С чистого листа

– Привет, Бейли. Я тебя помню.

– Я так рада, что ты вернулась.

Тут она все же обнимает меня, и мне в рот случайно попадают ее волосы, у которых вкус персиков пополам со жвачкой. Именно такой вкус, понимаете, и должен быть у волос Бейли Бишоп.

Мы отстраняемся друг от друга, и она стоит, широко улыбаясь и раскрыв глаза, ямочки у нее на щеках светятся, и вся она прямо сияет. Пять лет назад Бейли была моей подругой, настоящей, а не выдуманной. Пять лет – срок немалый. Тогда между нами почти не было ничего общего, и я не уверена, появится ли это общее теперь. Но я говорю себе: «Будь милой. Возможно, она единственный человек, с которым ты подружишься».

Она зовет проходящую мимом девушку и говорит мне:

– Хочу, чтобы ты познакомилась с Джейви. Джейви, это Либби.

– Привет. Как житуха? – отзывается Джейви. Ее пышные черные волосы коротко острижены, а на футболке красуется надпись «Мой настоящий бойфренд – вымысел».

Бейли вся светится, словно маяк.

– Джейви два года назад приехала сюда с Филиппин. – Я жду, пока она скажет Джейви, что это мой первый год в школе после долгого затворничества, но она лишь произносит: – Либби тоже новенькая.

Джек

Четвертым уроком у нас высшая химия. Ведет его Моника Чапмен. Преподаватель точных и естественных наук. Жена. И женщина, которая спала с моим отцом. Как правило, учителей узнать гораздо легче, чем учеников, по трем причинам. Их меньше, чем нас. Даже молодые учителя одеваются строже, чем мы. У нас есть полное право смотреть на них целыми днями (то есть у меня больше времени распознать их приметы).

Ничего из этого в случае с Чапмен мне не помогает. Раньше я никогда не бывал у нее на занятиях, и вся она такая молодая и обыкновенная. В том смысле, что вы, наверное, подумаете, что женщина, с которой ваш отец решает изменить вашей маме, настолько примечательна во всех отношениях, что даже человек, который никого не помнит, обязательно ее узнает.

Я выбираю место в заднем ряду, у окна, и кто-то садится рядом со мной. У него такой взгляд, которым люди смотрят на тебя, когда тебя знают, и предполагают, что ты их знаешь. Вот так он на меня сейчас и смотрит.

– Привет, брат, – говорит он.

– Привет.

В какой-то момент группка девушек распадается, и одна из них подходит к доске в другом конце класса. Она обводит всех взглядом, представляется, замечает меня, и тут ее лицо каменеет, всего на мгновение, прежде чем она вспоминает, что надо улыбаться.

После того как все успокаиваются, Моника Чапмен начинает рассказывать нам о различных направлениях химии, а я могу думать лишь об одном – о той области химии, о которой она не упоминает и которой воспользовалась, чтобы завести роман с моим отцом.

Узнал я об этом через Дасти. Именно он заметил эсэмэску на папином телефоне. Аппарат лежал на видном месте. Папа куда-то вышел, а Дасти искал, что бы ему прибавить в свою коллекцию – как и я, он все время что-то собирает, – а чуть позже сказал мне:

– А я думал, что нашу маму зовут Сара.

– Ее и зовут Сара.

– А тогда кто такая Моника.

Выходит, что этот гад даже не удосужился сменить ее имя на телефоне. Так оно там и красовалось: Моника. Хуже того, это был не его обычный телефон, а какой-то другой, который он, наверное, купил специально для разговоров с ней. Чтобы разобраться в том, что же это за Моника, потребовалось потрудиться, но верьте слову – это она.

Теперь она переходит к физической химии, и я поднимаю руку.

– У тебя вопрос, Джек?

Еще какой, думаю я. Если я смогу выговорить следующие слова, случится чудо, потому что чувствую, что грудь у меня вдавило в глотку.

– Вообще-то я хотел рассказать вам то, что знаю о физической химии.

Сидящий рядом со мной парень – кажется, Дамарио Рейнз – кивает, глядя в стол, и кое-кто из девчонок поворачивает голову, чтобы услышать, что я собираюсь сказать. Они все на одно лицо, и я гадаю, хотят ли они выглядеть именно так или хотя бы знают ли об этом. Они ждут, что я скажу что-нибудь умное. Это по ним видно. К тому же никто не знает, что произошло между Чапмен и моим отцом. Даже Маркус не в курсе, и я хочу сохранить все так, как есть.

– Пожалуйста, Джек, – отвечает Чапмен совершенно нормальным голосом, беззаботным и четким, с легким оттенком мичиганского или висконсинского говора.

– Физическая химия применяет физические теории для изучения химических систем, включающих в себя реакционную кинетику, химию поверхностных явлений, молекулярно-квантовую механику, термодинамику и электрохимию.

Я улыбаюсь ослепительной улыбкой, которая соперничает со светом в классе и бьющим в окна солнцем. Хочу ослепить ее этой поганой улыбкой, чтобы она больше не смогла встречаться с моим отцом. Сидящая через два стола девчонка широко мне улыбается, но остальные выглядят смущенными и несколько разочарованными. Парень, который, кажется, Дамарио, бормочет, уткнувшись в стол:

– Ну, ты дал.

Из этих слов я понимаю, какой же я «обломщик».

– Вообще-то я думаю, что больше всего мне нравится электрохимия. Есть что-то зажигательное в хорошей химической реакции, так ведь?

И тут я подмигиваю Монике Чапмен, которая на последующие двадцать секунд лишается дара речи.

Обретя вновь способность говорить, она сразу дает нам экспресс-контрольную «для оценки знаний», однако на самом деле я думаю, что она собирается мне отплатить, поэтому ставит на листках оценки у себя за столом, а затем произносит:

– Джек Масселин, раздай работы классу.

И тут начинается.

Я встаю со своего места, подхожу к учительскому столу и беру у нее контрольные. Затем с минуту стою там, пытаясь сообразить, что же делать. Одноклассники смотрят на меня, а я на них. Есть четверо ребят с четкими приметами. Троих, я почти уверен, не знаю, да и не должен знать (но на все сто не уверен). Восемь – в серой зоне, более известной как «зона опасности».

И вот я хожу туда-сюда по проходам, пытаясь совместить имена с теми, чьи лица мне знакомы. Я готов к принятию всех ушатов грязи, которые выльют на меня, как только выяснится, что я не знаю всех присутствующих. Урод. Дуболом.

Или же я могу продолжить то, что делаю прямо сейчас, – поднимаю над головой пачку листков и спрашиваю:

– Кто на самом деле хочет знать, что он получил?

В конце концов, это была экспресс-контрольная, и никто из нас к ней не готовился. Вдобавок к сказанному я бегло просматриваю листочки, и большинство оценок – это тройки, двойки, тройки с минусом, снова тройки. Как и ожидалось, никто не поднял руку.

– А кто желает, пользуясь этой возможностью, пообещать миссис Чапмен заниматься лучше и усерднее?

Почти все поднимают руки. Эти руки прикреплены к плечам, плечи прикреплены к туловищам, туловища – к шеям, а шеи – к лицам. И лица наплывают на меня, чужие и неузнаваемые. Это как каждый день присутствовать на карнавале, где ты один без костюма, но от тебя все же ждут, что ты знаешь, кто есть кто.

– Если кому интересно, я положу их вот здесь. – Я швыряю листки на свободный стол и сажусь на свое место.

Когда звенит звонок, Моника Чапмен произносит:

– Джек, мне нужно с тобой поговорить.

Я выхожу из класса, словно ничего не слышал, и прямиком направляюсь в школьную канцелярию, где говорю, что мне нужно перейти в другой класс по высшей химии, хотя его ведет мистер Вернон, которому наверняка лет сто и который глух на одно ухо.

Секретарша начинает свою речь словами:

– Не уверена, что мы сможем вас перевести, поскольку нам придется переверстать часть вашего расписания…