Дом Судьбы

– И теперь ей нужна иная защита. Позволь мне найти ее для Теи. Позволь мне найти для нее немного пиров и музыки. У нас ушло так много времени, чтобы вернуться в город. В прошлом году я столько сил приложила, распивая чай с людьми, которых предпочла бы столкнуть в канал.

Нелла в отчаянии. Они вдвоем уже так много раз вели этот разговор – и упирались в тупик.

– Теперь, когда она старше, все только хуже, – говорит Отто. – Люди стали наглее. Меньше любопытства, больше откровенного шока. Мы с Теей не единственные в городе, кто так выглядит. Далеко не единственные. Но, возможно, мы одни из немногих, кто так хорошо одевается, и именно это людям так ненавистно.

Нелла помнит, как шестилетняя – не старше! – Тея цеплялась за юбки Корнелии на овощном рынке. Покупательница рядом с ними глянула вниз, и любопытство на ее лице быстро сменилось едва ли не голодом.

«О, что за существо! – вскричала она, запуская пальцы в черную копну волос Теи. – Никак не пойму. Она… о, не может быть!»

«Не ваше дело», – ответила Корнелия, отстранив Тею и взяв в руку кочан капусты, словно гранату.

За последние восемнадцать лет капустных женщин и мужчин встречалось много: большеголовых и бледных, с интеллектом овоща. Можно даже сказать, что имя капустным легион. А еще есть девочки и мальчики потемнее Теи, есть афробразильские служанки, которые стоят перед синагогами с утра пораньше, чтобы занять для госпожи место получше, есть жены португальских торговцев. В детстве Тея любила слушать, как девчонки окликают друг друга по имени, на португальском или иврите, – Франциска, Изка, Грасия. Не раз она тянула Неллу за руку, чтобы они остановились и поглядели. Нелла замечала, как с возрастом Тея стала пытаться поймать взгляд этих служанок, надеялась получить в ответ хоть каплю понимания. Но, за исключением одной-двух, девушки не смотрят ей в глаза. Не хотят неприятностей, полагает Нелла. Тею отличает от них не такая темная кожа – наследство матери. Или, может, как говорит Отто, виновата одежда Теи: простой крой, но более изысканная, долговечная ткань. Или, может, дело не в том и не в другом. Нелла всегда считала себя в подобных вопросах полной невеждой.

– Ее защитит богатство, если Тея найдет его на балу, – говорит она и колеблется. – Ее защитит брак.

– Брак, – роняет Отто. – Брак – не гарантия выживания. Уж ты?то должна это знать, как никто другой.

Они встречаются взглядом. Ступают на опасную почву.

– Моей дочери лучше остаться здесь, – говорит Отто.

– А ты ее спрашивал, хочет ли она этого? Ты видел наш гроссбух. Ты знаешь, насколько все худо. Мы с тобой не вечны, – не сдается Нелла. – И что тогда? Хочешь, чтобы она осталась одна в этом огромном склепе, без дохода, без защиты?

Отто поднимается на ноги.

– Нет, конечно.

– Но хотя бы, – продолжает Нелла, пытаясь разрядить обстановку, – Корнелия точно никогда не умрет. Корнелия переживет нас всех.

Неохотная улыбка Отто на миг дарит им обоим облегчение. Эти восемнадцать лет отразились на их лицах, но Корнелия гремит сковородками на кухне так, словно ей по-прежнему двадцать, готовая сразиться с птицей, с рыбой, с любым упрямым клубнем. Так или иначе поверишь в ее бессмертие.

– Тея здесь не для того, чтоб нас спасать, Петронелла, – говорит Отто. – Она ничего нам не должна.

– Боже милостивый. Я знаю.

– Уверена? – Отто смотрит Нелле прямо в глаза. – Если ты так глубоко веришь, что брак обеспечит ей будущее, то почему бы тебе не выйти замуж самой? Тебе больше не нужно беспокоиться о ее воспитании. Тебе тридцать семь, а ей всего восемнадцать.

– Мне было восемнадцать, когда я вышла замуж.

– И посмотри, чем все кончилось.

– Отто…

– Ты достойная партия. Саррагон пригласила тебя на свой бал. Люди считают тебя богатой вдовой, чуточку скандально известной, но при этом хозяйкой дома на Херенграхт…

– Дома, который Йохан оставил тебе! Лично у меня нет состояния.

Отто вздыхает:

– Найдется человек, который подарит тебе то, чего ты желаешь.

Он уходит к окну, и Нелла вскакивает, чтобы присоединиться.

– И чего же я желаю?

Отто ничего не говорит вслух, однако Нелла знает, о чем он думает. Что она хочет детей. Его догадка ранит, как он, возможно, и предполагал. Нелла знает, какой ее считают в городе. Тридцать семь, немолода. Давно овдовевшая, незамужняя, бездетная. Замкнутая, сдержанная, скромно одетая. Однако во многих отношениях Нелла понятия не имеет, кто она такая. Она думала, что станет приземленной, незыблемой, уверенной в себе. Ей не хватает твердости, она слишком неустойчива – вот-вот унесет ветром или утащит в озеро. Может, врач счел бы ее меланхоличной? Годы Неллы – вода, они утекают сквозь пальцы. Ее разум затуманен, и здесь ничего удивительного. Раньше ей казалось, будто ее мысли заключены в раковину наутилуса, бесконечные мерцающие спирали, что поднимаются из глубин черепа.

– Ты желаешь обрести собственный дом, – произносит Отто.

– Мой дом здесь. Брак с Йоханом изменил мою жизнь к лучшему.

– Обычно ты говоришь иначе.

Нелла пропускает это мимо ушей.

– Найдется мужчина, который сделает то же самое и для Теи.

– Он лгал тебе о том, какой станет эта жизнь, и ты расхлебываешь эту ложь последние восемнадцать лет. Думаешь, он единственный, кто способен так поступить?

Нелла принимает удар.

– Марин тоже лгала. И все же ты ее никогда не винил.

Отто возвращается к центру гостиной.

– Почему бы тебе просто не продать свою трущобу? – спрашивает он. – Выручили бы малость денег.

Внутри Неллы что?то обрывается и пульсирует. Только не это. Только не трущоба. Время от времени Отто любит вспоминать дом ее детства в Ассенделфте, куда она ни разу не возвращалась с того самого дня, как ей было приказано отправиться в Амстердам и стать женой Йохана Брандта. Даже после смерти ее сестры Арабеллы, последней из родни, четыре года назад Нелла упрямо отказалась совершить путешествие в прошлое. Вместо этого она заплатила человеку, который осмотрел дом и составил отчет. Сведения ужасали, и Отто прекрасно все знает: большие дыры в крыше, верхний этаж непригоден для жилья, озеро заросло, земля, вероятно, бесплодна. То, что раньше было огородом, заполонили коровы, а еще нанятому человеку показалось, будто в кухне и комнатах первого этажа долгими месяцами скрывалась банда разбойников, которые разводили костер прямо посреди ковров и били окна. Деревенские жители по соседству утверждали, что в доме водятся привидения. Нелла прочитала достаточно, чтобы приказать заколотить дом. Возвращаться она не намеревалась.

Но даже много лет назад, когда Нелла покидала отчий дом, он уже был местом потерь, страха и запустения, просто она не говорила почему. Она упорно трудилась, чтобы превратиться из Неллы, которая жила там, в Неллу, которая живет здесь. Тот дом и правда ее собственность, что висит на шее камнем – ее камнем, и ничьим больше.

– Я тебе уже говорила, – отвечает Нелла. – Ассенделфт не продается.

– Нелла, ты никогда туда не ездишь.

– Не продается.

– Назови хотя бы одну причину.

Нелла садится в кресло и обхватывает голову руками.

– Не понимаю, почему ты никогда об этом не говоришь, – не отстает Отто.

Нелла вскидывает голову.

– Как я не стану говорить об Ассенделфте, так ты не станешь говорить о Марин. И о тех днях, что провел в Суринаме. И о своем детстве в Дагомее. Я тебя ни о чем не спрашиваю, так почему ты спрашиваешь меня?

Отто поворачивается к Нелле: