В дороге

Так что я остался ещё на один день. Это было воскресенье. Великая тепловая волна спустилась вниз; это был прекрасный день, солнце покраснело в три. Я взобрался на гору и поднялся на вершину в четыре. Все эти прекрасные калифорнийские хлопковые деревья и эвкалипты росли со всех сторон. Вокруг вершины деревьев не было, только скалы и трава. Коровы паслись на вершине со стороны берега. Там был Тихий океан, за ещё несколькими холмами, синий и огромный, с огромной белой стеной, встающей из легендарной «картофельной заплаты», в которой рождались туманы Фриско. Ещё один час, и они потекут через Золотые Ворота, чтобы окутать белым романтический город, и юноша будет крепко держать свою девушку за руку и медленно подниматься по длинному белому тротуару с бутылкой Токая в кармане. Это был Фриско; и прекрасные женщины, стоявшие в белых дверях, ждали своих мужчин; и Койт Тауэр, и Эмбаркадеро, и Маркет-стрит, и одиннадцать плотно застроенных холмов.

Я кружился, пока не ошалел; я думал, что упаду, как во сне, прямо в пропасть. О, где та девушка, которую я люблю? Я думал так, и смотрел повсюду, и искал её повсюду в маленьком мире внизу. И передо мной была великая сырая выпуклость и основная масса моего американского континента; где-то далеко мрачный, безумный Нью-Йорк выбрасывал облако пыли и бурого пара. На Востоке есть что-то коричневое и святое; а Калифорния белая, как умывальники и пустые головы – по крайней мере, я так думал.

12

Утром Реми и Ли Энн ещё спали, а я тихо собрался и выскользнул из окна тем же путём, как и пришёл, и покинул Милл-Сити с моей холщёвой сумкой. Я так и не провёл ночь на старом корабле-призраке – Адмирал Фриби, вот как он назывался – и мы с Реми потеряли друг друга.

В Окленде я выпил пива среди бродяг в салуне с колесом повозки перед ним, и я снова был на дороге. Я прошёл через весь Окленд, чтобы выйти на дорогу на Фресно. Два стопа привели меня в Бейкерсфилд, четыреста миль к югу. Первым был один придурок, крепкий белокурый малый на тачке с форсажем. «Видишь этот палец на ноге?» – сказал он, выжав восемьдесят и обходя всех на дороге. – «Посмотри на него». Он был обмотан бинтами. «Мне его только что ампутировали этим утром. Ублюдки хотели, чтобы я остался в больнице. Я собрал свою сумку и ушёл. Как тебе палец?» Да, сказал я себе, мелочи жизни, и малость напрягся. Такого придурка за рулём ещё поискать. Он сделал Трейси в один момент. Трейси – железнодорожный городок; тормозные кондуктора едят грубые блюда в закусочных у путей. Поезда воют через долину. Солнце долго краснеет на закате. Все волшебные названия долины разворачиваются перед тобой – Мантека, Мадера, все остальные. Вскоре спустились сумерки, виноградные сумерки, пурпурные сумерки над мандариновыми рощами и длинными полями с дынями; солнце цвета давленого винограда, залитого красным бургундским, поля цвета любви и испанских тайн. Я высунул голову из окна и глубоко вдохнул ароматный воздух. Это было самое прекрасное из всех мгновений. Придурок был тормозным кондуктором на Саутерн Пасифик и жил во Фресно; его отец тоже был тормозным кондуктором. Он потерял палец на оклендской сортировке, переводя стрелку, я не совсем понял, как. Он довёз меня до Фресно и высадил к югу от города. Я пошёл глотнуть колы в небольшую бакалейную лавку у путей, и вдоль красных вагонов прошёл меланхоличный армянский юноша, и в этот момент загудел локомотив, и я сказал себе: да, да, город Сарояна.

Мне надо было на юг; я вышел на дорогу. Меня подобрал мужчина в новом брендовом пикапе. Он был из Лаббока, штат Техас, и торговал домами на колёсах. «Как насчёт купить дом на колёсах?» – спросил он меня. – «Найдёшь меня в любое время». Он рассказывал о своём отце в Лаббоке. «Как-то вечером мой папаша оставил дневную выручку на сейфе, забыл опечатать. И вот что случилось – ночью пришёл вор, с ацетиленовой горелкой и прочим, взломал сейф, вывернул бумаги, переломал несколько стульев и ушёл. А эта тысяча долларов лежала прямо на сейфе, что ты об этом скажешь?»

Он высадил меня к югу от Бейкерсфилда, и тут началось моё приключение. Стало холодно. Я надел лёгкий армейский плащ, купленный в Окленде за три доллара, и побрёл по дороге. Я стоял перед мотелем, богато украшенным в испанском стиле, он сиял как алмаз. Машины проносились мимо, в LA. Я отчаянно голосовал. Было слишком холодно. Я простоял там до полуночи, два часа кряду, не переставая ругаться. Снова было как в Стюарте, Айова. Пришлось потратить чуть более двух долларов на автобус, чтобы проехать оставшиеся мили до Лос-Анджелеса. Я вернулся по шоссе на станцию в Бейкерсфилд и сел на скамейку.

Я купил свой билет и ждал автобус на LA, когда вдруг увидел, как милая маленькая мексиканская девушка в брючках прошла, перерезая мой взгляд. Несколько автобусов только что подъехали с большим вздохом воздушных тормозов и высадили пассажиров для отдыха; она вышла из одного из них. Её груди торчали верно и прямо; её маленькие бёдра смотрелись восхитительно; её волосы были длинными и с блестящим отливом; и её глаза были огромными и синими, с робостью внутри. Я хотел быть с ней в одном автобусе. Боль пронзила моё сердце, как и всякий раз, когда я видел девушку, которую любил, а она шла в противоположную сторону в этом слишком большом мире. Дежурный объявил автобус на LA. Я поднял свою сумку и встал, эта мексиканская девушка как раз сидела одна. Я рухнул прямо напротив неё и сразу начал плести интриги. Я был таким одиноким, таким грустным, таким усталым, таким трепетным, таким разбитым, что набрался храбрости, чтобы приблизиться к странной девушке, и действовал. Но даже в тот раз я провёл пять минут, хлопая по своим бедрам в темноте, когда автобус покатил по дороге.

Сделай, сделай это или умри! Чёртов дурак, поговори с ней! Что с тобой? Разве ты не достаточно устал от себя? И прежде чем я понял, что делаю, я наклонился к ней через проход (она пыталась заснуть на сиденье) и сказал: «Мисс, не хотите ли вы подложить мой плащ под голову?»

Она взглянула на меня с улыбкой и сказала: «Нет, большое спасибо».

Я сел назад, дрожа; я зажёг окурок. Я подождал, пока она бросит на меня грустный и нежный взгляд любви, и тогда приподнялся и наклонился над ней. «Могу я сесть с вами, мисс?»