Улисс

Наверно это и делает её кожу такой нежной, белой как воск.

– Там ещё белый воск,– добавил он.

Подчёркивает её темноглазость. Смотрела на меня, подняв простыню до глаз, испанистая, нюхала себя, когда я вдевал запонки в манжеты. Эти домашние рецепты зачастую лучше всего: земляника для зубов: крапива с дождевой водой: овсянка, говорят, на сыворотке. Питание кожи. Один из сыновей старой королевы, герцог Албани, кажется, имел всего один слой кожного покрова. Леопольд, да. У нас ведь их трое. Бородавки, волдыри и прыщи, чтоб не рыпались. Но хочется ещё и духов. Какие духи у твоей? Pean d'Espagne. Этот апельсиновый цвет. Чисто – вершковое мыло. Вода такая свежая. Приятный запах от этих мыл. Пора в баню за углом. Хаммэм. Турецкая. Массаж. Грязь скатывается у тебя в пупке. Приятней, если б делала хорошенькая девушка. А ещё я, пожалуй. Да, я. Там в бане. Глянь-ка, разохотился. Вода к воде. Совместить приятное с полезным. Жаль нет времени на массаж. Потом весь день чувствуешь себя бодрым. От похорон всегда такая подавленность.

– Да, сэр,– сказал аптекарь.– Заплачено два и девять. Вы принесли бутылочку?

– Нет,– сказал м-р Цвейт.– Приготовьте, пожалуйста. Я зайду днём, а ещё возьму кусок такого мыла. Почём они?

– Четыре пенса, сэр.

М-р Цвейт поднял брусок к ноздрям. Сладкий лимонный воск.

– Беру это,– сказал он.– За всё получается три и пенни.

– Да, сэр,– сказал аптекарь.– Можете заплатить за всё разом, когда зайдёте.

– Хорошо,– сказал м-р Цвейт.

Он выступил из аптеки с газетной трубкой подмышкой, держа прохладообёрнутое мыло в левой руке.

У самой его подмышки голос и рука Бентема Лайнса произнесли:

– Привет, Цвейт, что новенького? Это сегодняшняя? Дай глянуть.

Опять сбрил свои усы, клянусь небом! Долгая холодная верхняя губа. Чтоб моложавей выглядеть. И вид цветущий. Моложе меня.

Жёлтые пальцы Бентама Лайнса с чёрной каймой под ногтями развернули трубочку. Тоже пора помыться. Снять верхний слой грязи. Доброе утро, а вы испробовали Грушевое Мыло? Перхоть по плечам. Скальп нуждается в смазке.

– Мне только глянуть про французскую лошадь в сегодняшнем забеге,– пояснил Бентам Лайнс.– Где, к хренам, они это приткнули?

Он шелестел слипшимися страницами, подёргивая подбородком по стоячему воротнику. Тик для бритья. Тугой воротник доведёт его до лысины. Лучше оставить ему газету и отшить поскорее.

– Да оставьте себе,– сказал м-р Цвейт.

– Эскот. Золотой кубок. Погодите,– бормотал Бентам Лайнс.– Полмину. Максимум секунду.

– Мне она уже никчему, просто клочок бумаги,– сказал м-р Цвейт.

Бентам Лайнс вдруг вскинул глаза и чуть подмигнул.

– Точно?– произнёс его резкий голос.

– Ну, говорю же,– ответил м-р Цвейт.– Клочок и ничего другого.

Бентам Лайнс секунду посомневался, косясь: потом всучил развёрнутые листы обратно на руки м-ру Цвейту.

– Рискну,– сказал он.– Ну, спасибо.

Он заспешил к углу Конвей. Торопыга.

М-р Цвейт снова сложил страницы аккуратным квадратом и всунул туда мыло, улыбаясь. Такие глупые у него губы. Ставки на скачках. Стало нынче золотым дном. Мальчики-посыльные крадут, чтоб поставить хоть шесть пенсов. Разыгрывают лотерею на варёного индюка. Рождественский обед всего за три пенса: Джек Флеминг насобирал взносов, закладов и смылся в Америку. Теперь у него там свой отель. Они никогда не возвращаются. От мясной похлебки Египта.

Он бодро зашагал к мечети бань. А смахивает-таки на мечеть, краснообожжённый кирпич, минареты. Колледж, как я посмотрю, сегодня в спорт ударился. Он обвёл взглядом подковообразный плакат над воротами в парк колледжа: велосипедист, сложился пополам, как треска в банке. Реклама совсем ни к чёрту.

Вот если б они сделали круглым, как колесо. Потом спицы: спорт спорт спорт: и крупную маточину: колледж. Что-то такое, чтоб в глаза бросалось.

Вон Горнбловер на входе. Поддержи отношения: можно будет зайти прогуляться за спасибо. Здравствуйте, м-р Горнбловер. Здравствуйте, сэр. Погода просто райская. Была бы жизнь всегда такой же. Погода для крокета. Сидеть в сторонке под зонтами. Игру за игрой. Здесь в крокет не умеют. Ноль за шесть ворот. Однако, капитан Булер умудрился высадить окно в клубе на Килдар-Стрит, шарахнув напрямки. Им больше подходит ярмарка в Донибруке. Поналомали мы им рёбер, как МакАрти выступал с речью. Прилив жары. Не надолго. Всегда проходит, струя жизни, которую выделяем в потоке жизни, дороже остальных.

Теперь усладимся баней: ванна чистой воды, прохлада эмали, тихая тёплая струя. На моё тело.

Он заранее провидел своё бледное тело распростёртым во всю длину, обнажённое, в лоне тепла, намащенное пахучим тающим мылом, мягко сползающим. Он видел свой торс и конечности в переплеске мелкой ряби, чуть вздымаемые к поверхности мелких лимонножёлтых волн: свой пуп, завязь плоти: провидел тёмный спутанный клок своего всплывшего кустика: струящиеся волосы вкруг квёлого родителя многотысячных племён, вяло плавучий цветок.

* * *

Мартин Канинхем, первым сунул в скрипучий экипаж cвою голову в шёлковом цилиндре и, резко взойдя, уселся. М-р Повер последовал за ним с осмотрительной, из-за своего роста, сдержанностью.

– Давай, Саймон.

– После вас,– сказал м-р Цвейт.

М-р Дедалус порывисто покрыл голову и взобрался, приговаривая:

– Да, да.

– Все тут?– спросил Мартин Канинхем.– Подымайтесь, Цвейт.

М-р Цвейт взошёл и присел на оставшемся месте. Затем он притянул и плотно захлопнул дверцу. Продев руку в петлю безопасности, он бросил сумрачный взгляд из экипажа на задёрнутые занавески в окнах на улицу. Одна из них отодвинулась: старушку тянет поглазеть. Нос влип в стекло до побеления. Благодарна судьбе что не её. У них такое живое любопытство к трупам. Рады когда кончаемся, слишком много мук при нашем появлении на свет. Обмывают. Работёнка как раз по ним. Шушукаются по углам. Мягче шаркают шлёпанцами, как бы не разбудить. Потом готовят тело. Укладывают. Молли и м-с Флеминг готовили подстилочку. Потяни ещё на себя. Наш саван. Не знаешь кто будет трогать тебя мёртвого. Обмывают. Кажется, ещё ногти стригут и волосы. В конверт на память. Потом всё равно отрастают. Напрасный труд.

Все в ожидании. Никто ни слова. Укладывают венки, наверно. На что это я сел такое твёрдое? А, это мыло в заднем кармане. Надо бы переложить. Выждать момент поудобнее.

Все ждали. Вот уж услышалось движение колес впереди: ближе: цоканье копыт. Рывок. Их экипаж пришёл в движение, скрипя и покачиваясь. Другие копыта и скрип колёс двинулись следом. Проплыли занавески в окнах на улицу и девятый номер с чёрной лентой у входа, дверь настежь. Ехали шагом.

Ожидание продолжалось под мерное покачивание их колен, пока не свернули вдоль трамвайных путей. Тритон-Роуд. Поехали быстрей. Колёса тарахтели по камням мостовой, а потресканные дребезгливые стёкла тряслись в дверных рамках.

– На какую свернул?– поинтересовался м-р Повер в оба окна.

– Айриштаун,– сказал Мартин Канинхем.– Через Ринсенд. Брансвик-Стрит.

М-р Дедалус кивнул, выглядывая наружу.

– Чудесный старинный обычай,– сказал он.– Приятно, что не отмер.

Все какое-то время смотрели в окна на кепки и шляпы приподымаемые встречными. Дань уважения. Экипаж свернул от трамвайных путей на более ровную мостовую Вотери-Лейн. Взгляд м-ра Цвейта отметил хрупкого юношу в трауре, в широкополой шляпе.

– Проехали одного из ваших, Дедалус,– сказал он.

– Кто там?