История Гражданской войны в США. 1861–1865

Джон Т. Морз в своей биографии Линкольна, которая весома и как современный документ, и как художественное исследование великого человека, писал: «Историки риторически утверждают, что Север взялся за оружие; он действительно так бы сделал, если бы было за что браться, но ружей было так немного».[80 - Morse J. T. Life of Lincoln. I. P. 252.] Сообщения в первом томе третьей серии «Официальных документов армий Союза и Конфедерации» дают многочисленные подтверждения этого заявления. Губернаторы нескольких штатов в переписке с военным министерством Соединенных Штатов запрашивают ружья и пушки; вскоре они станут умолять об этом. Огайо дает нам самый яркий пример среди штатов к западу от Аллеганских гор. Макклеллан, назначенный генерал-майором, командующим волонтерами, произвел инспекцию арсенала штата и обнаружил несколько ящиков с гладкоствольными мушкетами, ржавыми и сломанными, две или три гладкоствольные 6-фунтовые пушки, потрескавшиеся от использования для салютов, гору заплесневелой упряжи, которая когда-то предназначалась для артиллерийских лошадей. Выйдя за дверь, он отчасти иронично, отчасти грустно заметил: «Прекрасный запас амуниции для начала великой войны».[81 - Battles and Leaders of the Civil War. I. P. 90.] Губернатор Айовы, выражая пожелания всех остальных, требовал у военного министра: «Богом заклинаю, пришлите хоть сколько-нибудь оружия». Всем штатам были необходимы ружья с нарезным стволом, но правительство обладало ими в очень небольшом количестве, и когда штаты получали старинные кремневые ружья или такие же капсюльные, они чувствовали, что их потребностям не уделяется должного внимания. Мортон, губернатор Индианы, сообщил, что его штат получил лишь «старые гладкоствольные ружья в неудовлетворительном состоянии», и добавил, что во многих случаях «штыки прибиты молотком, а другие болтаются так, что готовы отвалиться». Губернатор Айовы писал: «Наши парни не готовы отправляться на поле боя со старомодными мушкетами, чтобы встретиться с людьми, имеющими лучшее вооружение». Сознавая беспомощность федерального правительства, Массачусетс отправил в Европу агента с деньгами для приобретения более совершенного оружия, а Нью-Йорк закупил в Англии винтовки «Энфилд». Губернаторы нескольких штатов выпрашивали обмундирование и личное снаряжение для ополченцев. Существовала насущная потребность в пилотках, брюках, фланелевых накидках, рубашках, ботинках, чулках, шинелях и одеялах. «Правительство, – писал военный министр Мортону, – не имеет возможности немедленно поставить униформу и одежду, необходимую для внезапно призванного на службу большого контингента».[82 - Official Records… Armies. Ser. 3. P. I.]

Макклеллан писал о волонтерах, записавшихся в армию в Огайо: «Никогда не видел такой массы прекрасных людей. Материал превосходный, но нет организации и дисциплины».[83 - Ibid. Ser. 1. LI, Pt. I. P. 333.] Капитан регулярной армии, прибывший отобрать часть из этого контингента в регулярную армию Соединенных Штатов, оглядев шеренгу крепких парней, одетых в красные фланелевые гарибальдийские рубашки (из-за отсутствия формы), воскликнул: «Боже мой! И такие люди должны стать пушечным мясом!»[84 - Battles and Leaders of the Civil War. I. P. 97.] «Симпатичные и энергичные молодые парни – они слишком хороши, чтобы стать пушечным мясом», – написал Джон Хэй, побывав в 6-м Массачусетском.[85 - Hay J. Letters and Diary. I. P. 13.] Эти же слова можно было сказать почти про всех добровольцев из каждого штата, поступивших на трехмесячную службу.

К концу апреля Линкольн уже настроился на то, что война будет долгой. Квота добровольцев, призываемых на три месяца, была заполнена быстро и, поскольку людской поток не прекращался, он решил использовать взрыв патриотизма и предлагать пришедшим в последнюю очередь трехлетний контракт. 3 мая он своим указом увеличил численность армии.[86 - 42 034 волонтера на три года; 22 714 в регулярную армию; 18 000 моряков во флот (Official Records… Armies. Ser. 3. I. P. 145).] В своем послании от 4 июля он так охарактеризовал акции, направленные на мобилизацию: «Одна из главных трудностей правительства – как не набирать войска быстрее, чем оно может их обеспечить. Иными словами, люди спасут свое правительство, если правительство будет достаточно хорошо исполнять свою роль». Наш военный министр (Кэмерон), судя по официальной переписке первых месяцев войны, оказался добродушным, малоспособным и недальновидным – человеком узких взглядов. Линкольн, с другой стороны, живо реагируя на ситуацию, неоднократно призывал военное министерство принимать людей, которые готовы служить три года, и использовать все возможности для обеспечения их оружием, формой и ежемесячным денежным содержанием; таким образом, уже в самом начале – как и в последующие годы его президентства – он в первую очередь думал о важнейшей потребности: ему были нужны люди; что с ними делать, можно решить и после.

Неготовность южан к войне была сопоставима с неготовностью северян, только трудности с обеспечением войск оружием и боеприпасами у них были намного сложнее. Они привыкли приобретать порох на пороховых заводах северных штатов. Теперь им нужно было организовать его производство у себя. Имея меньше денег и худший кредит, они испытывали трудности с приобретением необходимого за рубежом. Более того, блокада вскоре стала серьезным препятствием для их коммерческой деятельности. 3 мая генерал Скотт написал: «Мы очень надеемся, что вскоре начнется надежная операция по полной блокаде портов Атлантики и Мексиканского залива».[87 - 27 апреля президент распространил блокаду на Виргинию и Северную Каролину (Official Records… Armies. Ser. 3. I. P. 122).] Миссис Чеснат, которая 16 июля ужинала с Джефферсоном Дэвисом в Ричмонде, записала в дневнике: «Нам нужно больше оружия, но блокада уже начинает становиться помехой». Военному министру конфедератов Уокеру явно не хватало умения общаться с людьми, и его переписка с губернаторами содержит гораздо больше колкостей, чем было бы желательно для члена нового правительства в перспективе длительного конфликта. С другой стороны, Дэвис в административных навыках первоначально превосходил Линкольна. Его обучение в Вест-Пойнте, участие в войне с Мексикой и эффективная работа в военном министерстве на протяжении четырех лет дали возможность хорошо освоить военные тонкости, которые Линкольну теперь предстояло постигать с мучительными усилиями. Ли, как командующий виргинскими военными силами, оказался эффективным помощником губернатора штата в Ричмонде, городе, которому было предназначено стать важнейшим военным оплотом Конфедерации; будучи склонен переоценивать силы противника (что было характерно для обеих сторон), он, как и губернатор Айовы, считал, что северяне гораздо лучше вооружены.[88 - Official Records … Armies. Ser. 1. LI, Pt. I; Ser. 4, I; Chesnut M. B. A Diary from Dixie; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln; Rhodes J. F. History… IV.]

Внимательно изучая конфиденциальную корреспонденцию Юга и Севера в период между бомбардировкой Самтера и сражением при Булл-Ран, поражаешься неподготовленности обеих сторон и вообще контрастом между состоянием военной подготовки к войне в нашей стране и Европе. В 1870 году французский военный министр сообщил императору и своим коллегам о том, что Франция готова, и более чем готова, а перед комиссией законодательного корпуса заявил: «Мы готовы настолько, что даже если война продлится два года, нам не придется искать и пуговицы для гамашей». За десять дней он организовал переброску по железной дороге к границе почти 200 000 человек с пушками, лошадьми и боеприпасами. В то же время Бисмарк интересовался у Мольтке: «Каковы наши шансы на победу?» Мольтке отвечал: «Полагаю, мы им ни в чем не уступаем, с оговоркой, что никто не может предсказать исход великой битвы». Он также отметил, что «быстрое столкновение в целом для нас более благоприятно, чем его отсрочка». Меньше чем за три недели Мольтке сосредоточил на границе с Францией армию, численностью более чем вдвое превосходящую французскую.[89 - Ollivier E. L’Empire Liberal. XV; La Gorce P. de. Histoire du Second Empire. VI; Walpole S. History Of Twenty-Five Years. II; Encyclop?dia Britannica («Leboeuf»); Sybel H. von. The Founding of the German Empire.]

Если бы Север или Юг подготовились хотя бы столь же слабо, как Франция (не говоря уж о том, что проделал ее противник), то они смели бы все на своем пути. Если бы у Юга и Севера была такая совершенная организация, как у Пруссии, война могла оказаться намного короче. Но прусская военная система в Соединенных Штатах была невозможна, а если и возможна, то не считалась необходимой. Американцы, как афиняне времен Перикла, предпочитают «встречать опасности скорее по свойственной нам живости, нежели в силу привычки к тягостным упражнениям».[90 - Фукидид. История. II, 39 (пер. Г. Стратановского).]

В обращении к своему конгрессу Дэвис 29 апреля подчеркнул, что призыв Линкольна к набору 75 000 добровольцев был объявлением войны Конфедерации и попросил разработать меры для ее защиты. Утверждая, что каждый штат суверенен и «в конечном итоге единственный судья как своим ошибкам, так и способам и мерам по их исправлению», он оправдал сецессию и образование Конфедеративных Штатов. «Мы считаем, что наше дело абсолютно правое, – заявил он. – Мы просим лишь оставить нас в покое; те, у кого никогда не было власти над нами, не имеют права требовать подчинения силой оружия. Таким образом, мы будем, мы должны сопротивляться до последней возможности». Дэвис как президент был обязан извлечь максимум из ситуации, к которой относился с глубокими опасениями. Он был противником войны и хотел, чтобы его братья-южане вели себя менее опрометчиво. В конце июня миссис Чеснат имела с ним беседу продолжительностью около часа, в ходе которой он проявлял «печальную сдержанность». «Тон его не был жизнерадостным». Он предчувствовал длительную войну, издевался над бахвалами, кричавшими, что «каждый южанин равен трем янки. Только глупцы, – продолжал он, – сомневаются в мужестве янки или в их готовности сражаться, когда они посчитают это необходимым».[91 - Chesnut M. B. A Diary from Dixie; Rhodes J. F. History… III. P. 299.]

Конфедераты, сказал президент в своем послании 4 июля, «навязали стране требование выбирать: “немедленное разъединение или кровь”. С глубочайшим сожалением правительство считает своим долгом использовать военную силу для защиты от насилия. Оно обязано исполнить свой долг или прекратить существовать». Используя выражение «простой народ» (the plain people), которое ему очень нравилось, он именно к нему обращался за поддержкой.

В 1861 году Линкольн больше, чем кто-либо другой, был убежден, что южане никогда бы не использовали доктрину прав штатов для оправдания отделения, если бы это не было способом предотвратить то, что они считали угрозой институту рабства; однако в его послании на эту тему нет ни слова, и легко понять почему. Сводя цель войны к восстановлению Союза, он привлекал на свою сторону демократов, сторонников Белла и Эверетта, а также республиканцев; упоминание рабства немедленно вызвало бы разногласия. Но уже в эти дни Линкольн представлял себе масштаб конфликта, открывая душу личному секретарю, который во всем его поддерживал: «Со своей стороны, я считаю основной для нас идеей, пронизывающей эту схватку, необходимость доказать, что народное правительство – не бессмыслица. Мы должны сейчас решить вопрос – есть ли при свободном правительстве у меньшинства право сменить его, когда оно того пожелает. Если мы потерпим неудачу, это подтвердит неспособность народа к самоуправлению. Есть одно соображение, которое может удержать от принятия окончательного суждения, но нам не следует торопиться; в нашем случае присутствует один важный и имеющий далеко идущие последствия элемент, которого, возможно, не будет в истории ни одной свободной страны. Впрочем, нам сейчас говорить не об этом. Работая с правительством, которое у нас есть, мы увидим, сумеет ли большинство сохранить его».[92 - 7 мая (Hay J. Letters and Diary. I. P. 31).]

Официальный документ от 1 июля оценивает силу союзной армии в 186 000 человек.[93 - Rhodes J. F. History… III. P. 360, n. 2.] Газеты, в особенности New York Tribune, уже призывали к наступлению на Ричмонд. От генерала Скотта требовали не отказываться от услуг призванных на три месяца волонтеров, срок службы которых подходил к концу.[94 - Russell W. H. My Diary…; Rhodes J. F. History… III.] Политики, опасаясь, что промедление повлияет на общественные настроения, поддерживали это требование; многие опытные и рассудительные люди присоединялись к «гласу народа». Уже в мае губернатор Эндрю сетовал на «недостаток решительности» в операциях северян, а сенатор Фессенден писал: «Я каждый день надеюсь услышать о каком-то решительном ударе».[95 - Official Records… Armies. Ser. 3. I. P. 182, 244.] Уильям Г. Рассел, основывая свое мнение на европейских примерах, с которыми он близко познакомился во время Крымской войны, писал о жалком состоянии способных принять участие в кампании солдат Союза в лагерях под Вашингтоном; их численность он оценивал в 30 000 человек. «Я против национального самохвальства, – писал он, – и твердо убежден, что 10 000 регулярных британских солдат (он думал, пожалуй, что нужно сказать что-нибудь приятное англичанам), или 12 000 французских с достаточной поддержкой артиллерии и кавалерии и при компетентном командовании не только с чрезвычайной легкостью дали бы отпор этой армии, но и атаковали бы ее и пошли на Вашингтон – сквозь них или с ними, как пожелают».[96 - Russell W. H. My Diary… P. 403, 404 (курсив мой).]

Народный призыв «На Ричмонд!» звучал в ушах президента, пока он не пришел к решению, что армия Союза должна дать бой в Восточной Виргинии. Победа укрепит единодушие, которое царило с момента бомбардировки форта Самтер; она станет залогом непродолжительности войны. В перспективе короткой кампании удастся удержать высокий патриотический подъем и разногласия, которые могут перерасти в оппозицию, попросту не возникнут. Более того, сохранится доброжелательное отношение Европы. Она в данный момент сочувственно относится к притязаниям президента на роль общенациональной власти, но будет неплохо показать ей и то, что правительство Соединенных Штатов, к которому ее государства направляют своих дипломатических представителей, обладает и сильными батальонами. Кроме того, если все те замечательные парни, добровольно вызвавшиеся встать на три месяца под ружье, не будут использованы в активных действиях немедленно, к концу срока их службы им может уже и расхотеться делать это. Приняв во внимание все эти соображения, президент пригласил на совещание в своем кабинете ряд генералов. Макдауэлл, выпускник Вест-Пойнта, штаб-офицер во время Мексиканской войны, в настоящее время командовавший частями на виргинском берегу Потомака, заявил, что может выступить против Борегара, расположившегося с 21 900 человек за ручьем Булл-Ран, в том случае, если Джозефу Э. Джонстону, который находился в долине Шенандоа с 9000 бойцов, воспрепятствуют соединиться с Борегаром. Генерал Скотт, который чувствовал, что армия не готова вести сражение в Виргинии, но подчинился пожеланию президента, сказал: «Если даже Джонстон соединится с Борегаром, у него на хвосте будет Паттерсон» (предполагалось, что Паттерсон с группировкой из 18 000–22 000 человек будет внимательно следить за Джонстоном и в случае необходимости вступит в бой, нанесет ему поражение или задержит в долине).

Днем 16 июля «Великая армия» Макдауэлла численностью около 30 000 человек, состоящая по большей части из волонтеров, призванных на три месяца, при поддержке 1600 солдат регулярной армии выступила в поход и 18 июля заняла Сентревилл. Из живых на тот момент американских генералов никому не доводилось командовать столь крупной группировкой войск, и в Мексике Макдауэлл как штаб-офицер имел дело с гораздо меньшими силами. Солдаты, за исключением кадровых, были необстрелянными, как и большинство офицеров; этот марш протяженностью 27 миль, который уже через год будет считаться пустячным, стал для них тяжелым испытанием. Дисциплина напрочь отсутствовала. Уильям Т. Шерман, командовавший бригадой, писал: «Несмотря на все мои личные усилия, я не мог остановить людей, покидающих строй в поисках воды, ежевики и чего им там еще вздумалось». Солдаты не умели распоряжаться своим рационом, чтобы «растягивать его настолько, насколько требовалось», сообщал Макдауэлл; более того, их возбуждение «находило выход в поджогах и мародерстве». Впрочем, эти эксцессы Макдауэлл пресек.

Джонстон, получив из Ричмонда телеграмму с указанием присоединиться, если возможно, к Борегару, сумел улизнуть от Паттерсона и в полдень 18 июля двинулся к Булл-Ран. «Разочарование опытного человека вроде меня, привыкшего к твердой поступи регулярных частей, – записал он, – от этого дневного перехода неописуемо». Из-за частых и неоправданных задержек и отсутствия дисциплины он мог вовремя и не соединиться с Борегаром. Осознав это, преодолеть заключительную часть пути он решил по железной дороге. Пройдя 23 мили пешком, последующие 34 мили его пехота проехала на поездах (кавалерия и артиллерия продолжили путь проселками). В субботу 20 июля шеститысячный отряд Джонстона соединился с Борегаром.

До Макдауэлла доходили слухи, что Джонстон соединился с Борегаром, но он им не поверил. Он продолжал придерживаться своего первоначального плана обойти конфедератов слева. На рассвете воскресенья 21 июля он предпринял наступление. Из-за неопытности солдат и офицеров, задержек на марше и маневрирования наступление задержалось на три часа, однако в десять утра войска Союза вступили в боевое соприкосновение с противником и, имея численный перевес, вынудили его к отступлению. Конфедераты отходили по всему фронту, но, когда они стали подниматься по склону холма Генри, то увидели бригаду Томаса Д. Джексона, спокойно ожидающую нападения. Генерал Би воскликнул, желая приободрить свои отступающие части: «Смотрите, Джексон стоит как каменная стена!» Прозвище Стоунволл (Каменная Стена) так и закрепилось за Джексоном на всю оставшуюся жизнь.

Паттерсон в своем воображении сильно преувеличил силы Джонстона и опасался идти в наступление; в испуге он двинулся на север – прочь от конфедератов, вместо того чтобы преследовать их. Не подозревая о его реальных намерениях, генералы конфедератов решили, что он спешит соединиться с Макдауэллом. Тем времени Борегар счел разумным атаковать силы северян своим правым флангом и по центру, не дожидаясь, пока к ним придет подкрепление. Джонстон, старший по званию, одобрил его план. Однако перепутанные приказы помешали наступлению; между тем атака Макдауэлла оказалась неожиданной. Звуки первых пушечных выстрелов подсказали, что тот пытается атаковать их на левом фланге. До места событий было четыре мили, но Джонстон с Борегаром оседлали коней и с максимальной скоростью помчались туда. «Мы прибыли в нужный момент», – говорил Джонстон. Войска конфедератов были деморализованы; началось беспорядочное отступление. Потребовались вся твердость и мужество генералов, чтобы остановить поток. Борегар остался под огнем, командуя своими войсками, а Джонстон с сожалением направился в тыл, чтобы ускорить прибытие подкрепления.

Два генерала конфедератов появились на поле боя в полдень. Сражение длилось до трех часов дня. Самые ожесточенные бои развернулись за холм Генри, который удалось захватить северянам. В два часа дня Борегар отдал приказ перейти в наступление и отбить холм. Атака была проведена лихо. Бригада Джексона пронзила центр северян штыковой атакой; другие части ринулись вперед не менее решительно, нажали на северян и выдавили их с открытого пространства холма. Но северяне собрались, восстановили ряды и согнали конфедератов с холма в лес. Макдауэлл, который видел эту стадию сражения своими глазами, посчитал последнюю атаку финальной и решил, что победа – за ним.

Джефферсон Дэвис, слишком взволнованный, чтобы оставаться в Ричмонде, отправился поездом к месту сражения. Приближаясь к железнодорожной станции Манассас, он увидел клубы пыли, которые поднимали повозки, отправляемые в тыл, и отчетливо различил звуки стрельбы. На станции собралось множество людей, которые в панике покинули поле боя. Они живо описывали Дэвису поражение своей армии. Он спросил седобородого мужчину, чье спокойное лицо и собранное поведение внушали уверенность, как прошла битва. «Наши порядки расстроены, – последовал ответ. – Все в смятении, армия отступает, сражение проиграно». Машинист поезда отказался ехать дальше, но, уступая настойчивым требованиям Дэвиса, отцепил локомотив и подвез его к штабу, где Дэвис нашел коней для себя и своего помощника. Двое офицеров вызвались проводить их к полю битвы. По дороге им попадалось множество бредущих солдат; их часто предупреждали об опасности, которая ждет впереди. Но звуки стрельбы стали стихать, что могло означать как наступление конфедератов, так и затухание сражения. Встретив Джонстона на холме, господствующем над полем, он мог бы спросить его, как король Генрих V при Азенкуре: «Не пойму, мы победили или нет?» Но Джонстон опередил его, сказав: «Мы выиграли сражение».

В три часа дня, когда Макдауэлл увидел, как войска конфедератов скрываются в лесу, он надеялся, что сражение закончено и поле боя осталось за его армией. Но надежды были жестоко развеяны – это стало ее последним отчаянным усилием. Солдаты находились на ногах с двух часов ночи; одна из дивизий совершила длинный утомительный марш. День был чрезвычайно жарким, сражение длилось четыре с половиной часа. Многие побросали свои заплечные мешки и фляги и теперь задыхались от пыли, страдали от жажды, голода и усталости. Борегар приказал выдвинуть вперед все свои наличные силы, в том числе и резерв, с намерением последним решительным усилием вернуть холм; он собирался лично возглавить наступление. Вдруг послышались громкие приветствия, встречающие прибывающие свежие части – последние части из долины Шенандоа, которые следовали за Джонстоном поездами с максимально возможной скоростью и теперь получили от него приказ атаковать правый фланг Макдауэлла. Из уст в уста передавалась фраза: «Явилась армия Джонстона». В тот же момент Борегар двинул вперед всю свою линию фронта. На войска северян «вдруг напал панический страх, которому иногда без всякой видимой причины подвержены большие армии».[97 - Фукидид. История. IV, 125 (пер. Г. Стратановского).] Пехотинцы смяли ряды и в беспорядке ринулись вниз по холму. Макдауэлл и его офицеры пытались остановить их, но командам подчинились только регулярные солдаты, которые прикрывали отступление волонтеров, которые вброд пересекали Булл-Ран и выбирались на Уоррентонский тракт – огромная масса дезорганизованных, перепуганных людей. Конфедераты преследовали их очень недолго;[98 - Вплоть до ручья Каб-Ран. Если бы преследование продолжилось, резерв Макдауэлла, располагавшийся близ Блэкберн-Форд и Сентревилля, мог бы прикрыть тыл отступающих войск.] Макдауэлл вознамерился было закрепиться в Сентревилле, но это оказалось невозможно, как невозможно было остановить беспорядочное бегство в Фэрфакс-Корт-Хаус. «Большая часть солдат, – телеграфировал Макдауэлл, – обратилась в бестолковую толпу, полностью деморализованную. Они промчались через это место в полном беспорядке». Бегство прекратилось лишь тогда, когда солдаты добрались до укрепленных сооружений на южном берегу Потомака; многие из них отправились и дальше – через Лонг-бридж в Вашингтон. Вскоре они узнали, что бежали от воображаемого противника, поскольку конфедераты и не пытались их преследовать.

Линкольн в Вашингтоне тревожился не меньше, чем Дэвис в Ричмонде. Вернувшись из церкви, он жадно просматривал телеграммы, направленные ему из военного министерства и из штаба армии. Депеши направлялись с телеграфной станции недалеко от места сражения и ближе к трем часам стали более частыми и сообщали об определенном продвижении вперед и нарастающей артиллерийской канонаде. В нетерпении обсудить с кем-нибудь новости, он отправился в кабинет Скотта, где и обнаружил пожилого дряхлого генерала дремлющим после обеда. Будучи разбуженным, Скотт сообщил ему, что подобные сообщения не имеют никакого значения и, выразив уверенность в благополучном результате, собрался дремать дальше. Депеши продолжали приносить обнадеживающие вести. Сообщалось, что конфедераты отступили на две или три мили; один из адъютантов Скотта принес президенту телеграмму от лейтенанта инженерных войск в Сентревилле, в которой говорилось, что Макдауэлл гонит противника, отдал приказ резерву идти вперед и желает безотлагательно получить подкрепление. Поскольку Скотт счел сообщение заслуживающим доверия, президент, оставив все сомнения, приказал подать экипаж для обычной вечерней прогулки. В шесть вечера в Белом доме появился секретарь Сьюард – бледный и осунувшийся. «Где президент?» – хрипло спросил он личных секретарей Линкольна. «Уехал кататься», – сообщили ему. «Знаете последние новости?» – продолжил он. Ему зачитали телеграммы, возвещавшие о победе. «Никому не передавайте, – ответил он. – Это неправда. Сражение проиграно… Макдауэлл отступает и призывает генерала Скотта спасать столицу».[99 - Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV. P. 353.] Через полчаса, вернувшись с прогулки, президент узнал о сообщении Сьюарда, прошел в штаб армии и прочитал донесение капитана инженерных войск: «Армия генерала Макдауэлла в полном составе отступает через Сентревилл. Бой проигран. Спасайте Вашингтон и остатки этой армии. Бегущие войска переформировать не удастся». «Президент этой ночью не ложился в постель; утро застало его в президентском кабинете»[100 - Ibid. P. 355.] слушающим рассказы корреспондентов газет и других лиц, которые следовали вместе с Макдауэллом до Сентревилля и после сокрушительного ответа противника, опасаясь за свою безопасность, поспешили в Вашингтон. Они начали прибывать около полуночи. Понедельник в столице начинался мрачно; ко всеобщему унынию добавился моросящий дождь. Но к полудню стало известно, что конфедераты не стали преследовать отступающие войска и не думали о немедленном штурме Вашингтона.

Катастрофа порой вынуждает даже достойных людей терять самообладание, но президент был не из таковых. Горько разочарованный результатом, он не проявлял никаких признаков упадка духа и утраты контроля. В течение недели он посещал лагеря под Вашингтоном. Во время одной поездки его сопровождающим оказался Уильям Т. Шерман. Линкольн и Сьюард, сидевшие «бок о бок в открытой коляске», узнали Шермана, стоявшего на обочине. Он поинтересовался, не в его ли лагерь они едут, и Линкольн отвечал ему: «Да, мы слышали, вы пережили большой испуг, и решили посмотреть на ваших парней». Президент пригласил Шермана в свою коляску и попросил показывать путь. Шерман, понимая чувства президента и его желание говорить с людьми, решил предостеречь его. «Прошу не поощрять никаких приветствий, шума и всякой суматохи, – сказал он. – Всего этого было достаточно перед сражением при Булл-Ран, чтобы испортить любого. Нам нужны спокойные, рассудительные, решительные солдаты. Больше никаких восторгов, никакого притворства». Главнокомандующий армией и флотом Соединенных Штатов внял совету полковника и, прибыв в первый лагерь, встал в своей коляске и произнес, как выразился Шерман, «одну из самых четких, лучших и наиболее прочувствованных речей, какие я когда-либо слышал. Он говорил о нашей последней катастрофе при Булл-Ран, высоком долге, который по-прежнему возложен на нас, и о том, что светлые дни еще впереди. Пару раз солдаты начинали хлопать, но он остановил их: “Не надо хлопать, парни. Признаюсь, я был бы рад послушать, но ваш полковник Шерман говорит, что это не по-военному, и думаю, нам лучше согласиться с его мнением”».[101 - Sherman W. T. Memoirs of General W. T. Sherman. I. P. 189.] Он отправился дальше и еще несколько раз произнес перед солдатами ту же речь. Эффект от его посещения оказался положительным и доказал обоснованность того влияния, которое он вскоре приобрел в армии.

Шерман считал сражение при Булл-Ран хорошо спланированной, но плохо проведенной операцией, и Джонстон был с ним в этом согласен. «Если бы тактика федералов соответствовала их стратегии, – писал Джонстон, – мы были бы разбиты». Напротив, Ропс считал, что тактика Макдауэлла оказалась лучше стратегии. Расхождения в оценках не имели значения для простых людей, которым сражение при Булл-Ран представлялось противостоянием двух вооруженных банд в открытом поле, сошедшихся в лихой схватке, чтобы решить вопрос, который никак не могли урегулировать лучшие государственные умы.

Посторонний наблюдатель, глядя на холм Генри, мог обратить внимание, что многие батальоны и полки северян были одеты в яркую парадную форму ополченцев, которую они привыкли носить во время торжественных процессий 4 июля. Эффектные костюмы зуавов с фесками или тюрбанами, с желтыми мешковатыми штанами на многих производили сильное впечатление. Контраст между этой формой и строгими синими костюмами регулярной армии Соединенных Штатов с поразительным символизмом отражает разницу между праздничными парадами, которые проводились в духе призывов «На Ричмонд!», и суровой задачей покорения объединенного Юга.

В сражении при Булл-Ран рядовые обеих армий впервые в жизни услышали грохот пушек и мушкетов в реальном бою, увидели пушечные ядра, крушащие деревья, разрывающиеся над головой и вокруг, поражающие их друзей и братьев, увидели залитое кровью поле, усеянное трупами людей и лошадей. Солдатская кровь уже пролилась, хотя солдатские навыки еще предстояло приобрести. Количество раненых и убитых «свидетельствует о тяжелом сражении».[102 - Ropes J. C. The Story of the Civil War. I. P. 154. Общие потери: Союз – 2984, Конфедерация – 1981 человек (Livermore T. L. Numbers and Losses in the Civil War. P. 77).]

Если не считать газет, на Юге не было особенной радости по этому поводу. Во властных структурах ни на минуту не поверили, что Север уступит без боя. Напротив, южане считали, что впереди их ждет долгая и трудная борьба.

На Севере в это время воцарилось глубокое уныние. Перенести удар достойно оказалось еще труднее оттого, что Англия, сочувствия которой так страстно желали, теперь рассматривала распад Союза как свершившийся факт. Друзья Юга видели в этой победе залог его грядущего триумфа и, чтобы приблизить его, старательно маскировали коренную проблему. Чарлз Фрэнсис Адамс, наш посланник в Великобритании, в частном письме из Лондона писал: «Даже удивительно видеть усилия, которые прилагают здесь ради создания впечатления, будто наша борьба не имеет никакого отношения к рабству, а связана исключительно с торговыми пошлинами… Не могу не обратить внимание на то, что в целом англичане довольны нашей неудачей».[103 - 30 августа (Letters and Recollections of J. M. Forbes. I. P. 234).]

Через 52 года после сражения это отношение можно объяснить замечанием Ларошфуко: «Неудачи наших лучших друзей не совсем неприятны для нас», хотя во время войны такое отношение заморских родственников с горечью воспринималось людьми, рисковавшими жизнью и состоянием в борьбе, которую считали священной.[104 - Источники: Rhodes J. F. History… III. P. 437, 443–457; Official Records… Armies. Ser. 1. II; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV; Sherman W. T. Memoirs… I; Davis J. Rise and Fall of the Confederate Government. I; Ropes J. C. The Story… I; Lincoln A. Complete Works. II; Swinton W. Army of the Potomac; Chesnut M. B. A Diary from Dixie; Battles and Leaders of the Civil War. I; Congressional Globe; Hosmer J. K. The Appeal to Arms; Seward F. W. Seward at Washington as Senator and Secretary of State: A Memoir of His Life. II; Early J. A. Autobiographical Sketch. Характеристики Джонстона и Джексона см.: Rhodes J. F. History… III. P. 458, 462.]

II

На следующий день после сражения при Булл-Ран конгресс собрался в привычное время и занимался обычными делами. По крайней мере внешне все выглядели спокойно. Палата представителей всего при двух голосах против приняла резолюцию Криттендена, внесенную двумя днями ранее, в которой отражалось общее отношение страны к целям войны. В резолюции говорилось, что война ведется не ради завоевания или покорения, не с целью свергнуть существующие институты южных штатов или ущемить их права, а ради сохранения главенствующей роли конституции и сохранения Союза. Через три дня она была принята сенатом 30 голосами против пяти.[105 - О конфискационных законах см.: Rhodes J. F. History… III. P. 464; Schwab J. C. The Confederate States of America.]

Конгресс собрался 4 июля и, отвечая на запрос президента изыскать способы сделать войну «краткой и решительной», уполномочил его принять на военную службу 500 000 волонтеров сроком на три года, если не представится возможности более раннего увольнения, и уполномочил министра финансов «взять от имени Соединенных Штатов кредиты» на сумму 250 миллионов долларов. Конгресс не смог воспользоваться своей властью изменить налогообложение столь эффективно, как этого требовала ситуация, но тем не менее кое-что сделал и в этом направлении, увеличив некоторые тарифные пошлины, обложив прямым налогом в 20 миллионов долларов штаты и территории и введя 3 %-ный налог на доходы, превышающие 800 долларов.

Конгресс выказал огромное доверие президенту и во всем пошел навстречу его пожеланиям. Как позже написал один из его членов, во время этой сессии конгресс работал как «гигантская бюджетная комиссия». Сомнения возникли в отношении лишь двух актов с диктаторским оттенком: прокламации о призыве волонтеров на три года и увеличении численности регулярной армии и флота, и приказа главнокомандующему армией генералу Скотту, наделяющего его лично или через заместителя правом приостанавливать, если того требует общественная безопасность, действие привилегии о доставлении арестованного в суд (habeas corpus) в любом месте территории фронта между Филадельфией и Вашингтоном.[106 - Был также другой приказ, санкционирующий приостановление действия закона о доставке в суд во Флориде, см.: Lincoln A. Complete Works. II. P. 39, 45.] Поправка к законопроекту, повышающая денежное содержание рядовых солдат, принятая 6 августа (в последний день сессии), легализовала прокламацию об увеличении армии и флота, но относительно приостановления действия habeas corpus мнения сенаторов разошлись настолько, что они не смогли прийти к единому соглашению. Часть сенаторов полагала, что для этого требуется постановление конгресса, и в этом они опирались на решение председателя Верховного суда Д. Маршалла, мнения судей Д. Стори и Р. Тони и английские прецеденты двух столетий. Другие, соглашаясь с тем, что конституция наделяет таким полномочием исключительно конгресс, тем не менее желали придать законную силу распоряжению президента о приостановлении закона. Были и те, кто вообще не хотел ничего предпринимать: убежденные в том, что президент как главнокомандующий армией и флотом имеет полное право приостанавливать действие habeas corpus, они не желали ставить под сомнение его власть каким-то дополнительным актом.

Вдохновленная поведением президента и конгресса, страна вскоре оправилась от смятения, вызванного поражением при Булл-Ран. Поднялась вторая волна энтузиазма. Мужчины в массовом порядке записывались на трехлетнюю армейскую службу. Макклеллан, с учетом некоторых его успехов в западной Виргинии, 27 июля был назначен командующим войсками, дислоцированными под Вашингтоном, которые он вскоре назвал Потомакской армией.[107 - Rhodes J. F. History… III; Ibid. IV. P. 229; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln; Congressional Globe; Tyler S. Memoir of Taney; Salter W. The Life of James W. Grimes; Dewey D. H. Financial History of the United States.]

Линкольн и Дэвис в равной степени стремились завуалировать истинную причину конфликта: Линкольн не хотел, чтобы пограничные рабовладельческие штаты, северные демократы и консерваторы-республиканцы осознали, что война ведется ради уничтожения рабства; Дэвис, зная приверженность юга к институту рабства, в случае слишком явного подчеркивания этой приверженности мог лишиться шансов на признание Конфедеративных Штатов европейскими государствами, чего страстно желал. Но армии северян по мере своего проникновения на юг вступали в контакт с невольниками – и с ними надо было что-то делать. В какой-то из дней после ратификации в Виргинии (всеобщим голосованием) ордонанса о сецессии на трех чернокожих рабов, которые пришли в форт Монро, предъявил претензии представитель их владельца. Командующий фортом генерал Батлер отказался выдать их на том основании, что они принадлежат гражданину штата, оказавшему сопротивление федеральному правительству и принимавшему участие в сооружении батареи, а стало быть, подлежат конфискации как «военная контрабанда». Использование этого выражения, как признавал позже сам Батлер, не имело ни малейшего юридического основания; тем не менее «техническая неточность», как написал Морз, «не убавила силы этой сентенции, которая отражает здоровый принцип»;[108 - Morse J. T. Life of Lincoln. II. P. 5.] она быстро укоренилась в общественном сознании как принцип правильного отношения. Впрочем, она не помогала решить реальные трудности. «Контрабанда» (или беглые невольники) постоянно обнаруживалась в расположении армий северян, и перед президентом встал серьезный вопрос: как ею распорядиться. Тщательно продумывая свою политику, он направил Батлеру инструкцию, которая должна была служить руководством для него и других командиров: генералу не следует противиться возвращению тех, кто сбежал от своих хозяев в рабовладельческих штатах Союза, но – в согласии с Законом о конфискации имущества мятежников[109 - Принят 6 августа.] – он не должен удовлетворять притязания на задействованных в вооруженных силах Конфедерации. Несмотря на ропот аболиционистов и некоторых радикальных республиканцев, значительное большинство жителей Севера приняли такую политику в качестве временной меры, как вдруг в Миссури генерал Фримонт выпустил прокламацию, которая вновь заострила этот вопрос.[110 - Rhodes J. F. History… III. P. 466–468.]

Фримонт, любимчик и протеже Блэров,[111 - Монтгомери Блэр, генеральный почтмейстер, и Ф. П. Блэр-младший.] как позже назвал его Линкольн, благодаря настойчивому ходатайству своих покровителей был произведен в генерал-майоры и назначен командующим Западным округом, в который входил штат Миссури. Он был своего рода романтическим героем – «храбрым следопытом», который водрузил американский флаг на предположительно самый высокий пик Скалистых гор. Он был первым кандидатом в президенты от Республиканской партии и набрал большое количество голосов избирателей и выборщиков. Линкольн, на которого, безусловно, произвела большое впечатление эта первая кампания, блестящая во многих смыслах, был о нем хорошего мнения и раздумывал над идеей представить его на должность посланника во Франции. У него предполагали наличие военных талантов, и назначение Фримонта на командную должность приветствовалось убежденными республиканцами, которые пять лет назад видели в нем борца за священное дело. Но Линкольна и Блэров ждало горькое разочарование. В первый же месяц пребывания в штаб-квартире в Сент-Луисе Фримонт проявил себя абсолютно неспособным к ответственному руководству. Слишком склонный к показухе, со стремлением занять положение европейского монарха, Фримонт окружил себя непорядочными людьми, для которых всегда был доступен, в то время как высокопоставленные военные и гражданские чиновники и вообще достойные граждане Союза вынуждены были по несколько дней ожидать у него в приемной. Причина оказалась очевидной. У последних на уме было исключительно поражение сочувствующих южанам и армии конфедератов, которые стремились взять власть в Миссури, в то время как первые были заинтересованы в получении выгодных контрактов, и просьбы такого рода Фримонт всегда был готов выслушивать, оставаясь глухим к мольбам хорошо информированных граждан Союза отдать приказ об оказании помощи способному генералу, ведущему активные боевые действия. Администрация Миссури утратила доверие достойных и влиятельных людей штата, купалась в лести спекулянтов, и не удивительно, что вскоре ей было предъявлено обвинение в том, что вся ее деятельность служит не благу государства, а приросту частных состояний. Таково было положение дел к вечеру 29 августа, когда Фримонт собирался отойти ко сну с несомненным представлением о силе антирабовладельческих настроений на Севере и необходимости как-то переключить внимание общества, чтобы сохранить свою власть. Вероятно, ночью его посетило вдохновение. Из всех возможных вариантов он выбрал обнародование прокламации об освобождении рабов. На следующий день он опубликовал ее, заявив, что рабы всех граждан штата Миссури, поднявших оружие против Соединенных Штатов, становятся свободными. Что это игра ради сохранения власти, было очевидно для всех трезвомыслящих граждан. «Суть в том, – писал Монтгомери Блэр, – что в окружении Фримонта, состоящем из мерзавцев, которые только и имели влияние на него, эта прокламация, утверждающая высший закон, все равно что накрашенная женщина, цитирующая Священное писание».

Линкольн из газет узнал о прокламации Фримонта и о его «бюро аболиционизма», созданном с целью решать проблемы освобожденных рабов. Несмотря на то что его генерал-майор, находящийся два месяца в должности, без глубокого изучения проблемы, без оценки значимых и разнообразных интересов, которые затрагивает, повинуясь внезапному импульсу, предположил, что в состоянии решить вопрос, к которому президент, его кабинет и конгресс только подступались, причем очень осторожно и осмотрительно, письмо Линкольна Фримонту от 2 сентября, отправленное со специальным курьером, было полно доброжелательности и мудрости. «Освобождение рабов от их изменников-владельцев, – писал он, – встревожит наших друзей в Южном союзе и настроит их против нас; возможно, испортит наши весьма неплохие перспективы в Кентукки. Таким образом, позвольте мне просить вас в качестве вашего собственного шага модифицировать этот параграф[112 - Согласно этому параграфу, конфискации подлежало также все недвижимое и личное имущество конфедератов в штате Миссури, но поскольку значимость прокламации придает ее отношение к рабам, я сосредоточил свое внимание на этом положении (Official Records… Armies. Ser. 1. III. P. 466, 469).]» в соответствии с законом конгресса о конфискации. «Это письмо написано в духе осторожности, а не осуждения». Фримонт не пожелал удалить положение, которое вызвало возражение, и попросил, чтобы президент открыто дал ему указание внести изменение. Президент с удовольствием сделал это официальным порядком.

Прокламация Фримонта всколыхнула антирабовладельческие настроения в стране до самых глубин и получила активное одобрение во многих штатах. Сенатор Самнер писал: «Наш президент теперь диктатор, император – как вам угодно. Но как расточительно обладать властью бога и не распоряжаться ею по-божески!» Большое количество людей в Огайо пришло в ярость; их мнение хорошо выражают слова одного известного юриста и судьи: «Наш народ в состоянии ужаса и глубокого возмущения по поводу ссоры между Фримонтом и администрацией. Общественное мнение целиком на стороне генерала Фримонта… Если бы выборы состоялись следующей осенью, его смещение сделало бы его президентом». Херндон, давний компаньон Линкольна по адвокатской практике и впоследствии его биограф, живший в Иллинойсе, сказал: «Прокламация Фримонта была правильной. Модификация Линкольна была ошибочной». Сенатор Граймс из Айовы написал: «Народ с Фримонтом и будет поддерживать его “и в горе и в радости”. Во всех фракциях, партиях, люди разного пола и цвета кожи на Северо-Западе одобряют его прокламацию, и не дело администрации беспричинно оказывать давление на человека, который проявил величайшее нравственное мужество, чтобы опубликовать ее».[113 - Все письма, за исключением письма Херндона, написаны в течение сентября.]

Эти фразы из частных писем характеризуют период интеллигентских умонастроений, которые тревожили Линкольна, что видно из его конфиденциального письма считавшемуся консерватором сенатору от Иллинойса Браунингу, который одобрительно отнесся к прокламации Фримонта. Это угрожает потерей Кентукки, писал президент 22 сентября. «Считаю, потеря Кентукки почти то же самое, что поражение в войне. Если не станет Кентукки, мы не сможем удержать ни Миссури, ни, я полагаю, Мэриленд. Они все против нас, и задача, которая стоит перед нами, слишком сложна. С тем же успехом мы могли бы сразу согласиться на разделение и заодно на сдачу столицы». Линкольн очень заботился о мнении тех людей, которые работали с ним, и только выдержав надлежащую паузу, делал следующий шаг. У него никогда не возникало мысли уволить Фримонта из-за его прокламации, но он чувствовал, что с плохим управлением и коррупцией в Миссури надо бороться. Действуя с осторожностью, он направил в Сент-Луис Монтгомери Блэра и Мейгса, генерал-квартирмейстера армии, а затем министра Кэмерона и генерал-адъютанта Томаса. Вчетвером они провели глубокое и объективное расследование.

До Мейгса дошел слух, что Фримонт задумал проект, напоминающий заговор Аарона Бёрра. Примерно два года спустя Линкольн, пребывая в общительном настроении, разоткровенничался перед личными секретарями и двумя друзьями и сообщил, что миссис Фримонт (которая привезла письмо от генерала, оправдывающее его прокламацию)«добилась аудиенции со мной в полночь[114 - В сентябре 1861 г.] и так яростно принялась обвинять меня во многих вещах, что мне пришлось применить весь свой неуклюжий такт, чтобы с ней не поссориться… Она неоднократно намекала, что если бы генерал Фримонт принял решение вступить со мной в состязание, он бы сделал это сам». На это старый иллинойский друг Линкольна, посланник Соединенных Штатов в Пруссии ответил: «Это совершенно ясно доказывает: Фримонт в тот момент пришел к выводу, что Союз окончательно разрушен и ему следует создать независимое правительство, как только он возьмет Мемфис и организует тамошнюю армию».[115 - Hay J. Letters and Diary. I. P. 133.] То, что Линкольн почувствовал некоторую основательность этого предположения, подтверждает документ, который Николай оставил в запечатанном конверте с надписью: «Частный документ, разговор с президентом, 2 октября 1861 года», в котором один из заголовков гласит: «Фримонт готов к бунту».[116 - Nicolay H. Personal Traits of Abraham Lincoln. P. 177.] Тем не менее маловероятно, что Линкольн был слишком обеспокоен сообщением и оно оказало хотя бы малейшее влияние на его действия. Гораздо важнее в этом смысле то, что Монтгомери Блэр рекомендовал уволить Фримонта за неэффективность, а заключения Кэмерона и Томаса сделали это необходимым. Эти двое сообщили, что Фримонт «некомпетентен и не соответствует своей важной и влиятельной должности» и что «среди его ближайших сотрудников есть личности, прямо или косвенно заинтересованные в распределении подрядов». 24 октября президент издал указ, освобождающий его от должности. Прежде чем отставка свершилась, Э. Б. Уошберн, близкий друг Линкольна и председатель подкомитета Палаты представителей по государственным контрактам, который провел две недели в Сент-Луисе, собрал большое количество показаний, имеющих отношение к деятельности Фримонта и его приятелей, после чего написал Чейзу:[117 - Министр финансов. Письмо датировано 31 октября. Уошберн не знал, что отставка Фримонта предрешена – 2 ноября Фримонт передал командование Хантеру.] «Такое воровство, мошенничество, мотовство, казнокрадство, какие сформировались в департаменте Фримонта, даже трудно представить. На его глазах существовала организованная система разграбления… Он действительно узурпировал власть и требует не выполнять правительственные распоряжения. Правительство не в состоянии противостоять Фримонту и его пиратской шайке и признает свою неудачу». Линкольн должен был видеть это письмо, и если для отстранения Фримонта от должности нужны были еще какие-то доводы, этот стал решающим.

Народ в стране, конечно, ничего не знал об этих конфиденциальных письмах и докладах, хотя известно было достаточно, чтобы действия Линкольна получили активную поддержку. Но значительное меньшинство видело в Фримонте мученика в борьбе с рабством. Вот два из множества случаев, когда достойные люди оказались введены в заблуждение шарлатаном, потому что он знал, как сыграть на идее, чрезвычайно близкой их сердцу. Генри Уорд Бичер говорил в своей церкви: «Не могу не выразить глубочайшее убеждение, что наше правительство и в значительной степени общество совершили великую несправедливость в Миссури по отношению к благородному человеку, генералу Фримонту». А Ричард Смит, редактор Cincinnati Gazette, очень значимого и влиятельного издания республиканцев, в частном письме задавался вопросом: «Известно ли администрации, что Запад угрожает революцией?.. Что означает это сжигание чучела президента гражданами, которые до недавнего времени искренне и с энтузиазмом поддерживали войну?.. Откуда эта внезапная остановка набора в армию?.. Общество считает, что из Фримонта сделали мученика… Соответственно, сейчас он, когда речь идет о Западе, самый популярный человек в стране. Для Запада он то же, чем Наполеон был для Франции, а президент потерял народное доверие».[118 - 20 октября, 7 ноября; Rhodes J. F. History… III; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV; Official Records… Armies. Ser. 1. III; Lincoln A. Complete Works. Pt. III; Hay J. Letters and Diary. I; Pierce E. L. Life of Sumner; Salter W. The Life of James W. Grimes.]

Тем временем Макклеллан талантливо и энергично взялся за дело, возводя фортификационные сооружения вокруг Вашингтона и формируя Потомакскую армию. У него были хорошие организаторские способности, склонность к систематичности и благодаря крепкому здоровью огромная работоспособность. Все эти качества он без остатка отдавал службе. В седле с утра до позднего вечера, он посещал лагеря, общался с бригадами и полками и хорошо узнал своих офицеров и солдат. Прибыв в Вашингтон с чувством уважения и восхищения к этим воинам и будучи джентльменом безукоризненных нравственных принципов, он вскоре завоевал их любовь своим обаянием и вызывал преклонение, какого ни один генерал-северянин, командующий большой армией, никогда не удостаивался (за единственным исключением). Его успехи в Западной Виргинии переоценивали, называя «молодым Наполеоном»; армия, администрация и вся страна считали, что он обладает исключительным полководческим талантом. И поначалу казалось, что Макклеллан адекватно воспринимает то, что от него требуется. Например, 4 августа он написал президенту: «Военные действия правительства должны быть быстрыми и неотразимыми. Мятежники выбрали своим полем битвы Виргинию, и нас вполне устраивает дать там первое большое сражение».[119 - Official Records… Armies. Ser. 1. V. P. 6.]

Прилежанием отличался не только Макклеллан, но и все остальные, сотрудничавшие с ним таким образом, чтобы дать максимально развернуться его организаторскому таланту. Президент, военное министерство и министерство финансов, государственный секретарь, губернаторы северных штатов всеми силами искренне помогали ему. Подчиненные офицеры демонстрировали рвение и полную самоотдачу. У него была власть монарха. И вначале эта полная гармония давала самые обнадеживающие результаты. Север, полный энтузиазма, присылал все новых волонтеров: 27 июля его армия насчитывала 52 000 человек; через три месяца это число возросло до 168 000.

Впрочем, довольно быстро стала очевидна одна ограниченность Маклеллана. Обладая личной храбростью, он боялся поражения своей армии. Более того, либо его разведданные о силе противника были неверными, либо он, обладая достаточно точной информацией, делал из нее кардинально ошибочные выводы. В августе его преследовала мысль, что конфедераты значительно превосходят его в численности войск, что они намереваются атаковать его позиции на виргинском берегу Потомака и заодно форсировать реку к северу от Вашингтона. Однако Джонстон в это время не планировал никаких действий; он нервничал по поводу малочисленности своих сил, нехватки продовольствия и боеприпасов, дезорганизованности и разнообразных болезней личного состава. В течение сентября и значительной части октября он стоял лагерем у Фэрфакс-Корт-Хаус с укрепленными аванпостами на холмах в шести с половиной милях от Вашингтона. Президенту и его генералу был хорошо виден флаг конфедератов. 19 октября армия была отведена к Сентревиллю и узловой железнодорожной станции Манассас – дальше от Вашингтона, но на более сильные позиции.

«Главная цель, которая должна быть сейчас достигнута, – писал Макклеллан военному министру вскоре после 27 октября, – сокрушительное поражение армии мятежников у Манассаса».[120 - Official Records… Armies. Ser. 1. V. P. 11.] Численность и боевая подготовка армии северян вполне позволяли этого достичь. Все высшие руководители соглашались с тем, что организация Макклелланом Потомакской армии – практически чудо. На военную подготовку рядового солдата, способного вести активные боевые действия, обычно отводилось полгода; при Макклеллане этот процесс стал занимать три месяца. По словам Уильяма Г. Рассела, различия между «великой армией» перед сражением при Булл-Ран и Потомакской армией Макклеллана оказались поразительными. Июльские солдаты, которые, по его мнению, не имели никаких шансов против втрое меньшей численности солдат британской регулярной армии, в сентябре «как группа людей во всех телесных аспектах» стали не хуже тех, кого «могла собрать любая мировая держава».[121 - Rhodes J. F. History… III. P. 493.]

Когда Макклеллан и Макдауэлл ехали бок о бок от лагеря к лагерю вдоль южного берега Потомака, Макклеллан показывал в сторону Манассаса и говорил: «Мы ударим по ним здесь». Несомненно, строить предположения во время войны так же невыгодно, как и в любой другой области жизни, но важно отметить тот факт, что осенью и президент, и страна обоснованно стали терять уверенность в полководческих способностях Макклеллана. И для этого недоверия были веские основания. Его оправдания в докладе от 4 августа 1863 года[122 - Official Records… Armies. Ser. 1. V. P. 5.] и в «Своей истории» находят мало подтверждений в безжалостных современных его деятельности документах и материалах, обнаруженных позже. По его собственным данным, 27 октября в строю насчитывалось 134 000 человек, а «годных для наступления» – 76 000;[123 - Ibid. 10.] у Джонстона в тот момент – 41 000 человек. Артиллерия северян превосходила противника; пехота была лучше вооружена. Со здоровьем в армии северян все было в порядке, тогда как южане болели. Погода была хорошая, сухая; вплоть до Рождества дороги были в нормальном, подходящем для военных операций состоянии. С другой стороны, у конфедератов было огромное преимущество в моральном плане после побед при Булл-Ран и Боллс-Блафф.[124 - Сражение при Боллс-Блафф произошло 21 октября на реке Потомак выше Вашингтона; из-за плохого руководства силы Союза потерпели поражение. По сравнению с последующими сражениями потери были невелики, но гибель полковника Бейкера, близкого друга Линкольна, популярного офицера и сенатора, и то, что штаты Нью-Йорк, Массачусетс и Пенсильвания потеряли «самый цвет и гордость своих молодых людей», вызвали по всему Северу чувство глубокого разочарования; Макклеллана обвиняли мало, хотя все произошло под его командованием (Rhodes J. F. History… III. P. 496). Победа чрезвычайно вдохновила солдат Конфедерации.] Тем не менее рядовой и офицерский состав Потомакской армии были преданы Макклеллану и рвались в бой. Они были рады идти за ним; ему оставалось отдать приказ.

Конфедераты были малочисленнее, но более дисциплинированны, чем федералы, так что их осторожный генерал был готов перейти в наступление. Дайте мне, еще 19 000 таких же хороших солдат, как те 41 000, что у меня есть, необходимый «транспорт и снаряжение для войны», говорил Джонстон президенту Дэвису 1 октября, и я «перейду Потомак и буду вести войну на вражеской территории»;[125 - Official Records… Armies. Ser. 1. V. P. 884.] произнося эти слова, он знал, что армия Союза по численности его превосходит.

Когда Макклеллан писал о войне, он вынужден был опровергать намеки на свою бездеятельность как командующего. «Меня заставили поверить, – писал он генералу Скотту из Вашингтона 8 августа, – что противник перед нами держит как минимум 100 000 человек. Если бы я был на месте Борегара,[126 - Макклеллан полагал, что Борегар командует всей армией конфедератов, в то время как тот командовал лишь ее Первым корпусом.] имея такую силу в своем распоряжении, я бы атаковал позиции на той стороне Потомака и одновременно форсировал бы с боями реку выше города».[127 - Official Records… Armies. Ser. 1. XI, Pt. III. P. 3.] Однако сам Макклеллан, имея как минимум 76 000 против 41 000 войск противника, не совершил в ноябре ничего подобного, пусть бы и не столь масштабного, как то, чего он ожидал от конфедератов в августе. Я «не такой глупец, – сказал он президенту, – чтобы выступить напротив Манассаса и сражаться в месте, выбранном врагом».[128 - 17 октября (Hay J. Letters and Diary. I. P. 45).]

Судя по частным письмам Макклеллана того времени, он, похоже, думал, что во властных структурах стремятся осложнить его задачу. «Мне мешают и сбивают с толку неумехи на каждом углу», – писал он.[129 - Ноябрь (McClellan’s Own Story. P. 177).] На самом деле все, «от президента до последнего ординарца, стоящего за его дверью»,[130 - Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV. P. 444.] помогали ему в соответствии со своими возможностями. Вина не на президенте, кабинете министров, генерале Скотте или сенаторах; это целиком и полностью его вина. Макклеллан ввел себя в заблуждение, полагая, что противник располагает стопятидесятитысячной армией. Это действительно могло бы оправдать его бездействие, но Джону Хэю после одного вечернего разговора с генералом «стало до боли очевидно», что «у него нет плана».[131 - 22 октября (Hay J. Letters and Diary. I. P. 46).]

Отношение президента к своему генералу было безукоризненным. Они печально поговорили о катастрофе при Боллс-Блафф. Вспоминая о гибели полковника Бейкера, Макклеллан сказал: «Очень много хороших парней в погонах уйдут в землю раньше, чем все это закончится. Нет потерь, которые нельзя было бы возместить. Если я получу пулю в лоб, господин президент, вы немедленно поставите на мое место другого». «Я хочу, чтобы вы берегли себя», – услышал он в ответ.[132 - Ibid.]

Вечером 26 октября «якобинский клуб в лице его представителей сенаторов Трамбулла, Чандлера и Уэйда решил подтолкнуть администрацию к боевым действиям. Летнее возбуждение должно возобновиться, – писал Хэй. – Президент защищал осмотрительность Макклеллана». Затем «якобинцев» обсуждали в штаб-квартире генерала. «Президент был против этого нового проявления народного нетерпения, но сказал, что это реальность и ее следует принять во внимание. “В то же время, генерал, вы не должны начинать сражение, пока не готовы”. “Я ставлю на кон все, – ответил Макклеллан. – В случае поражения я больше не увижу ни вас, ни кого другого”. “У меня есть желание пойти с вами, – сказал Линкольн, – и победить или погибнуть в бою”».[133 - Hay J. Letters and Diary. I. P. 48.]

Скотт 31 октября добровольно покинул действительную службу, Макклеллан заменил его в командовании всеми армиями Соединенных Штатов. На следующий вечер в своей штаб-квартире генерал зачитал Линкольну и Хэю приказ об отставке Скотта и своем вступлении в новую должность. Президент сказал: «Я буду крайне удовлетворен, если это огромное увеличение ответственности не смутит вас». Макклеллан, у которого были определенные трения со Скоттом, ответил: «Это огромное облегчение, сэр! Я чувствую, словно сегодня у меня с плеч сняли несколько тонн. Теперь я буду поддерживать контакт с вами и госсекретарем. Меня не смутит ничье вмешательство». «Хорошо, – ответил Линкольн. – Опирайтесь на меня и на всю имеющуюся информацию. В дополнение к вашей нынешней должности, верховное командование армией потребует от вас огромных усилий». «Я справлюсь», – негромко сказал Макклеллан.[134 - Ibid. I. P. 50.]

Страна имела право ожидать наступательных действий. Поскольку Макклеллан был склонен недооценивать как численность, так и боеготовность своих солдат, его 76 000 «годных для наступления» можно легко увеличить до 100 000 человек. Он должен был либо дать бой Джонстону, либо вытеснить его из Манассаса, либо расширить блокаду конфедератов в нижнем течении Потомака, либо взять Норфолк.[135 - В октябре конфедераты «заблокировали навигацию по Потомаку, расположив артиллерийские батареи на виргинском берегу в двадцати или тридцати милях ниже по течению». См.: Webb A. S. The Peninsula. P. 13, 168 et seq.; Ropes J. C. The Story… I. P. 181, 222; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV. P. 450.] Любое из этих действий осенью 1861 года вполне бы удовлетворило страну и сохранило уверенность президента в Макклеллане. Это стало бы очень ценным достижением. Но он не был бойцом и не смог справиться с командованием стотысячным войском. Сомнительно, чтобы в армии Союза в тот момент нашелся генерал, которому это было бы по силам. Спустя много лет после войны Грант говорил об «огромной и суровой ответственности», свалившейся на Макклеллана в начале, и добавил: «Если бы Макклеллан вступил в войну как Шерман, Томас или Мид, прошел боевой путь снизу доверху, не сомневаюсь, что он заслужил бы такие же лавры, как любой из нас».[136 - Young J. R. Around the World with General Grant. II. P. 217.] В армии Макклеллана служил полковник Уильям Т. Шерман, который в 1864 году очень успешно командовал армией в 100 000 человек, но при этом говорил президенту, что его «предельное желание – служить на подчиненных должностях и ни в коем случае не брать на себя верховное командование».[137 - Sherman W. T. Memoirs… II. P. 193.] Руководить, кормить, воевать и побеждать со стотысячной армией – едва ли не высшее организаторское искусство, на которое способен человек.[138 - Написано до войны 1914 г.] Джозеф Джонстон «тихо и печально»[139 - McClellan’s Own Story. P. 85. Джейкоб Кокс признавал: «Среди всех генералов конфедератов Джонстон, по общему мнению, прочно занимает второе место после Ли» (The Nation. XVIII. P. 333).] мечтал о том, чтобы повести в наступление шестидесятитысячную армию, но у него был бесценный опыт командования вдвое меньшей армией при Булл-Ран.