Улисс

Надеюсь эта каплища не плюхнет ему же в стакан. Нет, подшмыгнул обратно.

– Почти месяц, слышь-ко, до самого боя. Всю дорогу на сырых утиных яйцах. Выпивки и нюхнуть не давал. Каков, а? Ей-Богу, Ухарь малый с головой.

Деви Бирн вышел из комнатки позади стойки, с поддёрнутыми под резинки рукавами рубахи, утирая губы взмахом-другим салфетки. Сытный румянец. И чьи черты улыбкою лучатся какой-то там такою полнотой. Через меру пастернака на сале.

– А вот и сам да с перчиком,– сказал Носач Флинн.– Может подкинете надёжную наводку насчёт Золотого Кубка?

– Не по моей части, м-р Флинн,– ответил Деви Бирн.– Я в жизни ничего не ставил на лошадей.

– И очень правильно,– сказал Носач Флинн.

М-р Цвейт поедал ломтики своего сэндвича, свежий чистый хлеб, вкусно до отвращения, острая горчица, зелёный сыр с запахом ног. Глоточки вина холили его нёбо. Не то что та тебе лакокраска. Вкус насыщенней в такую погоду, когда не холодит. Приятный тихий бар. Неплохое дерево пошло на эту стойку. Отличная полировка. Эти вот разводы ласкают взгляд.

– Меня ничем не заманишь,– сказал Деви Бирн.– Эти лошадки сколько людей пустили по миру.

Основной навар загребает виноторговец. Лицензия на продажу пива, вина и спиртного на трибунах. Решка – выиграл я, орел – ты мне проиграл.

– Это точно,– сказал Носач Флинн.– Если не знать загодя. Нынче уж нет честного спорта. Лениен знает толк в лошадях. Сегодня он за Мантию. А фаворит – Цинфандель лорда Говарда де Волдена, побеждал в Эпсоне. Жокеем на нём Морни Кеннон. Две недели назад я б мог выиграть один к семи против Сент-Аманты.

– Да, ну?– сказал Деви Бирн.

Он прошёлк окну и взяв книгу мелких приходов-расходов, стал просматривать её страницы.

– Чуть не выиграл, правда,– сказал Носач Флинн, шмыгнув.– Выставили редкостную лошадку. Хозяин её Сент-Фраскин. Она промчалась как шквал, ротшильдова кобылка, уши мохнатые. Жокей в синем, жёлтое кепи. Не повезло бедняге Бену Долларду с его Королем Джоном. Это он меня отговорил. Так-то.

Он отрешённо отпил из своего бокала, проехался пальцами вниз по бороздкам на нём.

– Такие вот дела,– сказал он, вздыхая.

М-р Цвейт, жуя стоя, покосился на его вздох. Носач дубоголовый. Сказать ему про лошадь Лениена? Он уже знает. Пусть уж лучше не думает, пойдёт и опять проиграет. Дурак и его деньги. Каплища снова вытекла. Станет целоваться, нос застудит. Впрочем, женщинам, может, и нравится. Колючие бороды им по нраву. Холодный нос собак. Рычун и задира терьер Скай старой м-с Риордан в отеле АРСЕНАЛ. Молли ласкала его у себя на коленях. Ах, ты такая собачина-чина-чина! Вино смочило и смягчило скрутку из хлеба, горчицы и, на какой-то миг гадостного, сыра. Превосходное вино. Вкус приятнее, потому что у меня не было жажды. Потому что принял ванну. Пары ломтиков хватит. Потом часов в шесть можно будет. Шесть, шесть. К тому времени уже будет позади. Она…

Мягкий огонь вина затеплился в его жилах. Вот мне чего не хватало. Чувствовал себя совсем жёванным. Глаза его без вожделенья осматривали полки жестянок, сардин, ярких клешней раков. Каких только диковин не едят люди. Нутро раковин, морских ежей, французы даже слизняков, вместо того чтоб наживить крючок удочки. А глупых рыб и тысячи лет не научили. Рискованно брать в рот чего не знаешь. Ядовитые ягоды. Волчьи. Привыкли думать, что всё округлое – хорошее. Яркие цвета предостерегают. Один предупредил другого и так оно и пошло. Попробуй сперва на собаке. Манит вид или запах. Соблазнительный плод. Шарики мороженого. Сливки. Инстинкт. Апельсиновые рощи например. Им нужно искуственное орошение. БЛЯЙБТРОЙШТРАССЕ. Да, но как же устрицы? Безобразны, как выхаркнутая слизь. Загаженые раковины. Кто про них разнюхал? Кормятся на отбросах, канализации. Устрицы с отмелей Фиц и Красная. Влияют на потенцию. Афродитичны. Ещё сегодня утром она была на Красной Банке. А мужской род у них есть? Устрица со своим устрицем. А есть ведь люди, которым нравится дичь с душком. Тушёный заяц. Делить шкуру непойманного. Китайцы едят яйца пятидесятилетней давности, сине-зелёные. Обед из тридцати блюд. Каждое из блюд безвредно, а внутри могут вступить в реакцию. Идея загадочного отравления. Кажется, это был герцог Леопольд? Нет. Да. Или кто-то из Габсбургов? Или кто там приноровился есть перхоть с собственной головы? У нас самая дешёвая закуска. Ещё бы, аристократы. Потом другие подхватывают, чтоб по моде. Милли тоже муку с керосином. Сырая сдоба мне и самому нравится. Половину улова устриц сбрасывают обратно в море, чтоб держались в цене. Дешёвое. Никто не купит. Икра. Благородит. Рейнское в тёмных бутылках. Пышнопенное. Леди такая-то. Жемчуг на припудреной груди. Элита. Сливки сливок. Им и блюда нужны особые, чтоб прикидываться такими. Отшельник обуздывает порывы плоти тарелкой фасоли. Узнать друг друга немало вместе съесть. Королевская стерлядь. Главный шериф, Кефей, мясник, прямо с работы на пир с лесной дичью. Отослал ему полкоровы. Приготовление для званого ужина, что я однажды видел на кухне Управляющего Архивом. Шеф-повар в белой шапочке, как раввин. Чуть обжаренная утка. Кудрявая капустка a la ГЕРЦОГИНЯ ПАРМСКАЯ. Стоило б указывать в меню, чтоб знал что съел, слишком много приправ портят бульон. Сам знаю. Добавить супового концентрата Эдвардса. Гусь с начинкой для них нелепица. Раки любят вариться живьём. Попгобуйте кугопаточки, ггаф. Не прочь пристроиться официантом в шикарном отеле. Чаевые, вечерний костюм, полуобнаженные дамы. Позволите соблазнить вас на ещё один кусочек филе камбалы с лимоном, мисс Дюбэ? Да, валяйте. И ввалил. Скорее всего гугенотская фамилия. Помню одна мисс Дюбэ жила в Килинее. Дю, де, ла – французские. А на деле, небось, рыба как рыба, вроде той, с потрошения которой начал зарабатывать деньги старый Микки Хэнлон с Моор-Стрит, не может поставить подпись на чеке, так кривит рот, будто пейзаж рисует. Мыыыйыкыл А Айкл Кы. Малограмотнее сапога, стоит пятьдесят тысяч фунтов.

Слипшись на стекле взжужжали две мухи, слепились.

Вино теплясь на его нёбе, оттягивало проглатывание. Раздавленные в винном прессе гроздья Бургундии. Жар солнца в них. Подобно тайному прикосновению, напоминающему о былом. Коснулось его чувств, увлажнило, напомнило. Укрылись под развесистыми папортниками на вершине Тёрна. Под нами залив дремотного неба. Ни звука. Небо. Залив лиловеет у головы Льва. Зелёный возле Драмлека. Ближе к Саттону желто-зелёный. Подводные поля, коричневатые отсветы водорослей, затонувших городов. Откинувшись на мой свернутый подушкой плащ, она разметала волосы, серьги, по росткам вереска, моя рука под её головой, ты меня всю разлохматишь. О чудо! Прохладно-мягкая от притираний её рука коснулась меня, приласкала: глаза обращены ко мне не отводит. Одурманеный лёг я на неё, полные губы приоткрылись, целую в рот, долго. Умгум. Она мягко протиснула мне в рот кусочек пирога с тмином, тёплый и жёваный. Противный мякиш перемятый её ртом, ставший сладко-кислым от её слюны. Восторг: я съел его: восторг. Юная жизнь подставляла мне губы, чуть выпятив. Мягкие тёплые, клейко-сладкие губы. А глаза – цветы, возьми-меня, полные желания глаза. Посыпались камешки. Она лежала не шевелясь. Коза. Никого. Между родендронов на верхушке Тёрна козочка смело похаживала, рассыпая свои катышки. Под навёсом из папортников она засмеялась, тепло и протяжно. Теряя голову, я лёг на неё, целовал глаза, губы, вытянутую шею, пульс, зрелые груди, что распирали блузку из монастырской кисеи, упругие соски торчком. Довёл её. Она меня поцеловала. Я её. Сдаваясь окончательно, она ерошила мне волосы. И целовала меня, целовала.

Меня. А теперь вот я.

Слипшись, взжужжали мухи.

Его опущенные глаза проследили безмолвные извивы вен дубовой панели.

Красиво: эти изгибы, округлости, они-то и привлекают. Пышнотелые богини, Венера, Юнона: мир восхищается округлостями. Можно посмотреть в музее библиотеки, расставлены в круглом зале нагими, богини. Способствует пищеварению. Им всё равно кто на них смотрит. Всё напоказ. Хранят молчание и ноль внимания на тупиц вроде Флинна. Допустим, у Пигмалиона c Галатеей, какие были её первые слова? Смертный! Знай своё место. Хлыщут нектар на пирах богов, золотые чаши, до краёв с амброзией. Не чета нашим шестипенсовым ланчам, варёная баранина, морковь да репа, бутылка на запивку. Нектар это, наверно, будто пьёшь электричество: пища богов. Если у женщины восхитительная фигура, значит божественно сложена. Прелесть бессмертных. А мы запихиваем еду в одну дыру и вываливаем через заднюю: еда, лимфа, кровь, дерьмо, земля, еда: необходимо питание, как двигателю горючее. А у них нет? Никогда не обращал внимания. Сегодня загляну. Хранитель не заметит. Уроню что-нибудь, наклонюсь подобрать и загляну есть ли у неё.

Капельно тихое оповещение поступило из его мочевого пузыря, пойти слить, или ещё подерж..? Нет, таки нужно. Уж так устроен человек, он осушил свой бокал до дна и направился, людям они тоже отдавались, ощутить по-человечьи, возлежали с любовниками людьми, юноша тешил её, во двор.

Когда стих звук его ботинок, Деви Бирн спросил из-за книги:

– А что он собственно такое? По страховой линии?

– Давно уже оставил,– сказал Носач Флинн.– Сейчас делает рекламу в НЕЗАВИСИМОМ.

– Обычно он неплохо выглядел,– сказал Деви Бирн.– У него что-то стряслось?

– Стряслось?– сказал Носач Флинн.– Ничего такого не слыхал. С чего это?

– Я смотрю, траур на нём.

– Да, ну?– сказал Носач Флинн.– А ведь точно. И я ещё спросил как у него дома. Ей-Богу, правда ваша. На нём траурное.

– Я никогда не выспрашиваю,– сказал Деви Бирн, чуткийогда вижу, что джентельмен в трауре. Зачем бередить боль.

– Но во всяком случае, это не жена,– сказал Носач Флинн.– Позавчера я его встретил на выходе из молочной жены Джона Нолана, ИРЛАНДСКАЯ ФЕРМА на Генри-Стрит, он нёс домой банку сливок для своей прекрасной половины. Она, таки, неплохо питается. Сдобная пышечка.

– Так он работает в НЕЗАВИСИМОМ?– сказал Деви Бирн.

Носач Флинн сморщил губы.

– Того, что ему перепадает от рекламы на сливки не хватит. Разве что на мясо.

– То есть, как это?– спросил Деви Бирн, отрываясь от своей книги.

Носач Флинн сделал быстролетные знаки в воздухе мелтешащими пальцами. Подмигнул.

– Он из этих,– сказал он.

– Да что вы говорите?– отозвался Деви Бирн.

– Вот то и говорю,– ответил Носач Флинн.– Древний вольный и славный орден. Свет, жизнь и любовь, ей-Богу. Они его подкармливают. Мне это говорил, ну,.. не скажу кто.

– Но правда ли?

– Очень даже отличный орден,– сказал Носач Флинн.– Подкатываются к тебе, когда дела твои совсем не в дугу. Я знаю одного, что хотел пролезть к ним, да только они до чёртиков недоверчивы. Ей-Богу, правильно делают, что не принимают женщин.

Деви Бирн улыбзевнукивнул, все сразу:

– Ииииихаааааааах!

Всласть зевнувший Деви Бирн сказал с промытыми слезой глазами:

– Но правда ли это? Такой тихий, скромный. Частенько его тут вижу, но ни разу, знаете ли, через край.

– Сам Господь Вседержитель его не напоит,– сказал Носач Флинн твёрдо.– Как начинается дым коромыслом, он – раз, и улизнул. Заметили, как он тут на свои часы поглядывал? Ах, да это ещё без вас. Предлагаешь ему выпивку, он первым делом за часы – свериться что ему можно принять. Только ради этого, клянусь Богом.

– Есть и такие,– сказал Деви Бирн.– Осмотрительный человек.

– Он не так уж и плох,– сказал Носач Флинн, зашмыгивая её обратно.– Бывало и он скидывался, чтоб помочь кое-кому. Чёрту – чёртово. Да, у Цвейта есть хорошие стороны. Но кое-что он ни в жизнь не сделает.