Седина в бороду

Глава IX,

в которой герои пускаются в бегство

Взошла луна и уставилась на путников с безоблачных небес круглым желтым глазом. Ее свет таил в себе угрозу для любого беглеца, призрачно-бледные лучи превращали каждую тень в чудовище, каждое дерево – в укрытие для мстительных рук или внимательных глаз. Жестокая луна. Всевидящая луна. Ее холодный, безжалостный свет позволял сэру Мармадьюку видеть мертвенную бледность щек своей спутницы и ужас, застывший в ее глазах. Девушка время от времени замирала, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, затем вновь устремлялась вперед с отчаянием загнанного зверя. Сэр Мармадьюк, прихрамывал, но старался не отставать от Евы-Энн; он почти забыл о тесных сапогах и натруженных конечностях.

– Послушай, дитя мое, – как можно спокойнее обратился он к девушке. – Уверяю, твои опасения напрасны.

– Быстрее! – умоляюще прошептала она в ответ. – Что там за шелест? Вон там, в тени! Вот опять! О Боже, они уже идут!

– Да нет же, это всего лишь ветер. Кусты по ночам всегда полны странных звуков, ты знаешь об этом не хуже меня.

– Но посмотри же, вон из-за тех кустов за нами кто-то наблюдает!

– Только в твоем воображении, дитя мое. Это всего лишь отблеск луны на листьях. Да и к тому же, пойми, милая Ева, если нас даже выследят, никому в голову не придет остановить тебя…

– Они схватят меня, конечно же, схватят! Поэтому я бегу, поэтому я боюсь…

– Бедное мое дитя, ты совсем потеряла рассудок, но это, впрочем, и неудивительно. Но, успокойся же, прошу тебя!

– Хорошо, Джон, я постараюсь, но я ведь всегда была трусихой. Прости меня!

– Дай мне твою руку.

– Ты так ласков и добр, Джон. Если бы не ты, я бы потеряла голову. Я всегда считала себя храброй, но теперь при одной мысли о погоне мне становится так страшно… Мне чудится, что повсюду притаились соглядатаи, что меня вот-вот схватят…

– Если и схватят, то не тебя, милая Ева, – совершенно спокойно ответил джентльмен. – Но помолчи же, успокойся, давай пойдем чуть помедленнее, и я расскажу тебе о Лондоне.

И он принялся описывать невообразимые чудеса этого города. Он рассказывал о жестокости и высокомерии столицы, о ее богатстве и славе, он вспомнил древние легенды, поведал о Лондоне великосветском, о представлениях и предрассудках его обитателей, о бесчисленных праздниках, балах и маскарадах. И, слушая своего спутника, погрузившись мыслями в неведомый и заманчивый мир, Ева-Энн на время забыла о страхах и тревогах.

Но внезапно их мирную беседу прервал странный звук. Они замерли. Откуда-то доносилась музыка – звонкая, светлая, мелодия, словно солнечный луч, пронзивший ночную мглу.

– Скрипач Джеки! – воскликнула Ева. – Но как странно! Почему он здесь в столь поздний час и так далеко от нашего дома?

– От вашего дома?

– Да, от Монкс-Уоррен. Он всегда останавливается у нас, когда бывает в этих краях. Мой дядя знал его еще в те времена, когда Джеки был счастлив и здоров. Дядя любит его и жалеет. Пойдем, я должна поговорить с ним.

Скрипач сидел под деревом, склонив седую голову над своей скрипкой. Он самозабвенно играл, не обращая внимания ни на что вокруг. Ева осторожно коснулась его седых волос. Скрипач поднял голову.

– А, это ты, мой ангел? – ничуть не удивившись, он взял ее руку и поцеловал. – И вы тоже здесь, мой благородный друг! – Он тепло улыбнулся. – Я играл для Господа. Я славил его имя. Благодарил его за оказанные милости, особенно за одну из них, за чудесную, величайшую милость, дарованную мне!

– Дома все в порядке? – тревожно спросила Ева.

– Да, все в полном порядке. – Скрипач кивнул и снова улыбнулся.

– А как… как дядя Иеремия?

– Я буду до скончания века славить Господа за то, что он помогает людям избавить этот мир от зла…

– Что? – Сэр Мармадьюк наклонился к скрипачу и внимательно посмотрел ему в лицо. – Какого зла? Что вы имеете в виду, друг мой?

– Нет, сэр. – Скрипач покачал головой. – Кто я такой, чтобы рассказывать о деяниях всемогущего и всемилостивейшего Творца? Пусть это сделает моя Джиневра. Слушайте же! – Он прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком, но Ева мягко остановила его.

– Милый Джеки, ведь уже совсем поздно, – ласково сказала девушка. – Тебе лучше вернуться домой. И я прощу тебя, Джеки, скажи моим любимым, моим замечательным старикам, что у меня все будет хорошо. Передай им, что Бог не оставит меня, и пусть они молчат, что бы ни случилось. Ты передашь, Джеки, передашь им мои слова?

– Чтобы они молчали ради Господа и тебя, мой ангел? Конечно, передам! – вскричал маленький скрипач, проворно вскакивая на ноги. – Передам! Пускай смеются, пускай поют и хлопают в ладоши, славя Господа, ибо милость его безгранична. Я иду! Я уже иду к ним! – Он подпрыгнул, звонко рассмеялся, и, отвесив поклон, быстро удалился танцующей походкой лесного эльфа. Его волосы серебром сверкнули в лучах луны.

– Интересно, – пробормотал сэр Мармадьюк, задумчиво глядя ему вслед. – Интересно, что он имел в виду.

– Бедный Джеки, – вздохнула Ева-Энн, – в его жизни хватало страданий.

– Ты знаешь его историю, Ева?

– Я знаю лишь, что у него была дочь. Она умерла, и в день ее похорон Джеки сжег свой дом. С тех пор бродит по дорогам Англии. Он помешался. Но он очень добр, я знаю его с детства и очень люблю. Пойдем же, нам пора!

Они снова тронулись в путь. Взглянув на своего спутника, Ева внезапно спросила:

– А где твоя трость, Джон? Твоя замечательная трость с блестящим набалдашником?

– Трость? А, сломалась. Я ее выкинул.

– Жаль, она бы тебе сейчас пригодилась. Ты, наверное, устал.

– Вовсе нет.

– Но ты хромаешь.

– Это все мои сапоги.

– Так сними их.

Сэр Мармадьюк изумленно взглянул на девушку.

– Как так, Ева-Энн?!

– Я вот люблю ходить босиком. Так приятно пройтись по прохладной росе. А ведь как раз сейчас и выпала роса, Джон.

– Да? – подозрительно спросил джентльмен.

– Конечно. Ноги горят, а трава прохладна и свежа…

– И в самом деле, почему бы тебе не скинуть свои туфли и не…

– Как раз это я и собираюсь сделать! Она отошла в сторонку, наклонилась, скинула туфли, и вот уже замелькали изящные лодыжки и маленькие, но сильные ступни.

– А теперь ты, Джон! – приказал Ева, повелительно указав на щегольские сапоги джентльмена.

– Я? – испуганно воскликнул сэр Мармадьюк. – Но это невозможно, дитя мое!