Статистическая вероятность любви с первого взгляда

– Ладно, а какое у тебя любимое животное?

– Белоголовый орлан.

Хедли засмеялась:

– Неправда!

– Я – и неправда? – Он прижал руку к сердцу. – Разве плохо любить животное, которое символизирует свободу?

– Ты просто меня разыгрываешь!

– Может быть. Немножко, – хмыкнул Оливер. – Но ведь получается?

– Что, довести меня до того, чтобы я тебя стукнула?

– Нет, – тихо ответил он. – Чтобы отвлечь тебя.

– От чего?

– От твоей клаустрофобии.

Хедли благодарно улыбнулась ему и передразнила Оливера:

– Немножко… Хотя сейчас еще ничего. Хуже будет, когда мы взлетим.

– Почему? Там открытое пространство.

– А бежать некуда. Нет запасного выхода на всякий случай.

– Понял, – театрально вздохнул Оливер. – Я слышу это часто от девчонок.

Хедли, коротко рассмеявшись, вновь закрыла глаза. Самолет набирал скорость, с ревом мчась по взлетной полосе. Пассажиров прижимало к спинкам сидений, нос самолета задирался, и наконец, в последний раз подпрыгнув, самолет взмывал ввысь, будто гигантская металлическая птица.

Хедли стиснула подлокотники кресла. Самолет рвался в ночное небо, и огни внизу постепенно удалялись, превращаясь в ровные ряды крошечных пикселей. От перепада давления закладывало уши. Хедли прижималась лбом к стеклу, страшась того мгновения, когда они поднимутся выше облаков и земля совсем скроется из виду. Тогда не останется ничего, кроме огромного неба вокруг.

Здания и прямоугольники парковок уменьшались на глазах, все сливалось в причудливые узоры: оранжевые огоньки уличных фонарей, ленты автострад… Хедли выпрямилась, ощущая на лбу прохладу от плексигласа и стараясь не терять из виду город внизу. Страшен не полет – страшно оторваться от земли. Но пока они были еще достаточно низко, чтобы рассмотреть освещенные окна домов. И Оливер – рядом. С ним никакие грозы не страшны.

5

22:36

по Североамериканскому восточному времени

03:36

по Гринвичу

ЧЕРЕЗ ПАРУ МИНУТ Оливер решил, что с Хедли уже можно разговаривать. От его голоса у нее внутри словно кто-то отпустил пружину. Хедли один за другим разгибала пальцы, стиснутые в кулак.

– Однажды, – сказал Оливер, – я летел в Калифорнию Четвертого июля… Хедли чуть-чуть повернула голову.

– Была ясная ночь, и я видел, как внизу зажигались крошечные фейерверки, – в одном городе, в другом.

Хедли снова прислонилась к иллюминатору и с трепещущим сердцем посмотрела в темный провал. Огромное ничто. Хедли закрыла глаза и представила фейерверки.

– Наверное, если не знать, что там такое, картинка жутковатая, а так – просто красивый салют, только очень маленький и без звука. Даже не верится, что это те же громадные вспышки, которые мы видим с земли. Думаю, все дело в том, откуда смотреть, – прибавил Оливер, помолчав.

Хедли вновь обернулась и заглянула ему в лицо.

– Это что, мне чем-то поможет? – спросила она без всякой враждебности, просто пытаясь понять, в чем же, собственно, мораль истории.

– Да нет, – ответил Оливер со смущенной улыбкой. – Просто я опять хотел тебя отвлечь. Хедли улыбнулась:

– Спасибо! Еще что-нибудь расскажешь?

– Сколько угодно! Я могу трепаться, пока у тебя уши не отвалятся.

– Семь часов подряд?

– Запросто.

Самолет уже набрал высоту. У Хедли кружилась голова, и она постаралась сосредоточить взгляд на переднем сиденье. Ее занимал человек с большими ушами и редеющими волосами на макушке, не то чтобы лысина, скорее – предвестие начинающейся лысины. Словно читаешь карту будущего. Неужели у каждого можно найти такие вот признаки грядущих перемен? Например, догадывался ли кто-нибудь, что их старенькая соседка будет когда-нибудь смотреть на мир не ясными голубыми глазами, а словно сквозь мутную пленку? Или что человек, сидящий наискосок через проход, станет придерживать одну руку другой, чтобы она не тряслась?