– По-моему, оно и значит, – негромко сказал Оливер. – Это обещание.
– Да, наверное. – Хедли невольно вздохнула. – К сожалению, не все держат слово. – Она оглянулась на спящую соседку. – Не всем удается прожить вместе пятьдесят два года, а если удалось, уже не имеет значения, что когда-то вы в присутствии кучи народа давали друг другу слово. Главное – что вы не предали друг друга, даже когда было очень погано.
Оливер засмеялся:
– Зачем нужен брак? На тот случай, если станет очень погано.
– Серьезно! А иначе как поймешь, что все взаправду? Только если в трудную минуту есть кому тебя поддержать.
– Вот как? Значит, не надо ни свадьбы, ни брака, только чтобы было кому тебя поддержать, когда жизнь бьет по голове?
– Точно, – подтвердила Хедли.
Оливер изумленно покачал головой:
– На чью свадьбу едешь-то? Бывшего бойфренда?
Хедли не смогла удержаться от смеха.
– Чего смеешься?
– Мой бывший бойфренд целыми днями играет в компьютерные игры, а в свободное время разносит пиццу. Смешно представить его в роли жениха!
– Я так и подумал, что ты еще слишком молода, чтобы быть брошенной женщиной.
– Мне семнадцать! – возмущенно выпалила Хедли.
Оливер примирительно поднял руки. Самолет отъезжал от посадочного «рукава», и Оливер наклонился поближе к иллюминатору. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись огоньки, похожие на отражения звезд. Взлетные полосы – созвездия, где дожидаются своей очереди десятки самолетов. Хедли сцепила руки на коленях и сделала глубокий вдох.
– Слушай, – Оливер снова откинулся в кресле, – по-моему, мы не с того конца начали.
– То есть?
– Да просто обычно разговоры о значении истинной любви начинаются месяца через три после знакомства, а не через три часа.
– По ее словам, – Хедли подбородком указала на сиденье справа от Оливера, – три часа – все равно что три года.
– Ага, но это для влюбленных.
– Точно. Это не о нас.
– Ну да, – улыбнулся Оливер. – Не о нас. Так что три часа – это три часа, и не больше. А мы неправильно подошли к делу.
– В каком смысле?
– Я уже знаю твои взгляды на брак, а о важном мы еще даже не говорили. Ну там, какой твой любимый цвет, любимая еда…
– Синий, мексиканская.
Оливер задумчиво кивнул:
– Уважаю. А у меня – зеленый и карри.
– Карри? – Хедли сделала гримаску. – Правда?
– Не надо осуждать! Что еще?
Свет в салоне потускнел – его пригасили перед взлетом. Моторы набирали обороты. Хедли на мгновение зажмурилась.
– Что? Что еще?
– Любимое животное?
– Не знаю… – Она снова открыла глаза. – Собаки?
Оливер покачал головой.
– Скучно. Вторая попытка.
– Тогда слоны.
– Правда, что ли?
Хедли кивнула.
– Почему вдруг?
– В детстве я не могла заснуть без драного плюшевого слоника, – объяснила она, сама не понимая, отчего сейчас вспомнила о своей игрушке. Может, все дело в предстоящей встрече с отцом, а может, грозный рев моторов вызвал детское желание спрятаться под одеяло.
– По-моему, это не считается.
– Сразу видно, что ты не знаком со Слоником.
Оливер захохотал:
– Имя сама придумала?
– Ага, – улыбнулась Хедли.
У Слоника были черные блестящие глазки и большие мягкие уши, а вместо хвоста – шнурок. Обнимешь Слоника, и все становится проще: и доедать овощи, и надевать колючие колготки, и ушибленная нога не так болит, и больное горло не саднит… Слоник спасал от всего.
Со временем он утратил один глаз и большую часть хвоста. Его заливали слезами, обчихивали, сидели на нем! И все равно если Хедли из-за чего-нибудь расстраивалась, папа клал ей руку на макушку и подталкивал к лестнице. «Пора посоветоваться со Слоником!» – объявлял он, и почему-то это всегда действовало.
Хедли только сейчас пришло в голову, что заслуга-то в основном была папина, а вовсе не Слоника.
Оливер улыбнулся, глядя на нее:
– Все равно не считается.