– Нож – для кого? Для меня или для себя? А может, ты собрался отрезать ломтик салями?
Вивальдо стоило большого труда не попятиться назад и не отвести взгляд.
– Я собирался всадить его тебе в грудь.
Проговорив это, Руфус, однако, не тронулся с места. Вивальдо перевел дыхание.
– Брось ты его. Не видел еще никого, кому были бы так нужны друзья, как тебе сейчас.
Они довольно долго смотрели друг другу в глаза, ни один из них даже не пошевелился. Возможно, искали на дне глаз воспоминания о былой дружбе. Вивальдо настолько хорошо знал лицо перед собой, что в какой-то момент перестал смотреть на него, продолжая меж тем видеть и отмечать зрением сердца печальные перемены в облике Руфуса. Раньше этот лоб не прорезала сеть тонких морщинок и между бровями не залегала глубокая и извилистая складка, а губы не были угрюмо поджаты. Вивальдо не верил глазам – таким он никогда не видел друга. Тот никогда не ассоциировался у него с насилием: походка у Руфуса всегда была легкая и неторопливая, интонация – шутливая и мягкая. Но тут Вивальдо вспомнил, как яростно мог играть Руфус на своем барабане.
Он сделал еле заметный шаг вперед, не сводя глаз с Руфуса. И с ножа.
– Не убивай меня, Руфус, – услышал он свой голос. – Я не причиню тебе вреда. Я хочу только помочь.
Дверь в ванную была все еще открыта, там по-прежнему горел свет. На кухне тусклая лампочка безжалостно высвечивала убогий столик – обыкновенную доску, лежавшую на двух ящиках от апельсинов, – таз и стопку выстиранного белья. В углу свалена грязная одежда. В полумраке спальни, прямо на полу посреди комнаты лежали два раскрытых чемодана, один Руфуса, другой Леоны. На кровати – смятая серая простыня и легкое одеяло.
Руфус внимательно вглядывался в Вивальдо. Казалось, он не верил ему, хотя страстно хотел поверить. Вдруг его лицо исказила страдальческая гримаса, он выронил нож и, упав Вивальдо на грудь, обнял его трясущимися руками.
Вивальдо повлек Руфуса в спальню и усадил на кровать.
– Кто-то должен мне помочь, – наконец заговорил Руфус, – кто-то должен помочь. С этим дерьмом нужно кончать.
– Расскажи, что с тобой происходит? Ты губишь себя. Почему? Не пойму.
Руфус со вздохом рухнул спиной на одеяло и, заложив руки за голову, уставился в потолок.
– Сам не знаю. Я теперь черное от белого не отличу. Не пойму, на каком я свете.
Весь дом спал, стояла гробовая тишина. Казалось, комната, где они находились, существует сама по себе и никак не связана с жизнью остального острова.
Вивальдо заговорил как можно мягче:
– Не стоит так поступать с Леоной. Даже если бы ты был прав. Если не можешь обращаться с ней иначе, ну, тогда вам лучше расстаться.
Руфус силился улыбнуться.
– Знаешь, я думаю, у меня что-то случилось с головой.
Он снова замолк, повернулся на бок и взглянул на Вивальдо.
– Ты посадил ее в такси?
– Да, – ответил Вивальдо.
– Она поехала к тебе?
– Да.
– И ты тоже туда отправишься?
– Если ты не возражаешь, я хотел бы немного пожить у тебя.
– Ты что, хочешь присматривать за мной? Как это понять?
Руфус расплылся в улыбке, но тон его был серьезен.
– Я подумал, может, ты не против, если кто-нибудь побудет сейчас рядом с тобой, – сделал попытку оправдаться Вивальдо.
Сорвавшись с кровати, Руфус возбужденно заходил по квартире.
– Не нужны мне никакие компаньоны. Сыт по горло. Хватит впечатлений до конца моих дней. – Он остановился у окна, спиной к Вивальдо. – Ненавижу всех этих белых сволочей там снаружи. Они хотели бы убить меня, думаешь я не понимаю? Подчинили себе весь мир и вокруг моей шеи удавку стягивают все туже. – Он отошел от окна, по-прежнему не глядя на Вивальдо. – Иногда лежу здесь и слушаю, просто слушаю. Они там копошатся за окном, разгружают машины – в полной уверенности, что никогда в их жизни ничего не изменится. А я лежу и жду – когда же на этот город свалится бомба и разнесет его к чертям собачьим, чтобы прекратилась наконец эта возня. Хочу услышать их стоны, увидеть, как они будут истекать кровью и задыхаться, хочу слышать их мольбу, понимаешь, старик, мольбу о помощи. О, им придется долго канючить, прежде чем я приду им на помощь. – Он замолчал, его полные слез глаза горели ненавистью. – Когда-нибудь это случится, обязательно случится. Вот тогда я порадуюсь. – Он вернулся к окну. – Иногда, слыша за окном гудки, я думаю, не лучше ли сесть на один из судов и уплыть куда-нибудь подальше от этих ничтожеств, туда, где с человеком обращаются, как должно обращаться с человеком. – Он утер слезы тыльной стороной руки и вдруг с силой саданул ею по подоконнику. – Нужно обороняться от домовладельца, ведь он белый. Нужно обороняться от лифтера, ведь он тоже белый! Любой бомж с Бауэри[6 - Бауэри – Нью-Йоркский квартал низкопробных кабаков и бездомных бродяг.] может насрать тебе на голову; пусть он не слышит, не видит, не может ходить, пусть у него не стоит – но он белый!
– Руфус, послушай, Руфус! А как же… – Вивальдо хотел спросить, а как же я, Руфус? Ведь я тоже белый. Но он закончил фразу иначе: – Не все такие, Руфус.
– Вот как? Для меня это новость.
– Леона любит тебя…
– Она так любит всех цветных, – прервал его Руфус, – что меня от этого тошнит. Сказать тебе, что ей во мне нравится больше всего? Единственное, что ей нужно, это… – Он вызывающе положил руку на причинное место, сделав движение, словно хотел вырвать член. Вивальдо поморщился, как от боли, и это вроде бы доставило Руфусу удовольствие. Он снова уселся на кровать. – Только это.
– Ты совсем рехнулся, – сказал Вивальдо. От страха голос его звучал неубедительно.
– Но только она и нужна мне на этом свете, – прибавил после небольшой паузы Руфус. – Вот ведь какая незадача.
– Ты губишь девушку. Разве ты этого хочешь?
– И она тоже губит меня.
– Пусть так. Так ты этого добиваешься?
– Что нужно двум людям друг от друга? – спросил Руфус. – Можешь мне сказать?
– Думаю, чего не нужно, так это доводить партнера до сумасшествия. В этом я уверен.
– Значит, ты осведомленнее меня, – сказал Руфус не без сарказма. – А что тебе надо от девушки?
– Что надо мне?
– Да, что надо тебе?
– Ну, как тебе сказать, – начал Вивальдо, пытаясь спрятать за улыбкой самую настоящую панику. – Думаю, переспать с ней.
– Вон оно что! – Руфус с любопытством смотрел на него, как бы прикидывая в уме: вот, значит, как обстоят дела с вами, белыми. – И ничего больше?
– Ну нет, – Вивальдо опустил глаза. – Хотелось бы, конечно, нравиться… чтобы меня любили.
Воцарилась тишина. Потом раздался голос Руфуса: