Фрэнни и Зуи

Фрэнни и Зуи
Джером Дэвид Сэлинджер

Магистраль. Главный тренд
Не знаю, какая польза столько всего знать, быть толковыми, как словари, если вам от этого никакого счастья.

Фрэнни и Зуи младшие в семье Глассов. Они повзрослели и задумываются о смысле жизни, о духовности. Почему в обществе все устроено так глупо, и никто тебя не понимает?

"Фрэнни и Зуи" – это и "домашнее кино в прозе", и философский диалог.

"Я утверждаю, что нынешнее мое подношенье – вовсе не мистическая история, не религиозно дурманящая история вообще. Я говорю, что это составная, иначе – множественная любовная история, чистая и сложная".

Дж. Д. Сэлинджер

Фрэнни и Зуи

J.D. Salinger

Franny and Zooey

* * *

Copyright © 1955, 1957, 1961 by J.D. Salinger,

RENEWED 1989 by J.D. Salinger/ Russian language rights arranged with the J.D. Salinger Literary Trust through the Andrew Nurnberg Literary Agency, Moscow, Russia

© Шепелев Д., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Фрэнни

Несмотря на яркое солнце, утром в субботу снова пришлось надевать пальто, а не просто куртку, как всю неделю – и такая погода, вопреки ожиданиям, пришлась на большие выходные, когда играла Йельская сборная. Из двадцати с чем-то молодых человек, ожидавших на вокзале своих подруг, которые должны были прибыть поездом в десять пятьдесят две, только шестеро-семеро стояли на холодной открытой платформе. Остальные толпились, сняв шляпы, группками по двое, трое и четверо в нагретом зале ожидания. Они курили и разговаривали, в основном изрекая догмы профессорскими голосами, словно каждый из них с полнейшей категоричностью прояснял, раз и навсегда, некий весьма неоднозначный вопрос, который внешний косный мир запутывал, нарочно или нет, в течение веков.

Одним из тех шестерых-семерых на платформе был Лэйн Коутелл, стоявший в плаще «Бёрберри», вероятно, с пристегнутой шерстяной подкладкой. Впрочем, назвать его одним из них можно было лишь с оговоркой. Вот уже минут десять, если не больше, он намеренно держался вне разговорной досягаемости остальных ребят, спиной к стойке с бесплатными книжками христианской науки?[1 - Англ. Christian Science – религиозное движение протестантского толка, делающее акцент на «методах духовного оздоровления». Основано Мэри Бейкер Эдди (1821–1910) в США в 1879 г. – Здесь и далее прим. пер.], убрав руки без перчаток в карманы. На шее у него было намотано каштановое кашемировое кашне, практически не защищавшее от холода. Он вдруг резко и рассеянно вынул правую руку из кармана и стал поправлять кашне, но затем передумал и той же рукой достал из внутреннего кармана пиджака письмо. И тут же стал его читать с приоткрытым ртом.

Письмо было написано на машинке на бледно-голубой бумаге. Вид у него был засаленный, несвежий, словно его уже не раз вынимали из конверта и читали:

Кажется, вторник

Дражайший Лэйн,

Я не представляю, сумеешь ли ты расшифровать это, поскольку гвалт сейчас в общаге просто запредельный и я едва слышу свои мысли. Так что, если я напишу что-нибудь неправильно, будь добр проявить ко мне доброту и не заметить этого. Кстати, я вняла твоему совету и приклеилась с некоторых пор к словарю, так что, если это испортит мой стиль, виноватен ты. Короче, я только получила твое прекрасное письмо и люблю тебя вдрызг, вдребезги и т.?п. и жду не дождусь выходных. Очень жаль, что не удалось пристроить меня в Крофт-хауз, но мне вообще-то все равно где жить, лишь бы тепло и без клопов и видеть тебя периодически, т.?e. ежеминутно. Я с некоторых пор того, т.?e. помешалась. Совершенно обожаю твое письмо, особенно где про Элиота. Кажется, я начинаю смотреть свысока на всех поэтов, кроме Сафо. Я читаю ее как сумасшедшая, и давай без пошлостей, пожалуйста. Я могу даже сделать по ней семестровую работу, если решу добиваться признания и если смогу убедить эту кретинку, которую поставили моей наставницей. «Нежный Адонис при смерти, Киферея, что же нам делать? Бейте в грудь себя, девы, и туники раздирайте». Разве не чудесно? И она сама это делает. Ты меня любишь? Ты ни разу не сказал в твоем ужасном письме. Ненавижу тебя, когда ты такой безнадежный суперсамец и замкнутый. Не то чтобы ненавижу, но у меня идиосинкразия на сильных, молчаливых мужчин. Не то чтобы ты не сильный, но ты меня понимаешь. Здесь становится так шумно, что едва слышу свои мысли. Короче, я тебя люблю и хочу отправить это спешной почтой, чтобы ты получил как можно срочнее, если я найду марку в этом дурдоме. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Ты знаешь, что я вообще-то танцевала с тобой всего дважды за одиннадцать месяцев? Не считая того раза в «Авангарде», когда ты нагрузился. Я, наверно, буду безнадежно застенчива. Кстати, я тебя убью, если там будет почетный кортеж. До субботы, цветик мой!!

    Со всей любовью,
    ФРЭННИ
    XXXXXXXX
    XXXXXXXX

P.S. Папа получил этот рентген из больницы, и нам всем полегчало. Это новообразование, но не злокачественное. Я говорила с мамой вчера вечером по телефону. Кстати, она передает тебе привет, так что можешь успокоиться насчет той пятничной ночи. Думаю, они даже не слышали, как мы вошли.

P.P.S. Я кажусь такой неумной и недалекой, когда пишу тебе. Почему? Разрешаю тебе проанализировать это. Давай просто постараемся чудесно провести время в этот выходной. То есть постарайся хотя бы раз не анализировать все до смерти, если возможно, особенно меня. Я тебя люблю.

    ФРЭНСИС (след от помады)

Лэйн перечитал письмо примерно до середины, когда его прервал – вторгся на его территорию, покусился на его свободу – коренастый молодой человек по имени Рэй Соренсен, решивший узнать, не знает ли Лэйн, о чем там писал этот гад Рильке. Соренсен, как и Лэйн, посещал курс современной европейской литературы 251 (только для старшекурсников и аспирантов), и ему задали к понедельнику четвертую «Дуинскую элегию» Рильке. Лэйн едва знал Соренсена, но испытывал смутное и стойкое отвращение к его внешности и манерам, так что убрал письмо и сказал, что не знает, о чем там, но, кажется, понимает большую часть.

– Везет тебе, – сказал Соренсен. – Счастливый ты человек.

В голосе его звучало минимум эмоций, словно он обратился к Лэйну не для какого-то человеческого общения, а просто от скуки или по блажи.

– Как же холодно, – сказал он и достал из кармана пачку сигарет.

Лэйн заметил поблекший, но все равно раздражающий след помады на лацкане верблюжьего пальто Соренсена. Было похоже, что следу несколько недель, если не месяцев, но Лэйн не настолько хорошо знал Соренсена, чтобы сказать ему об этом, да и в любом случае ему не было до него дела. А тут к тому же показался поезд. Оба парня повернулись как бы вполоборота влево, навстречу приближавшемуся паровозу. Почти сразу дверь зала ожидания шумно распахнулась, ребята, стоявшие в тепле, высыпали на платформу, и, казалось, большинство держало по три зажженных сигареты в каждой руке.

Лэйн и сам закурил, когда поезд подошел. А затем, как и многие другие, которым, пожалуй, не мешало бы пройти курс приветствия прибывающих поездов, постарался убрать с лица любые эмоции, даже самые лучшие, чтобы ничем не выдать своих чувств по поводу скорой встречи.

Фрэнни сошла с поезда в числе первых девушек, из вагона в задней, северной части платформы. Лэйн тут же заметил ее, и, что бы он ни пытался сделать со своим лицом, его рука, взмывшая в воздух, сказала всю правду. Фрэнни увидела его руку и его самого и кокетливо помахала в ответ. На ней была шубка из стриженого енота, и Лэйн, спешивший к ней с неспешным выражением лица, отдал себе отчет, подавив волнение, что он единственный на платформе по-настоящему знает шубку Фрэнни. Он вспомнил, как однажды, в одолженной машине, после того как они с Фрэнни целовались не меньше получаса, он поцеловал лацкан ее шубки, словно то было совершенно замечательное, неотъемлемое продолжение дорогого человека.

– Лэйн!

Фрэнни радостно его приветствовала – она-то не заботилась убирать с лица эмоции. Она схватила Лэйна в охапку и поцеловала. Это был вокзальный поцелуй – прежде всего довольно спонтанный и вообще непозволительный в дальнейшем, особенно учитывая «лобовое столкновение».

– Ты получил мое письмо? – спросила она и почти сразу добавила: – Ты, похоже, замерз, бедняжка. Почему не ждал внутри? Ты получил мое письмо?

– Какое именно? – сказал Лэйн, беря ее чемодан. Он был темно-синего цвета с белой кожаной обвязкой, как и полдюжины других чемоданов, возникавших из поезда.

– Не получил? Я отослала в среду. О боже! Я даже сама отнесла на почту…

– А, то письмо. Да. Это весь твой багаж? А что за книжка?

Фрэнни опустила взгляд на свою левую руку. Она держала книжечку в салатовом тканевом переплете.

– Это? Да так, кое-что, – сказала она.

Открыв сумочку, она сунула туда книжку и пошла за Лэйном по длинной платформе в направлении стоянки такси. Она взяла его под руку и заговорила, точнее, затараторила. Первым делом что-то о платье у нее в сумке, которое нужно погладить. Она сказала, что купила такой славный утюжок, словно для кукольного домика, но забыла взять с собой. Сказала, что, как ей кажется, она знает всего трех девушек с поезда – Марту Фаррар, Типпи Тиббетт и Элеанор как-там-ее, с которой познакомилась давным-давно, когда была в пансионе, в Эксетере или где-то еще. А все остальные в поезде, по словам Фрэнни, выглядели очень в смитовском духе, кроме двух совершенно вассаровских типажей и одной совершенно беннингтонской или сара-лоуренсской?[2 - Smith, Vassar, Bennington и Sarah Lawrence (англ.) – престижные американские колледжи, расположенные на северо-востоке США.] особы. Беннингтонско-сара-лоуренсская особа всю поездку проторчала в уборной и вышла с таким видом, словно она там лепкой занималась или живописью или у нее под платьем было балетное трико. Лэйн, шагавший быстрее, чем следовало, сказал, что жалеет, что не смог устроить ее в Крофт-хауз – это, конечно, было безнадежно, – но он ее устроил в такое очень хорошее, уютное место. Маленькое, но чистое и все такое. Сказал, что ей понравится, и Фрэнни тут же представила меблированный дом из белой вагонки. Трое незнакомых девушек в одной комнате. Кто вселится первой, займет продавленную кушетку, а остальные будут делить двуспальную кровать с абсолютно фантастическим матрасом.

– Мило, – сказала она с чувством.

Иногда ей было чертовски трудно скрывать раздражение по поводу общей криворукости самцов рода человеческого, и Лэйна в частности. Ей вспомнился один дождливый вечер в Нью-Йорке, когда Лэйн после театра, исполнившись подозрительной тротуарной галантности, позволил тому ужасному типу в смокинге увести такси у него из-под носа. Она не так уж досадовала на это – то есть, боже правый, до чего ужасно быть мужчиной и ловить такси под дождем, – но вспомнила, каким ужасным, даже враждебным взглядом Лэйн окинул ее, вернувшись к бордюру. Теперь же, испытывая странное чувство вины при воспоминании об этом и не только об этом, она пожала Лэйну руку с особой наигранной сердечностью. И они вдвоем сели в кеб. Темно-синий чемодан с белой кожаной обвязкой встал на переднее сиденье, рядом с водителем.

– Мы закинем твой чемодан и вещи в твою комнату – просто швырни за дверь, – а потом отправимся на ланч, – сказал Лэйн. – Я умираю с голоду.

Он наклонился вперед и сказал водителю адрес.

– Как же приятно видеть тебя! – сказала Фрэнни, когда кеб тронулся. – Я по тебе скучала.

Едва сказав это, она поняла, что это неправда. И снова с чувством вины взяла Лэйна за руку и крепко переплела свои пальцы с его пальцами.

Примерно через час они вдвоем сидели за относительно уединенным столиком в ресторане под названием «Сиклерз» в центре города, в заведении, облюбованном в основном интеллектуальной периферией местной студенческой братии – более-менее той же братии, которая в Йеле или Гарварде могла бы небрежно уводить своих девушек подальше от «Мориз» или «Кронинз?[3 - Mory’s и Cronin’s (англ.) – рестораны, облюбованные студентами Йеля и Гарварда.]». Стоит отметить, что «Сиклерз» был единственным рестораном в городе, где стейки не были «вот такой толщины» – большой и указательный пальцы раздвигались на дюйм. «Сиклерз» – это улитки. В «Сиклерз» студенты с девушками обычно заказывали либо оба по салату, либо не заказывали вовсе – из-за чесночного соуса. Фрэнни и Лэйн заказали мартини. Когда минут десять-пятнадцать назад им принесли бокалы, Лэйн пригубил свой, откинулся на спинку и бегло оглядел помещение, излучая чувство довольства от того, что находился (чего никто, он был в этом уверен, не мог оспорить) в правильном месте с безукоризненного вида девушкой – девушкой не только на редкость хорошенькой, но и, что еще лучше, предпочитающей в одежде не сугубо кашемировый свитер и фланелевую юбку. Фрэнни заметила это мимолетное самораскрытие и восприняла его как есть – ни больше ни меньше. Но по некоему старому, устоявшемуся уговору со своей душой предпочла проникнуться чувством вины за то, что заметила, уловила это, и приговорила себя к подобострастному вниманию к дальнейшим речам Лэйна.