, более острыми стали различия между горожанами и селянами. К тому же произошло отторжение жреческой семьи от народа, который остался преданным приверженцем традиции Закона Божьего и Пророков, как это проповедовалось в синагогах. Вспыхнуло великое восстание маккавеев (168–164 гг. до н. э.) против царя Селевкидов эллинской Сирии Антиоха IV, а также культурной «вестернизации», одобренной священниками, но отвергнутой массами. Антиох, недовольный еврейской изолированностью и отказом от предлагаемого евреям примера эллинской цивилизации, вмешался в порядок исполнения еврейских обрядов и осквернил иерусалимский Храм тем, что решил превратить его в храм олимпийского бога Зевса. Быть может, однако, он всего лишь хотел открыть храмовый комплекс для всех прихожан, что считалось обычным для любого храма в эллинском городе. После подавления этого восстания, давшегося с большим трудом (а партизанская война продолжалась еще очень долго), селевкидские цари стали проводить более мягкую, примиренческую политику. Многих евреев она не устроила, и в 142 году до н. э. они смогли воспользоваться благоприятным для них стечением обстоятельств, чтобы добиться независимости, которой пользовались на протяжении без малого 80 лет. Затем в 63 году до н. э. Помпей навязал римское правление, и тогда последнее независимое еврейское государство на Ближнем Востоке исчезло почти на две тысячи лет.

Независимость для евреев оказалась не слишком успешной. Сменявшие друг друга цари избирались из кланов священников, и своими нововведениями и своеволием никак не могли навести должный порядок. Они и священники, безропотно соглашавшиеся с их политикой, возмущали оппозицию. Их власти угрожали представители новой, более последовательной школы толкователей Закона Божьего, жестко придерживавшиеся его положений, а не культа Дома Господня как стержня иудаизма, и давали ему новую и испытующе строгую интерпретацию. Их называли фарисеями, представлявшими реформистскую ветвь. Они снова и снова выражали свои воззрения в еврейских общинах и указывали на опасность ползучей эллинизации. К тому же они мирились с прозелитизмом среди неевреев, распространяя веру в восстановление из мертвых и божественный Страшный суд; в их позиции уживался дуализм национальных и общечеловеческих устремлений. Они навязывали всем суть еврейского единобожия.

Большая часть всех этих изменений происходила в Иудее, представлявшей собой крошечный район когда-то великого царства Давида; во времена Августов там проживало меньше евреев, чем в остальной империи. Начиная с VII века до н. э. они расселились по всему цивилизованному миру. В армиях Египта, Александра Македонского и Селевкидов существовали свои еврейские полки. Остальные осели за границей, где занимались торговлей. Одна из крупнейших еврейских колоний образовалась в Александрии, куда евреи переезжали приблизительно с 300-х годов до н. э. Александрийские евреи говорили по-гречески; там впервые на греческий язык перевели Ветхий Завет, а когда родился Иисус, в этом городе могло насчитываться больше евреев, чем в Иерусалиме. В Риме жили еще 50 тысяч или около того евреев. Такие скопления евреев служили расширению возможностей обращения в свою веру приверженцев иных верований, а тем самым еще и повышению опасности разногласий между общинами.

Евреи многое предложили народам мира, где традиционные культы постепенно приходили в упадок. Препятствиями для них служило обрезание мальчиков и ограничения в рационе питания, но для новообращенных их многократно перевешивала привлекательность величайшей подробности кодекса поведения, форма религии, не зависящей от храмов, алтарей или духовенства, служащего для отправления религиозных обрядов, и, прежде всего, обещание спасения души. Один из великих библейских пророков Исаия, почти наверняка переживший вавилонское пленение, уже объявил послание, несущее свет язычникам, и многие из них увидели этот свет задолго до христиан, которые должны были придать ему новый смысл. Прозелиты (новообращенные) могли отождествить себя с избранным Богом народом в их великом деле, послужившем вдохновением для авторов великого еврейского исторического писания, единственного достижения в данной сфере, заслуживающего сравнения с изобретением греками научной истории и того, что придало значение трагедиям мира. В своей истории евреи увидели пример, на фоне которого они прошли очищение огнем Судного дня. Основообразующий вклад евреев в христианство будет состоять в ощущении народа порознь, видении вещей по отдельности, а не мира в целом; христианам предстояло продолжить развитие представления об искуплении грехов человечества. Происхождение обоих мифов коренится глубоко в еврейском историческом опыте и в удивительном, хотя очевидном факте выживания данного народа.

Крупные сообщества евреев и еврейских прозелитов служили важными общественными факторами политики римских губернаторов, так как выделялись из общей массы подданных не только размером, но и неуступчивой обособленностью. Археологические свидетельства того, что синагоги представляли собой отдельные строения особого назначения, появляются уже после надежного перехода к христианской эпохе, однако еврейские кварталы в городах выделялись на общем фоне, так как их обитатели селились вокруг собственных синагог и зданий судов, действовавших по нормам статутного и общего права. Притом что обращение в христианскую веру приобрело широкое распространение и еврейская вера пришлась по душе даже некоторой части римлян, следует отметить в самом Риме первые признаки общественной неприязни к евреям. Массовые беспорядки были частым явлением в Александрии, причем они легко перекидывались на другие города Ближнего Востока. Еврейские волнения вызывали недоверие к этому народу со стороны властей и (по крайней мере, в Риме) к расселению еврейских общин.

Сама Иудея считалась особенно опасной областью, и такое отношение подпитывалось религиозным брожением последних полутора веков до н. э. В 37 году до н. э. царем Иудеи через сенат назначили еврея Ирода Великого. Этот монарх популярностью в народе не пользовался. Разумеется, народ чувствовал отвращение к любому правителю, назначенному из Рима, и правителю, стремившемуся по понятным причинам к сохранению дружбы с Римом. Ирод, однако, заслужил особую неприязнь евреев эллинским образом жизни при своем дворе (хотя и старался демонстрировать преданность иудаизму) и обременительными налогами, ставки по которым поднял, а поступления тратил на грандиозное строительство. Даже если бы не случилось легендарного избиения младенцев и ему не досталось места в христианской демонологии, Ироду все равно не нашлось добрых отзывов в исторических анналах. С его кончиной в 4 году до н. э. царство разделили между тремя его сыновьями. Такая мера себя не оправдала, и в 6 году н. э. Иудею передали в состав римской провинции Сирии, которой управлял наместник из Кесарии. В 26 году н. э. прокуратором был назначен Понтий Пилат, в обязанности которого входил сбор налогов и фактическое исполнение полномочий губернатора. Данную хлопотную и обременительную должность он занимал в течение 10 лет.

Ему пришлось управлять данной неспокойной провинцией в неблагоприятный период ее истории. Волнения без малого двух столетий тогда достигли своего кульминационного момента. Евреи пребывали в натянутых отношениях со своими соседями самаритянами и негодовали по поводу притока сирийских греков, особенно заметного в приморских городах. Они ненавидели римлян, как последних своих завоевателей в длинной их череде, и также из-за требований вносить подати; сборщики налогов – «публиканы» из Нового Завета – не пользовались популярностью не только из-за того, что брали чужое, но и потому, что брали ради иноземного господина. Но беда состояла к тому же в мучительном расколе между самими евреями. Великие религиозные праздники часто отмечались кровопролитием и беспорядками. Между фарисеями, например, и саддукеями, представляющими бюрократию аристократической касты жрецов, вообще существовал непримиримый антагонизм. Представители остальных сект отвергали и тех и других. Об одной из самых интересных этих сект нам стало известно только в последние годы, когда посчастливилось обнаружить и расшифровать Свитки Мертвого моря (Кумранские рукописи), из которых прояснилось, что их представители обещали своим сторонникам очень многое из того, что предлагалось ранними христианами. Они ждали окончательного избавления, которое должно было наступить после апостазии (впадения в ересь) Иудеи, и тогда поступит сообщение о пришествии Мессии. Евреи, соблазненные таким учением, искали письмена Пророков с описанием провозвестников таких событий. Другие искали путь чуть прямее. Зилоты обратились к националистическому движению сопротивления, ведущему их к цели.

В условиях как раз такой наэлектризованной атмосферы приблизительно в 6 году до н. э. родился Иисус. Он пришел в мир, где тысячи его соотечественников ждали прибытия Мессии, или вождя, способного повести их к военной или символической победе, открывающей последние и величайшие дни Иерусалима. Очевидность фактов его жизни содержится в летописях, помещенных в Евангелиях после его смерти, они увековечены в утверждениях и традициях, которые ранняя церковь обосновала свидетельствами тех, кто непосредственно знал Иисуса. Евангелия сами по себе не могут служить достаточными доказательствами пришествия на землю Мессии, однако содержащиеся в них несоответствия не стоит преувеличивать. Их написали с совершенно очевидным намерением показать сверхъестественную власть Иисуса и утверждения через фактические события его жизни справедливости пророчеств тех, кто давно обещал пришествие Спасителя. Такое заинтересованное и агиографическое (житийное) происхождение Христа требует абсолютного доверия ко всем приведенным в Евангелиях фактам; многие из них обладают врожденным правдоподобием в том, что в них отразились черты, ожидавшиеся от еврейского религиозного вождя того периода истории. Не стоит их отвергать с порога; ведь люди подчас приводят гораздо более неадекватные доказательства существования субъектов. Трудно привести какие-либо основания для применения более строгих или жестких канонов приемлемости к ранним христианским анналам, чем, скажем, к свидетельствам Гомера, когда тот освещает жизнь Микен. Как бы там ни было, подтверждающие доказательства фактов, приведенных в Евангелиях, найти в других анналах удается с большим трудом.

Из них складывается такая картина, что Иисус как человек принадлежал к скромной, хотя и не нищей семье с претензией на наличие царской крови. Такого рода претензии его враги, несомненно, отрицали бы, не находись в них некие основания. Галилея, где вырос Иисус, представляла собой своеобразную пограничную область для иудаизма, где носители этой веры чаще всего соприкасались с сирийскими греками, что часто вызывало раздражение религиозных рецепторов. Там по соседству вел свои проповеди человек по имени пророк Иоанн, к которому стекались толпы народа до тех пор, пока его не схватили по приказу тетрарха Галилеи и не обезглавили. Ученые пытаются связать Иоанна Крестителя с общиной Кумран, после которой остались Свитки Мертвого моря; хотя он представляется отшельником, человеком весьма самодостаточным, наставником, бравшим пример с великих Волхвов. Один из евангелистов утверждает, будто он приходился Иисусу двоюродным братом; такое близкое родство вполне возможно, но не настолько, насколько важным представляется единство авторов всех вариантов Евангелия по поводу того, что Иоанн крестил Иисуса. Точно так же он окрестил бесчисленное множество народа, обратившегося к нему из страха перед наступлением Судного дня. К тому же сказано, что он в Иисусе признал наставника, равного себе и даже выше: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?»

Иисус знал о своем предназначении праведника; его учение и свидетельства его святости, проявившейся в чудесах, в скором времени убедили множество народа следовать за ним в Иерусалим. Его триумфальное вхождение в священный город было основано на их самопроизвольных чувствах. Они пошли за ним, как следовали за другими великими наставниками в надежде на Мессию, который должен был прийти к ним. Конец ему грозило положить обвинение в богохульстве, вынесенное еврейским судом, и либерализация буквы римского закона Пилатом, попытавшимся предотвратить новые проблемы в жестоком городе. Иисус не был римским гражданином, и для таких мужчин в качестве высшей меры наказания назначалось распятие на кресте после бичевания. Надпись на кресте, к которому прибили Христа, звучала так: «Иисус Назарей, Царь Иудейский»; таким манером римский прокуратор Иудеи выразил свою политическую иронию, а чтобы ее значение не прошло незамеченным, надпись нанесли на трех языках: латинском, греческом и иврите. Событие это можно отнести к 33 году н. э., хотя называют также 29 и 30 год н. э. Вскоре после смерти Иисуса его ученики поверили в то, что он воскрес из мертвых, что они видели его и его вознесение на Небеса и что получили божественный дар его власти в Пятидесятницу, которая поддержит их самих и их сторонников до самого Судного дня. Они к тому же верили, что этот день скоро наступит, и тогда Иисус вернется в качестве судьи, сидящего по правую руку от Бога. Все это говорится нам в Евангелиях.

Если первые христиане именно это видели в Иисусе Христе (в переводе с греческого «Помазанник»), к тому же в его учении можно выделить прочие элементы, имеющие намного более широкое применение. Известные религиозные представления Иисуса вполне укладываются в рамки традиции; все, что он назвал, включало службу в еврейском Храме, соблюдение традиционных церковных праздников и угощений наряду с вознесением личной молитвы. В таком истинном смысле он жил и умер евреем. Его учение тем не менее сосредоточено было на раскаянии и избавлении от греха, причем на избавлении от греха, обещанном всем народам, а не только евреям. Определенное место в учении Иисуса отводилось воздаянию за дела свои (в этом фарисеи с ним соглашались); поразительно, что львиная доля наиболее ужасающих вещей, перечисленных в Новом Завете, приписана как раз ему. Главная задача человека состояла в беспрекословном следовании Закону Божьему. Но этого было недостаточно; кроме соблюдения Закона предусматривался долг раскаяния и возмещение ущерба в случае неблаговидного поступка вплоть до самопожертвования. Руководством к пристойным действиям служил закон любви. Иисус решительно отвергал саму роль политического лидера. Политическим молинизмом (пассивностью) обозначили одно из значений, позже обнаруженных в изречении, которое считалось двусмысленным: «Царство Мое не от мира сего…»

Все-таки многие рассчитывали на то, что Спаситель возьмет на себя роль политического лидера. Другие люди ждали вождя для борьбы против еврейского духовного истеблишмента, и тем самым они представляли потенциальную опасность для устоявшегося общественного порядка, даже если нацеливались только на духовное очищение и исправление. Понятно, что Иисус дома Давидова в глазах властей неизбежно стал опасным человеком. Одним из его учеников был Симон Кананит (Зилот), считавшийся беспокойным соратником, так как принадлежал к экстремистской секте. Во многих своих проповедях Иисус поощрял чувства против господствовавших тогда саддукеев и фарисеев, и те в свою очередь старались выискивать в его высказываниях любой намек на недовольство римским правлением, который можно было вменить Иисусу в вину.

Такие факты служат основанием для уничтожения Иисуса и разочарования в нем народа, однако они не объясняют причин живучести его учения. Он пришелся по душе не только разочарованным в политике властей евреям, но и тем евреям, которые чувствовали, что Закон Божий больше не служит в полной мере руководством к действию, а также неевреям, которые пусть даже могли рассчитывать на второразрядное гражданство Израиля в качестве прозелитов, хотели некие надежные гарантии милости Божьей в день Страшного суда. К Иисусу, кроме того, тянулись нищие и обездоленные; таких было много в обществе, разделенном по имущественному признаку на сказочно богатых и невероятно бедных граждан, причем оказавшимся на обочине жизни рассчитывать на милосердие не приходилось. Они стали носителями некоторых обращений и представлений, которые в конечном счете должны были принести поразительный урожай. Однако при всей их относительной эффективности при собственной жизни Иисуса они как бы скончались вместе с ним. К моменту гибели Иисуса его последователи составляли всего лишь крошечную еврейскую секту среди многих подобных сект. Зато они верили в то, что с ними случилось единственное в своем роде событие. Они поверили в то, что Христос воскрес из мертвых, что они видели его и что он предложил им и тем, кто спасся через его крещение, точно такое же преодоление смерти и личную вечную жизнь после Суда Божьего. Обобщение этого послания и его представление всему цивилизованному миру было совершено через 50 лет после смерти Иисуса.

В силу своих убеждений ученики Иисуса остались в Иерусалиме, служившем тогда центром паломничества евреев из всех уголков Ближнего Востока и поэтому ставшем средоточием нового вероучения. Два ученика Иисуса Христа – Петр и брат Иисуса Иаков – возглавляли крошечную группу сторонников, ожидавших неизбежного возвращения Спасителя. Они готовились к данному событию через покаяние в грехах и служение Богу в Храме. Они последовательно придерживались настроений своих единоверцев евреев, отличились разве что обрядом крещения. Однако остальные евреи видели в них опасность; их коренное отличие от грекофонных евреев происхождением из-за пределов Иудеи вызвало сомнения в полномочиях священнослужителей. Первого мученика из их группы по имени Стефан (причислен к лику святых) забили камнями евреи по приговору суда Синедриона. Одним из очевидцев данного трагического события оказался фарисей из Тарсийского колена Веньямина по имени Павел. Возможно, случилось так, что как эллинизированный еврей разбредшегося по миру народа он особенно остро чувствовал потребность в правоверии. Он гордился своим происхождением. К тому же ему принадлежит величайшая заслуга в формировании христианской веры после самого Иисуса.

Неким непостижимым образом изменилось воззрение Павла. Из гонителей последователей Христа он стал одним из них: такая метаморфоза могла случиться после его пребывания в пустынях Восточной Палестины, где Павел предавался размышлениям и созерцаниям. Затем в 47 году н. э. (быть может, раньше – датирование жизни и путешествий Павла представляется сомнительным) он предпринял ряд апостольских путешествий, в ходе которых посетил все Восточное Средиземноморье. В 49 году н. э. участники Апостольского собора в Иерусалиме приняли важное решение отправить его в качестве миссионера к язычникам, которым позволят не подвергаться обрезанию, считавшемуся важнейшим актом приобщения к еврейскому вероисповеданию; неясно, кто отвечает за принятие такого решения: Павел, участники собора или все вместе. В Малой Азии уже тогда возникли небольшие общины евреев, придерживавшихся нового учения, занесенного паломниками. Теперь усилиями Павла началось их великое объединение и сплочение. Особое внимание он уделял новообращенным в иудаизм язычникам, которым мог проповедовать на греческом языке и кому теперь предложили статус полноправных жителей Израиля через подчинение Новому Завету.

Вероучение, которому посвятил свою жизнь Павел, можно назвать новым. Он отрицал Закон Божий (чего никогда не делал Иисус) и стремился примирить фактически еврейские представления, лежащие в основе учения Иисуса, с понятийным миром греческого языка. Он продолжал делать упор на неотвратимости наступления конца всего, но предлагал всем нациям шанс понимания через Христа загадок мироздания и, прежде всего, отношений видимых и невидимых вещей, духа и плоти, а также верховенства первого над вторым. В этом процессе Иисус превратился в нечто большее, чем избавителя человечества, преодолевшего смерть, и служил воплощением самого Бога – и это должно было разрушить шаблон еврейских представлений, внутри которых родилось его вероучение. Внутри еврейства для таких представлений прочного места не нашлось, и христианство теперь вытеснили из Храма. Первым из многих новых его мест отдохновения, которые пришлось искать на протяжении многих веков, оказался интеллектуальный мир Греции. Из-за данного изменения пришлось возводить колоссальную теоретическую конструкцию.

Из Деяний святых апостолов можно почерпнуть многочисленные свидетельства большого шума, который такое учение сподобилось произвести, а также интеллектуальной терпимости римской администрации, когда дело не касалось нарушения общественного порядка. Но нарушения случались часто. В 59 году н. э. римлянам пришлось спасать Павла от возмущенных евреев в Иерусалиме. Когда в следующем году его подвергли судебному преследованию, он обратился к императору в качестве римского гражданина и отправился в Рим, причем вполне удачно туда прибыл. С того времени следы его в истории теряются; возможно, он погиб во время преследований Нероном в 67 году н. э.

На протяжении первой эпохи христианских миссий вероучение Иисуса распространилось по всему цивилизованному миру, пустив корни повсеместно, и в первую очередь в еврейских общинах. Появившиеся церкви в административном отношении совершенно не зависели друг от друга, хотя за общиной Иерусалима признавалось закономерное главенство. Там можно было отыскать тех, кто видел возвысившегося Христа, и их преемников. Единственные связи между церквями, кроме их веры, заключались в организационной сфере крещения, признании в новом Израиле и обрядовой практике евхаристии (благодарения), таинства, которое было установлено самим Иисусом во время тайной вечери с учениками перед лишением свободы. Евхаристия, или Святое Причастие, остается главнейшим, признаваемым всеми христианскими вероисповедованиями, обрядом по сей день.

Настоятели местных церквей осуществляли самостоятельные полномочия, но при этом далеко не заходили. В конце-то концов, их обязанности ограничивались вынесением решений по делам местной христианской общины. Между тем христиане ждали Второго пришествия Христа. Былого влияния Иерусалим лишился после 70 года н. э., когда римляне разграбили город, а многие тамошние христиане разбежались; после этого времени у христианства в пределах Иудеи уже не осталось прежней жизненной энергии. К началу II века христианские общины за пределами Палестины стали многочисленнее, роль их повысилась, и в них уже развилась иерархия чиновников, призванных управлять их делами. Тогда же определились три более поздних церковных чина: епископы, пресвитеры (старейшины) и диаконы. Их жреческие функции на данном этапе были минимальными, а главную роль они играли в административных и управленческих делах.

Реакция римских властей на повышение авторитета новой христианской общины выглядела по большому счету предсказуемой; их главный принцип состоял в том, что в отсутствие какой-либо конкретной причины для вмешательства к новым культам относились терпимо, если они не побуждали к непочтительности по отношению к империи или неповиновению правителю. Сначала возникла опасность того, что христиан могут отождествить с другими евреями в ходе активной римской реакции на еврейские националистические движения, достигшие высшей точки в многочисленных кровавых столкновениях, но собственная политическая пассивность и провозглашенная враждебность к ним со стороны остальных спасли их. В самой Галилее в 6 году н. э. шло восстание (возможно, память о нем повлияла на отношение Пилата к знаменитому делу галилеянина, среди учеников которого был Зилот), но настоящее отличие от еврейского национализма проявилось в великом еврейском мятеже 66 года н. э. Он считается самым важным во всей истории еврейства под правлением Римской империи, когда экстремисты захватили власть в Иудее и взяли Иерусалим.

Еврейский историк Иосиф Флавий описывает жестокую борьбу, развязанную после заключительного штурма иерусалимского Храма, где находился главный очаг сопротивления евреев, и пожар в нем, когда римляне одержали победу. Перед решающим штурмом несчастные жители Иерусалима в борьбе за выживание от голода дошли до людоедства. Археологи не так давно обнаружили в Масаде, расположенном вблизи Иерусалима, возможное место последнего стояния евреев перед сдачей римлянам в 73 году н. э.

Беспокойные времена на этом для евреев не закончились, но поворотный момент все-таки наступил. Крайние элементы еврейского националистического движения былой поддержкой населения больше никогда не пользовались, и доверие к ним пошло на убыль. Формальным признаком принадлежности к еврейству теперь, как никогда раньше, считалась приверженность Закону Божьему, а еврейские ученые и наставники (после этого периода времени их все чаще стали называть «раввинами») продолжили разворачивать его значение в центрах обучения, находившихся уже не в Иерусалиме, все еще терзаемом мятежом евреев. Похоже, благодаря их достойному поведению все-таки удалось спасти этих евреев от разгона по диаспорам. Позже беспорядки никогда не играли такой важной роли, как в случае с великим еврейским восстанием, хотя в 117 году н. э. массовые еврейские беспорядки в Киренаике переросли в полномасштабную вооруженную схватку, а в 132 году последний «мессия» Симон Бар-Козива (Бар-Кохба) поднял свой народ на еще одно восстание в Иудее. Но евреи сохранили свой особый статус, причем закон у них остался нетронутым. Иерусалим у них отняли (Адриан провозгласил его итальянской колонией, на территорию которой евреям разрешалось входить только лишь один раз в год). Однако их вероисповеданию римляне предоставили привилегию – специального чиновника в виде патриарха, пользовавшегося персональным суверенитетом. К тому же евреев освободили от обязательств по положениям римского права, противоречащим их религиозным обязанностям. Здесь том еврейской истории можно закрывать. На последующие 1800 лет еврейская история сводится к повествованию об общинах еврейских диаспор до тех пор, пока среди развалин очередной империи в Палестине не провозгласили национальное государство евреев.

Без националистов Иудеи евреи на протяжении долгого времени вполне безмятежно жили повсеместно на территории Римской империи даже с наступлением беспокойных лет. Христианам жилось похуже, хотя их религию власти не очень-то отличали от иудаизма; для римлян она представлялась, в конце-то концов, одним из вариантов еврейского единобожия, предположительно, с теми же самыми утверждениями. Судя по подвигу первомученика Стефана и злоключениям апостола Павла, как раз евреи, а не римляне первыми придумали казнь через распятие на кресте. Именно еврейский царь Ирод Агриппа, который, если верить авторам Деяний святых апостолов, первым учинил гонения на еврейскую общину в Иерусалиме. Кое-кому из ученых даже казалось вполне правдоподобным то, что Нерон, подыскивавший козла отпущения за великий римский пожар, случившийся в 64 году н. э., заставил враждебно настроенных евреев указать ему на христиан. Кто бы ни организовал массовые казни христиан (в ходе них согласно известной христианской легенде погибли святой Петр и святой Павел), которые сопровождались леденящими душу кровавыми представлениями на арене, все-таки ими на продолжительное время закончились какие-либо официальные гонения римлян на христиан. Христиане никогда не поднимали оружия против римлян во время еврейских восстаний, и власти должны были по достоинству оценить их лояльность.

В начале II века н. э. в административных документах появляются упоминания о христианах как о заслуживающей внимания правительства категории подданных империи. Обоснованием такого внимания служит откровенная непочтительность, которую христиане к тому времени демонстрировали через отказ в пожертвованиях императору и римским божествам. Именно этим они тогда отличались от остальных граждан Римской империи. Евреи обладали правом на отказ; им принадлежал исторический культ, признававшийся римлянами – как они всегда признавали подобные культы, когда взяли Иудею под свое управление. Теперь христиан со всей очевидностью отличали от евреев, и их считали недавним «изобретением». И все-таки отношение римлян к ним состояло в том, что при всей неправомерности христианства его не следовало подвергать всеобщим гонениям. Если же подозревались нарушения закона (а отказ от пожертвований к ним относился), власти применяли наказания, когда в суде такие подозрения удавалось квалифицировать и должным образом обосновать. В результате появились многочисленные мученики, так как христиане отвергали благонамеренные попытки римских государственных служащих убедить их нести пожертвования или отказаться от своего Бога. Однако системных попыток уничтожить христиан властями не предпринималось.

Враждебность властей на самом деле представляла намного меньшую опасность, чем ненависть соотечественников. После завершения II века появляются новые свидетельства массовых погромов и нападений на христиан, не пользовавшихся защитой властей в силу приверженности не признанному по закону вероисповеданию. Иногда их могли использовать в качестве козлов отпущения, когда это было выгодно администрации, или громоотводов, бравших на себя опасные напряжения, возникавшие в обществе. Носителям общественного сознания суеверного века легко было внушить преступления христиан перед богами, обрушившими на народ голод, наводнения, чуму и прочие стихийные бедствия. В мире, где еще не изобрели иные приемы объяснения природных катаклизмов, какие-либо еще одинаково убедительные объяснения таких явлений отсутствовали. Христиан подозревали в черной магии, кровосмешении, даже людоедстве (предположение, несомненно, объяснимое с точки зрения вводящих в заблуждение сообщений о евхаристии – причастии). Христиане собирались тайно по ночам. Более определенно, хотя нам не дано судить о масштабе всего этого, христиане вызывали страх контролем приверженцев их вероучения над всей привычной структурой, которой регулировались и определялись надлежащие отношения родителей и детей, мужей и жен, хозяев и рабов. Они провозглашали, что в учении Христа отсутствовали оковы, но и вольницы не предусматривалось и что пришел Он, чтобы принести не мир, но секущий меч семьям и друзьям. Язычникам хватало прозорливости, чтобы ощутить опасность в таких воззрениях.

Величайший вклад христианства в грядущую западную цивилизацию состоял в последовательном пророческом и индивидуалистическом утверждении того, что жизнь следует строить с оглядкой на нравственный ориентир, независимый не только от правительства, но и любого другого исключительного человеческого авторитета. В этой связи совсем несложно понять причины вспышек гнева в крупных провинциальных городах, таких как случились в Смирне в 165 году или в Лионе в 177-м. Они послужили популярным аспектом усиления оппозиции христианству, у которого был интеллектуальный аналог в виде первых нападок на новый культ со стороны писателей-язычников.

Гонения выглядели не единственной опасностью, грозящей церкви на заре ее существования. Их можно назвать самой мелкой угрозой ей. Гораздо серьезнее представлялась угроза того, что она просто разовьется в еще один своего рода культ, многочисленные примеры которого можно встретить в Римской империи, и в конечном счете ее поглотила бы загадочная трясина древней религии. По всему Ближнему Востоку обнаруживались примеры «таинственных религий», сердцевиной которых было приобщение верующих к тайному знанию посвящения, сосредоточенному на конкретном боге (одним из популярных божеств была египетская Исида, вторым – персидский Митра). Практически всегда верующему человеку предлагали шанс соединить себя с божественным существом во время церемонии с инсценировкой смерти и воскрешения, и таким манером имитировалось преодоление смертности. Служители таких культов предлагали через свои выразительные обряды покой и освобождение от искушения, чего многие и жаждали. Они пользовались большой популярностью.

Реальную опасность развития христианства по такому пути показала роль гностиков, которую они сыграли во II веке. Их название происходит от греческого слова гнозис, означающее «знание»: знание, которое христианские гностики относили к тайной, эзотерической традиции, доступной далеко не всем христианам, а только немногим из них (по одной версии, им владели только апостолы и представители секты, которым впоследствии его доверили). Некоторые из их представлений пришли из зороастрийских, индуистских и буддистских источников, в которых обращалось внимание на противоречие духа и материи в том ключе, из-за которого случилось искажение иудейско-христианской традиции; кое-что пришло из астрологии и даже магии. При такой двойственности всегда возникало искушение причисления добра и зла к противоположным принципам и объектам, а также опровержения благости творения всего сущего.

Гностики выступали хулителями этого света и в некоторых своих системах доходили до уныния, типичного для проповедников таинственных культов; спасение души виделось возможным только лишь через приобретение навыков колдовства, тайн посвященных избранников судьбы. Кое-кто из гностиков даже видел во Христе не спасителя, который подтвердил и обновил обет, а того, кто освободил людей от заблуждения Иеговы. Это вероучение считается опасным в любом проявлении, так как его адепты подрубают корни надежды, служащей душой христианского богооткровения. Они отвернулись от искупления здесь и сейчас, из-за которого христианам не пристало впадать в полное уныние, так как они восприняли иудейский обычай, что Бог создал этот мир и мир был добро.

Во II столетии, с его общинами, рассеянными всюду, где существовала еврейская диаспора, и их вполне основательными организационными фундаментами, христианство тем самым вроде бы оказалось на распутье дорог, каждая из которых могла оказаться фатальной для него. Если бы христианство отвернулось от воплощения в жизнь заветов апостола Павла и осталось просто еврейской ересью, его со временем в лучшем случае опять поглотила бы иудейская традиция; в то же время бегство от еврейства, которое его отвергло, могло толкнуть христиан в объятия эллинского мира таинственных культов или бросить в безысходность гностиков. Благодаря горстке мужчин оно избежало обоих этих вариантов и превратилось в обещание спасения каждому отдельному человеку.

Достижение Отцов Церкви, которые провели свою паству через эти опасности, при всем его нравственном и благочестивом содержании было прежде всего интеллектуальным. Их взбадривала опасность складывавшейся ситуации. Ириней, в 177 году н. э. пришедший на смену преданному мученической смерти епископу Лиона, предложил первый великий набросок христианской доктрины, догму и определение писаного канона. Благодаря его нововведениям христианство удалось отделить от иудаизма. Но он к тому же писал свои наброски на фоне вызовов со стороны еретических верований. В 172 году собрался первый Поместный собор, чтобы отмежеваться от догматов гностиков. Христианская догма подверглась сжатию до интеллектуальной респектабельности в связи с потребностью оказания сопротивления нажиму со стороны соперников. Ересь и православие шли рука об руку, как близнецы по рождению. Одним из кормчих, управлявших судном зарождавшегося христианского богословия в данный период истории, был необычайно образованный христианский платоник Климент Александрийский (вероятно, родившийся в Афинах), через труды которого христиане пришли к пониманию того, что, кроме мистерий, могла означать эллинская традиция. В частности, он направил христиан к изучению наследия Платона. Своему превзошедшему наставника ученику Оригену он передал мысль о том, что правда Бога была разумной правдой, верой, способной привлечь на свою сторону людей, образованных на представлении стоиков о действительности.